Ознакомительная версия.
«Тогда выходи замуж! Найди себе мужа, – бросила как-то мать. – И уходи из дома. Расхлебывай сама, что натворила!»
У меня появился выбор: аборт или замуж.
Я выбрала второе. Без раздумий выбрала. Но надо было еще найти жениха…
И тут подвернулся жених. Мы познакомились у маминой подруги – вернее, она познакомила нас. Мать срочно объявила поиск претендента.
Передачи я носить перестала: мать втемяшила в голову, что мой любимый меня предал. Подставил. В конце концов, я свадьбу не требовала! Так решил он. И пуститься в такую страшную авантюру… Подставить меня, беременную?
Сердце мое рвалось на куски! Я любила его, скучала по нему невыносимо, жалела его, жалела себя и злилась на него с той же силой, с которой жалела.
Мой новый жених оказался человеком спокойным, рассудительным, здравым. Он был нацелен на карьеру. Окончил Высшую комсомольскую школу и работал в горкоме комсомола. Он был представителен, хорошо и аккуратно одет, собирался покупать машину и ждал однокомнатную квартиру. Квартиры там давали легко.
Он торопил меня. Уже потом я поняла, что спешка была связана с квартирой. Женившись, он получил бы двухкомнатную.
Довольно быстро – после месяца знакомства и двух походов в театр и одного в кино – он сделал мне предложение.
При этом мы ни разу не обнялись и не поцеловались – даже представить такое мне было страшно!
К тому же восемь недель беременности моему желанию никак не способствовали. И еще, меня мучила совесть.
Но я дала согласие… Я понимала, что любимого я уже предала. Понимала, что одна с ребенком на руках я не выдюжу.
Чувствовала, что мать смотрит на меня и ждет, когда я уйду. И я согласилась.
Накануне свадьбы ко мне пришла однокурсница Нина Фролова.
Мы не были близкими подругами – просто приятельствовали.
Нина была некрасивой, болезненно худой и какой-то замученной, что ли.
Она посмотрела мне в глаза и сказала: «Любимыми не бросаются, Зоя! И их не предают! Подумай об этом!»
«Я уже подумала, – усмехнулась я. И добавила с вызовом: – И вообще, я выхожу замуж!»
Нина вздрогнула и посмотрела на меня с такой брезгливостью, будто раздавила огромную жабу.
Она молча кивнула и пошла прочь.
А я ревела часа три или больше. Никак не могла успокоиться.
Через две недели после свадьбы я объявила мужу, что беременна.
Он очень обрадовался и сказал, что теперь есть все шансы просить трехкомнатную!
Я посмотрела на него и ничего не ответила. Да и как я могла его осуждать? Я, предательница и лгунья?
Мать все подстроила – с моими сроками и родами. Ее подруга работала заведующей отделением в роддоме на окраине города.
Подруга хмыкнула: «Вы не первые и не последние! Таких «честных» у нас полроддома!»
Словом, все срежиссировали. Просто как по нотам!
Ну и я роль свою сыграла неплохо.
Тринадцатого марта я родила тебя. Мою дочь. Ты родилась мелкой – наверное, сказалась моя тревожная беременность.
Два шестьсот, сорок шесть сантиметров. Вполне сошла за недоношенную – спасибо тебе!
Муж ничего не заподозрил, и мы стали жить.
Квартиру и вправду дали трехкомнатную. Сочли его перспективным работником. Он лихо двигался по служебной лестнице. Лихо!
Вскоре его перевели в горком. Дали черную «Волгу». Служебную дачу. Еженедельные продуктовые заказы. Причем такие, что хватило бы на три многодетных семьи.
Были и спецсекции, где мы одевались. Мы – жены партийных работников. Слуг народа. А народ тогда томился в очередях за куском колбасы.
Мне было немного неловко, но… Я ни от чего не отказывалась.
Мы с тобой ни в чем не нуждались, ни в чем. Немецкая коляска, чешская шубка, югославская обувь… Ты была одета как куколка! Ведомственный детсад – с черной икрой, фруктами не по сезону. Елки в Кремле, путевки в лучшие санатории Крыма…
Ну а про все остальное… Я тебе не скажу. Потому что стыдно. Стыдно матери говорить такое дочери.
Хотя нет, скажу! Смелости наберусь и скажу. Как мутило от его запаха, от прикосновения. Как я с удовольствием подмечала его огрехи, и мне становилось от этого легче. Как ненавидела. Все расскажу. Если смогу. А я смогу, обещаю тебе!
Чтобы была тебе наука, девочка! Любимыми не бросаются и любимых не предают!
Ох, какая же это правда! Нина Фролова была права.
Кстати, эта Фролова поехала за твоим отцом! После суда. Сначала носила ему передачи. Нашла адвоката. Достала денег. Срок дали минимальный.
И после суда поехала за ним. Поселилась в селе, в шести километрах.
В Москву они потом не вернулись – осели в Саранске.
Поженились, родили сына. Живут счастливо.
Она приезжала как-то, эта Нина. Нашла меня. Просила дать ей твои фотографии. Я не дала. Решила, что ни к чему. Где он и где мы? К тому же ты называешь отцом другого человека.
И он тебя, кстати, любит! Надеюсь, что ты это всегда ощущала. По-моему, ты единственная, кого он любит.
Ну, вот и все, моя дорогая! Все я тебе рассказала. Без утайки. А теперь сама делай выводы.
И сели ты сделаешь их правильно, я буду жить с ощущением, что моя жизнь – дурацкая и нелепая – все же прошла не зря.
Кое-чему я тебя научила. Ну, как смогла. Извини…
Собака бежала впереди. Иногда она останавливалась и оглядывалась на хозяйку.
– Что, Лада? – спрашивала та. – Ну что ты? Беги!
Собака успокаивалась, коротко и одобрительно тявкала и снова бежала вперед. Ей надо было знать, что с хозяйкой все в порядке и что на ее самовольство она не сердится.
Иногда собака возвращалась, снова подбегала к хозяйке, тыкалась ей в ладонь мокрым и холодным носом, заглядывала в глаза и снова ждала команды.
Евгения – так звали хозяйку – смеялась, трепала ее по голове, чесала за огромными ушами и весело повторяла:
– Ну, Ладка! Беги!
И собака радостно бросалась вперед.
На обратном пути она шла рядом с хозяйкой. Набегалась. Дышала часто и тяжело, вывалив розовый влажный язык. Хозяйка тоже шла медленней – обратный путь всегда, как известно, длиннее.
Выйдя из леса, собака засеменила быстрее. Впереди замаячили неровные и разноцветные заборы, среди которых она быстро опознала свой.
Она подбежала к калитке, оглянулась на хозяйку и ткнула в калитку носом. Калитка со скрипом отворилась, и собака, радостно виляя хвостом, забежала во двор.
Подошла Евгения, закинула крючок на калитку и увидела собаку, жадно лакающую воду из миски.
Миска стояла у крыльца – огромная старая миска, похожая скорее на таз. В миске плавал желтый осиновый лист.
– Пей, Ладка! – кивнула хозяйка. – Пей, моя девочка! И отдыхай!
Собака напилась и громко плюхнулась на коврик, лежавший около крыльца.
Немного поворчав и устраиваясь поудобней, она наконец приспособилась, положила морду на передние лапы и замерла.
Евгения прошла на кухню, поставила чайник, с тоской посмотрела на немытые кастрюлю и сковородку и со вздохом присела на табуретку.
Табуретка и обеденный стол стояли у окна. В окно был виден весь участок: яблони у забора, кусты смородины и крыжовника, давно опустошенные и от того печальные. Клен у калитки – стройный, с еще пышной кроной, сверкающий своими разноцветными листьями – желтыми, охряными и красными. Клен горел, переливаясь на прохладном осеннем солнце.
Вдоль дорожки, выложенной кирпичной крошкой, давно потерявшей свой яркий цвет, нестройно стояли хилые астры.
Участок был довольно заросшим, лохматым и, наверное, все же уютным.
Так, по крайней мере, казалось хозяйке.
Она еще полюбовалась на умирающую сентябрьскую, краткосрочную красоту, снова вздохнула – сентябрь закончится через неделю, и всё…
Нет, октябрь вполне может быть еще сносным! Так часто бывает! А вот ноябрь…
От этого брата нельзя ждать хорошего. Ноябрь – это всегда первый снег, первые заморозки, лихие, холодные дожди и голые, черные ветки деревьев.
Она ко всему относилась сдержанно – к морозу, к жаре, к дождям и метелям. Не любила только ноябрь: месяц этот был самым темным, самым грустным и самым тоскливым.
– Ничего, переживем! – вслух сказала она. – И не такое, как говорится!..
Но вдруг накатила такая беспросветная тоска, что она схватилась за горло руками, сдерживая вой, готовый вырваться из горла.
Больше всего ей хотелось уйти в свою комнату, рухнуть на кровать, укрыться с головой одеялом и… Завопить! Так, чтобы от души, от всего сердца. И еще, чтобы никто, не дай бог, не услышал.
Сначала выкричаться, выплеснуть, исторгнуть из себя всю эту муть. Густую, темную, как осенняя вода.
А потом заснуть до позднего вечера. А лучше – до утра. А еще лучше, чтобы…
«Господи, что за мысли?! – испугалась она. – Возьми себя в руки! Сейчас же! У тебя ведь… хозяйство! Дом, сад и собака!»
Сквозь слезы она улыбнулась. Хозяйство… Смешно! А Ладка – это да! Без нее собака точно пропадет.
«Что держит нас на свете тогда, когда, по сути, уже ничего не держит?» – подумала она.
Ознакомительная версия.
