Анжела расчесала свои длинные белокурые волосы на прямой пробор и распустила их по плечам – так люди не сразу увидят ее лицо. Подумают, какие красивые волосы у этой девочки, может, она и вправду ангел. Не зря же ее так назвали. И Анжела, отвернувшись от зеркала, отражавшего ее не такое, как у всех, лицо, счастливо рассмеялась.
А сейчас нужно помочь собраться малышне, она и так завозилась тут со своими счастливыми мыслями.
И Анжела, решительно тряхнув головой, отправилась навстречу своей и их, малышни, погибели…
Портреты были повсюду – висели на стенах, стояли на мольбертах и даже свисали с потолка, прикрепленные к особым реям неразличимыми глазу нитями. Фотографии плавали в воздухе, поворачиваясь разными ракурсами к зрителю и выглядели абсолютно живыми, постоянно меняющими выражение лиц. Казалось, все действо, так искусно придуманное и исполненное Томки, наполнено совершенно особым, неким высшим смыслом – необычные лица этих доверчивых мудрецов, которые верили в непрерывность и милосердие бытия и обмануть которые было бы бесчеловечно, в буквальном смысле переворачивали душу.
Огромный зал мэрии был наполнен людьми. Народ, обычно присутствующий на вернисажах чисто формально, люди, приходящие в основном потусоваться и выпить шампанского со знакомыми и полузнакомыми, – все совершенно завороженно передвигались в пространстве и, задрав головы, смотрели, смотрели и не могли оторваться.
Вот-вот должны были подъехать мэр города и министр культуры. Именно их Питер и ждал.
А пока Питер обозревал толпу – своих будущих жертв. Вон семейка со своим дебильным ребенком. Притащили его сюда, чтобы показать несчастному, что он не одинок. Мамаша – этакая толстозадая тетка с тонкими поджатыми губами, чопорная и глупая гусыня, наверняка из тех баб, которые давали в школе кому непопадя, забеременели примерно лет в пятнадцать, родили урода и ударились в религию. И отец – краснорожий бугай, трахнувший когда-то по пьяни смазливую девчонку и оказавшийся в западне.
Вон красотка-извращенка, дочь банковского воротилы, смонтировавшего весь этот гнусный спектакль «человеколюбия», милующаяся со своим собственным монстриком, от которого она отказалась при рождении. Сейчас она слушала бормотание своей идиотки с таким видом, как если бы знала, что весь звук в мире через минуту выключат навсегда, и она собирается запастись им, звуком, на всю оставшуюся жизнь. Томки только вчера рассказала ему эту историю про «блудную дочь». Про организованную папашей встречу монстрика со своей мамашей. Теперь эти две дуры стояли, обнявшись, и не могли друг на друга насмотреться. Причем страхолюдная девчонка все время целовала прародительнице руку, наверняка обмазывая ее слюнями. А мамаша беспрестанно гладила ее по голове и, как курица, клевала в макушку, как если бы собиралась проделать там дырку. Умильненько…
А совсем рядом с ним, с Питером, и сам банкир в обществе своей длинноногой невесты – ничего не попишешь, попка у нее что надо, как у микеланджеловского аполлончика. И невестина мамаша с причудливым гнездом на голове, сияющая как сбрендивший светофор. Они стояли так близко, что Питер мог слышать их разговор.
– А вас не смущает разница в возрасте? – «тактично» вопрошала будущая теща. – Вы, конечно, очень богатый и влиятельный человек, но я по себе знаю, что значит остаться молодой вдовой, и не пожелала бы этого моей любимой дочери.
– Я так люблю вашу дочь, что не могу умереть, не сделав для нее всего, чего она достойна. Не сделав ее самой счастливой женщиной в мире. Моя смерть может помешать этому плану. Так что мы будем жить вечно, – насмешливо отвечала денежная акула.
– О-оо! Как это романтично, – восхищенно воскликнула разноцветная пигалица. – Вы настоящий мужчина. Вы будете моим любимым зятем! – немедленно сдалась тетка-светофор.
– Держи себя в руках, мама, – отреагировала дочка. – А то Карл подумает, что он у тебя не первый зять. – И, видимо, чтобы сменить тему, обратилась к жениху: – Ты не знаешь случайно, что это за женщина, там, прислонилась к стене? В таких же точно красных туфельках на шпильках, как у меня. Она не сводит с меня глаз. Кого-то она мне напоминает. Не могу вспомнить кого.
– Впервые вижу. Хотя вы с ней чем-то похожи. У вас не только туфельки одинаковые, у тебя иногда бывает точно такой же пытливый взгляд. Да и не только взгляд, – прищурился он, глядя на незнакомку. – У вас и фигуры одинаковые. Как будто отлитые в одной божественной формочке. Если бы не ты, я бы за ней поухаживал, – легкомысленно заметил Карл.
– У меня такое впечатление, что она все время общается с чем-то или кем-то, сидящим у нее на плече, – удивленно отметила Лора. – Смотри, как она склоняет голову, и шевелит губами.
– Может, она из охраны? И у нее к воротничку прикреплен микрофон? – предположил Карл. – Ведь сюда должно высокое начальство пожаловать.
– Просто она на вас, Карл, загляделась, – льстиво встряла мамаша. – Вы так выгодно выделяетесь из толпы. Прямо завидую моей дочери. Очень-очень белой завистью, конечно.
Карл расхохотался.
Этот денежный мешок, похоже, был из тех красавцев, которые полагают, что солнце встает из их жопы и садится в нее же. Из так ненавистных Питеру «либералов», расходующих свои деньги на всякую идиотскую вредную благотворительность, вроде сегодняшнего события. Вместо того чтобы тратить их на истинно благородные цели – избавление страны и мира от всех этих уродов. Невеста же, подруга Томки, видно, неглупа и наверняка относится к тем бабам, на которых он, Питер, умел производить впечатление.
Банкира прикончить, а ее пощадить, чтобы потом удостоить. К тому же маленькая банкирша наверняка небедна, подбросит деньжат на дорогих адвокатов.
А это что за знакомые глаза в круглых очечках, наблюдающие за ним из толпы?! Ба! Да это же тот самый идиот-психоаналитик с какой-то дурацкой фамилией, типа Крысеныш. Нет, вспомнил, Тушканчик. Что-то уж очень внимательно этот зверек к нему приглядывается. Может, заподозрил чего? Как бы не помчался предупредить охрану, выставленную у главного входа в связи с прибытием «высоких» гостей.
У Питера неприятно засосало под ложечкой.
Ничего, он еще не таких вокруг пальца обводил. Этим евреям-врачам только кажется, что они знатоки человеческих душ. И Питер улыбнулся Тушканчику своей самой обезоруживающей улыбкой.
И именно эта улыбка оказалась последней каплей для доктора. Тушканчика сразу насторожило поведение старого пациента. У него, как у всякого хорошего врача, была прекрасная профессиональная память – он немедленно вспомнил всю медицинскую карту этого Питера-Павла и свой диагноз. И еще он помнил, что у этого парня была какая-то особая нравственная аномалия в сердце и в голове – стрелки компаса там метались, утрачивая какую бы то ни было систему координат. Он был из тех, о которых говорил старый психиатр Освальд Бумке: «Не надо списывать на патологию все мерзости нормы».
Что он здесь делает?! В столь «враждебной» ему среде? И это победоносно-снисходительное выражение лица сумасшедшего, вообразившего себя Мессией. И бегающие при этом глаза. А как он вздрогнул всем телом и напрягся, узнав своего врача. И затравленно оглянулся на что-то в углу.
Тушканчик, проследив за взглядом, обнаружил там аккуратно прислоненный к стене черный музыкальный футляр. Ну да, кажется, его больной играл на каком-то инструменте. Но зачем он притащил его сюда? Собирается выступить перед больными детьми? Но это должно противоречить всей его натуре, его столь тщательно выстроенной теории о ненужности «неполноценного человека». В самой теории не было ничего нового, но в голове, затуманенной болезнью и ненавистью, она могла обернуться чрезвычайной опасностью. Особенно в данном контексте.
И Тушканчик интуитивно двинулся в сторону футляра. Питер немедленно сделал несколько нервных шагов ему наперерез. Это только убедило доктора в его подозрениях. Он ускорил шаг. Через мгновение они вместе оказались в злополучном углу.
– Здрасьте, доктор! – прошипел Питер, едва сдерживаясь, чтобы не сомкнуть на этой тонкой шее свои железные пальцы. – Какая встреча! Вы что тут делаете?!
– То же, что и все остальные. А вы? Это ведь совсем не ваша среда. Это ваш инструмент? Можно поинтересоваться, что там?
– Саксофон, – усмешка Питера была скорее испуганной, чем ироничной. – Щас сыграем! – Это прозвучало уже совсем угрожающе. – Вам понравится.
Один глаз Питера при этом страшно закосил, став похожим на глаз лошади, решившей во что бы то ни стало сбросить всадника.
– Разрешите взглянуть? – Тушканчик решительно потянулся к футляру.
– Ни в коем случае, – встал между ним и футляром Питер. – Идите-ка отсюда подобру-поздорову.
