В своей жизни он так и не прочитал больше ни одной книги. И говорил исключительно цитатами из «Капитала».
Среди студентов чудаков тоже хватало.
С нами учились эфиопы, румыны, йеменцы и даже один монгольский национальный поэт – вроде нашего Пушкина в Монголии.
Он хоть и был поэтом, но унитаз за четыре года так и не освоил. Как приспичит, идет в туалет, сядет в уголке мимо унитаза и упрямо делает свое дело, сочиняя при этом стихи.
Хорошие ребята были из Анголы.
Постоянно просились с нами в баню, хотели отпарить свою черную кожу добела. Это я как-то сказал, пошутив, что русские раньше тоже были черными, но березовыми вениками в бане отпарились добела. И они поверили.
Как верили всему, чему их учили в СССР.
После третьего курса меня и еще четырех студентов отправили на двухмесячную практику в Ригу. Руководитель нашей практики принял нас в своем кабинете, ощупал наши мышцы, осмотрел зубы и отправил в Юрмалу, к себе на дачу. Полоть и копать грядки на его огороде.
А поскольку Юрмала была курортной зоной с огромным количеством ресторанчиков и скучающих девушек, мы возражать против такой повинности не стали.
Вначале обошли все ресторанчики.
Потом познакомились с девчонками – патрульными ГАИ. Они съезжались со всего Союза, убегая от несчастной любви в рижский спецбатальон, единственный в стране, куда принимали девушек.
И на всех перекрестках Риги стояли элегантные регу лировщицы, в юбочках и пилоточках.
В выходные, свободные от сельхозработ на даче, дочь руководителя практики, коренная рижанка, устраивала нам, практикантам, экскурсии по их красивому, древнему городу.
Начинала она с центра Риги от памятника Свободы.
У него она произносила длинные патетические речи.
О свободе малых народов и о русских, душивших эту свободу.
О проспекте, который сейчас называется именем Ленина, а ранее назывался Гитлер-штрассе.
О тех инородцах, которые приходили в их красивый город и переименовывали их улицы.
От столь длинного и туманного предисловия экскурсанты скучали и расходились, кто куда.
Оставался один я.
Она невозмутимо продолжала для меня одного эту познавательную речь. А затем, не спрашивая, вела меня в огромную рижскую коммуналку, к своей подруге. Подруга, как правило, ждала нас уже в пеньюаре.
Позже я узнал, что у них, коренных рижанок, было принято делиться друг с другом нами – русскими дикарями.
Во время любви они разговаривали между собой только по-латышски, явно не считая нас, варваров, разумными существами.
Дикари и есть дикари.
Хотя, как я понимал в конце каждого секс-сеанса, мы, дикари, все же были неплохи в постели.
Когда закончилась практика, я вез домой в портфеле бутылочку рижского бальзама, в кармане зеленого пальто открытку с видом Домского собора, перепачканную поцелуями веселых девушек ГАИ, а под зеленым пальто – венерическую болезнь от чопорных коренных рижанок.
На последнем курсе я успешно излечился от последствий рижских любовных похождений, потерял открытку с наивными поцелуями юных гаишниц и уже стал упаковывать свое зеленое пальто для дальнейших подвигов во славу Отечества. Но перед самым распределением нам вдруг назначили лыжный кросс в двадцать пять километров.
Может, кому-то эта дистанция и могла показаться смертельной, но только не мне. Я был уверен на все сто процентов, что с кроссом у меня проблем не будет.
И не было бы.
Но именно накануне забега ко мне подошел мой университетский друг и попросил помочь перевезти мебель своей знакомой, заведующей детским садом, со старой квартиры на новую.
Ему я отказать не мог.
Мы с ним подружились еще в момент сдачи вступительных экзаменов. Он, как и я, уже отслужил в армии, только не ВДВ, а в морской пехоте. Это тоже вроде десанта, только на море.
У него был нагрудный значок «За дальний поход», и это дало ему право, как и мне, поступить в университет вне конкурса.
Отец его был героем Великой Отечественной войны и занимал должность первого секретаря райкома в одной из северных областей. Во времена хрущевского кукурузного бума [10] убежденный партиец пытался, исполняя решение партии, засеять кукурузой весь свой район. За что был снят, но уже во времена брежневского «застоя» [11] .
Из-за этих папиных инициатив друга в школе недолюбливали и дразнили «райком, исполком». А учительница по каждому поводу и без била указкой по голове.
Несмотря на эти побои, память у него была великолепная, он наизусть знал «Евгения Онегина» и все произведения Пушкина.
Кстати сказать, мама его прекрасно говорила на трех языках. Она довольно долго прожила в Париже с первым своим мужем, художником. Поэтому у себя в доме, куря папиросы, со всеми гостями разговаривала пофранцузски.
Казалось бы, моему другу была прямая дорога в МГИМО, но однажды, повздорив с родителями, он ушел назло им в армию.
А после армии, уже из упрямства, не стал поступать в МГИМО. Но и в политех тоже не пошел.
С точными науками он не дружил. На уроках математики, химии и физики регулярно падал в обмороки. И до сих пор не понимает, почему летают алюминиевые самолеты, а металлические корабли не тонут.
Поэтому он выбрал юридический.
Так мы стали учиться вместе и помогать друг другу.
А помощь другу – это святое. Хотя…
С другом все было ясно – перевез мебель и ходи, когда голодный, доедай в детсаде после детишек манную кашу.
А зачем мне это было надо?
Тем более что завтра кросс.
Но из-за кросса же я и согласился. Хотел перед стартом как следует подкрепиться.
У нас, у студентов того времени, было святое правило: знакомишься с женщиной – веди к ней в гости всю голодную группу. Группа складывалась и покупала трехлитровую бутылку «Гымзы» и поражала питерских дам возможностями из трех литров алжирской бурды сварить десять литров великолепного глинтвейна.
Заботы о закуске возлагались, естественно, на принимающую сторону.
В иные, негостевые дни все мы питались в основном рисом и знаменитой питерской корюшкой. Стипендии ужасно не хватало, а от родителей ждать было нечего, кроме их проблем. И конечно, постоянно подрабатывали: разгружали мясные туши, мыли бани, подметали телефонные будки, даже торговали камышом у станций метро.
Но нашим молодым организмам еды всегда не хватало. Поэтому с удовольствием брались за любую работу, где впереди светила еда.
А уж если и выпить да и в постель – это заветная мечта каждого ленинградского студента.
Как оказалось, заведующая детсадом была не замужем и в том возрасте, когда мужчина не то чтобы нужен, а просто необходим.
И, чтобы наверняка, я надел свое зеленое пальто и прицепил к нему орден.
Когда мы привезли мебель на новую квартиру, там нас уже ждала подруга хозяйки, тоже заведующая, но гастрономическим отделом магазина.
Она, как увидела мое детское зеленое пальто, так от жалости и вцепилась в меня мертвой хваткой. Притащила ящик водки и батон вареной колбасы.
Я от счастья, что попал в одно дело с женщиной из гастронома, таскал мебель, как ломовая лошадь, то и дело уговаривая свой желудок, немного потерпеть.
Наконец перетаскав и расставив всю мебель сели за стол.
Разлили водку…
И пошло… И поехало…
И понеслось…
Очнулся я под самое утро на матрасе, который лежал на полу. Под мышкой у меня посапывала гастрономическая подруга хозяйки.
Сама же хозяйка спала на кровати, правда, без матраса, но с моим другом.
Словом, очнулся я и понял, что до кросса осталось не более часа.
В две минуты я покинул эту теплую компанию и помчался на кросс.
На старте быстро надел лыжи, стараясь ни с кем не разговаривать и даже не дышать.
Амбре мое после столь бурной ночи представляло смертельную опасность для трезвых спортсменов.
Со старта я рванул что было сил. Но рванул не для рекорда, а в надежде побыстрее добежать до пивного киоска и побыстрее проглотить кружек пять холодного пенного, животворящего пива.
«Пиво пить – здоровью не вредить. Пивко пенное – для здоровья ценное», – так, повторяя магические рифмы, я пробежал километров пятнадцать.
Но образ пенного и холодного пива постепенно растворился в моей больной голове.
Я стал терять темп, и все чаще и чаще за спиной раздавалось требование:
– Лыжню!
Я не уступал, а прибавлял.
Но проходило какое-то время и сзади опять слышалось настойчивое:
– Лыжню!
Я знал кому принадлежал этот голос. Одному въедливому и настырному парню из параллельной группы.
Наконец, я сдался и уступил лыжню.
И он, жилистый, не с похмелья, промелькнул мимо меня как тень.
К финишу я еле дошел.
Потом на распределении икнулся мне этот кросс и этот обгон.
Комиссия рассматривала две заявки: одну из разведки, в германскую группу войск – мечта каждого студента, вторую из ментовки в Нижнеокск – ужас каждого студента. Ну, и конечно, кто-то в комиссии вспомнил, как настырный и жилистый обошел меня на лыжном кроссе.
