Для этих расфасовок с каких-то таинственных баз стали поступать продукты, которые я никогда не видел, о которых никогда не слышал и не представлял, что они существуют.
В огромных ящиках, больше похожих на ящики для транспортировки крупнокалиберных артиллерийских снарядов, мне привозили нежнейшую стерлядь, копченых осетров, белужьи балыки. И все это было обернуто в тончайшую бумагу из морских водорослей. Помимо осетровой икры в синих банках, поставляли белужью бриллиантовую икру в золотых банках. А еще курильских крабов и норвежскую сельдь, мраморное мясо и новозеландских индюшек.
Мои родственники, когда увидели все это изобилие, впали в нервную депрессию. И вспомнив холодную мурцовку [13] , на которой выросли, разом запили. Запой длился почти неделю.
Пили и пили. Пили и пили.
Да жрали икру прямо из банок.
Но в какой-то момент их просветления я напомнил им, отчего умер мой предшественник – директор этого рынка.
Этим и остановил своих близких, которые уже позеленели от икры и ликеров.
Остановив, похмелил огуречным рассолом и, отпарив в бане, я их всех, радостных, что не померли, посадил перед телевизором смотреть «Лебединое озеро». Когда балет прекратился, они узнали, что запретили коммунистическую партию.
Началась приватизация.
Все кинулись расхватывать то, что в государстве плохо лежало.
Ввели ваучеры [14] .
Что это такое, никто не знал.
Для туалета жестковаты, на деньги не похожи.
Однажды мне позвонил знакомый железнодорожник и сказал, что у него в тупике стоят два вагона из Москвы, битком набитые ваучерами для Татарстана. А Казань получать их отказалась. Они там решили жить самостоятельно, отдельно от Москвы.
Свой президент, свое правительство, свои ваучеры.
А ему, железнодорожнику, позарез нужны пустые вагоны. Вот он мне и предложил разгрузить эти никому ненужные казанские ваучеры у меня на рынке. Может, я их цыганам-семечникам отдам под пакетики.
Пришлось его выручать. Железнодорожники – народ полезный.
Вагоны я освободил.
Но цыгане от ваучеров отказались. Бумага на пакетики не годилась.
Тогда я дал команду запихать эти тюки с ваучерами в самые дальние подземные склады рынка, чтобы не мешали.
И совсем про них забыл.
А через полгода начались аукционы, где за ваучеры начали продавать весьма интересные объекты казенной недвижимости.
И только за ваучеры.
За большое количество ваучеров.
За тысячи, миллионы.
У простых людей один, два, иногда десять ваучеров – не более.
А у меня целых два вагона.
И тот мой знакомый железнодорожник куда-то исчез.
Наверное, в Грецию сбежал. Все тогда греками хотели стать. Паспорта греческие можно было купить на любой барахолке.
Так эти два вагона ваучеров стали бесхозными.
То есть моими.
На эти ваучеры я купил маме новые швейные машинки.
Папе – ликероводочный завод.
Старшей сестре – женскую хоккейную команду с тренировочной базой в Югославии.
Младшей – тюрьму, вернее, один из ее корпусов.
Для себя же я приобрел центральную Башню нашего Нижнеокского Кремля. На весь Кремль ваучеров уже не хватило.
Папа, как зашел на свой ликероводочный завод, так его больше никто и не видел.
Маме в подвалах башни я открыл швейную фабрику для пошива ужасно популярных в это время спортивных костюмов «Адидас». А в качестве рабочей силы посоветовал использовать забытых родиной вьетнамских студентов.
Старшая сестра так увлеклась хоккейной командой, а особенно базой в Югославии, что мне пришлось отослать ее туда, к югославам.
Но самым прибыльным оказался бизнес младшей сестры. В своем тюремном корпусе она по моему совету на верхних этажах обустроила камеры люкс: с баром, телевизором, джакузи, водяными матрасами, музыкой для релаксации, едой из лучших ресторанов «Русского клуба».
Была там и дополнительная услуга – бронирование камер.
Вся городская элита стала дружить с нашей семьей: и политики, и бизнесмены, и силовики, и воры. Каждому хотелось забронировать (так, на всякий случай) камеру класса люкс. Все прекрасно понимали, что если кто и не сидит, то это пока.
Так что лучше подстраховаться и заранее обеспечить себе место за решеткой получше, помягче и посытнее.
Я же пожалел, что весь Кремль не купил.
Но и с главной Башней надеялся прожить неплохо.
Расчет был прост: власть была и всегда будет, и ей положено сидеть в Кремле. И всем, кто захочет к этой власти попасть, будут мне платить. Проход через Башню я сделал платным.
А пока на верхнем ярусе Башни организовал музей.
Правда, с единственным экспонатом – моим зеленым пальто. Оно висело в стеклянном шкафу с бронзовой надписью: «“Зеленое пальто”, из которого вышла вся новая Россия».
Люди из любопытства стали заходить. Одни смеялись, другие ругались. Третьи возмущались. Были даже такие, которые обещали засунуть мне это пальто в одно место.
Последнее меня сильно расстраивало.
А тут еще один швейцарец. Он все время, пытаясь пройти бесплатно через мои ворота в Кремль, рассказывал про Швейцарию. И до того красиво, что я стал сомневаться в радости проживания на своей исторической родине.
Видя мое замешательство, швейцарец взял и пригласил меня в свою Швейцарию. Вдруг и у меня появится желание стать гражданином этого сказочного государства.
– С гражданством при ваших капиталах проблем не будет, – заверил он. Послушал я его, послушал, и поехал в эту сказочную страну.
Визу получил в течение часа.
В аэропорту Цюриха меня встречал «Роллс-ройс» у самого трапа самолета.
Это мне понравилось. Затем переезд до города Лугано. Там недалеко располагалась русская колония, состоявшая из нескольких деревень.
Переезд от аэропорта мне не понравился.
Одни тоннели, ущелья и горы.
В Лугано вначале меня спустили на скоростном лифте под дно местного озера, где располагалось одно из трех хранилищ швейцарского золотого запаса. Со смотровой площадки, которая больше напоминала комментаторскую кабинку на стадионе, я видел неисчислимые штабеля золотых слитков. Их двигали с места на место обыкновенные автопогрузчики.
Мне объяснили, что перемещения эти напрямую связаны с продажей золота на Лондонской бирже.
Затем меня свозили в казино, куда с утра выстраивалась очередь из дорогих машин. Там была самая высокая ставка в мире при игре в «рулетку» – миллион американских долларов.
И только потом повезли в русскую деревню, где дома были покрытые соломой, рос крыжовник и стояла православная церковь. Жители говорили по-старорусски, ходили в национальных русских одеждах: девки – в сарафанах и кокошниках, а бородатые мужики – в сапогах и кепках. Вначале я подумал, что это театр, но все оказалось по-настоящему.
Это деревня была основана русскими в начале девятнадцатого столетия, когда в Гельветическую [15] республику и калачом нельзя было заманить. Тогда Швейцария набирала переселенцев со всего мира.
Богообразный староста провел для меня экскурсию по этой русско-швейцарской деревне. Говоря ровно и не торопясь, он показывал прудик с красными карасями, баню с квасом, березовую рощицу.
Ну так все было красиво, что у меня даже появилось сомнение в этой реальности. Заметив в моих глазах это сомнение, староста тут же повел меня знакомить с недавно обретенными жителями этой деревни.
Первым был старик из бывшей советской «верхушки», другой – молодой «новый русский».
Тот, что постарше, будучи еще министром железнодорожного строительства в СССР, разместил за рубежом заказ на гайки для всей Байкало-Амурской магистрали.
Но сумму заказа завысил в десять раз. Так у него появился тайный счет в одном швейцарском банке, а потом он и сам перебрался к счету поближе.
Другой богообразный жулик работал в Министерстве здравоохранения уже в наше время. И так заботился о здоровье соотечественников, что закупил на всю страну импортных презервативов по десять центов за штуку, а через кооператив, где он же был учредителем, продал государственной аптечной сети по доллару. Наварив себе на «карман» сто миллионов.
Теперь оба стригли свои газоны в Швейцарии.
Послушал я их слащавые речи, посмотрел, как они каждый час крестятся на сияющие золотом маковки церквей, и что-то мне расхотелось селиться в этом Раю.
Меня в отличие от них следственные органы не искали.
И я в бюджет своей доверчивой Родины руки не засовывал.
Так, что я еще немного подышал горным воздухом этой нарисованной страны, где и войны-то не было уже двести лет, понял, что это не «моё», и вернулся к себе в Нижнеокск, в мою любимую Россию, где все непонятно, но это все «моё».
К тому времени объявился папа, пропивший свой завод.
Он опять заикал, и я определил его к маминым подпольным вьетнамцам, которые икание папы приняли за русскую речь и подолгу беседовали с ним о неглупом.
У старшей сестры закончилась югославская виза. Вдобавок албанские повстанцы конфисковали ее спортивную базу под свой военный лагерь.
