Ознакомительная версия.
Как грустно…
Как грустно, что словам не превратиться в тени,
не танцевать премьерой вечной им на белизне стены,
не рассказать – в движении безмолвном – по —секрету, —
чем стать могли бы форму обретя они…
Нам не увидеть прошлого картины,
поведанные незнакомым старичком
в тиши вечерней,
не понять обиды, что причинили
в суе брошенным словцом:
кому – то, кто, возможно, – дорог,
лишь потому, что нам не лицезреть
те тени слов, что душат души,
неведомую доброту рассказа старичка,
им столь любимых лиц…
Так грустно, но словам не превратиться в тени,
заставив танцевать любовь и ненависть,
агонию и страх, —
в бесцветии обычно – сером,
на белизне стены показывая,
кем же истинно мы были —
в рассказах наших,
в суе брошенных словах..
Но, может быть, увидев лишь однажды
уродливые формы на уставшей белизне стены,
мы станем каплей лучше, —
иные тени подарить стремясь словам своим…
Ей сорок пять, а в доме – тишина,
Ему за шестьдесят, а он мечтает…
Хемингуэй поспорил как – то,
что в шести словах рассказ напишет…
а иные в них и жизни умещают…
Ей сорок пять, а в доме – пустота…
так многое хотелось бы сказать,
но, среди слушателей – только стены,
да то, чем жизни стали люди заменять:
ненужные столы, диваны, гобелены…
Со стен не смотрят на нее
несуществующих родных улыбки, —
лишь чувств чужих, блестя дороговизной,
картины шепчут об ошибках..
Ему за шестьдесят… и он мечтает,
растратив жизнь на «кукол» и «акул»,
о той, кто улыбается с холстов
его фантазией,
обычной человеческой любовью заполняя дом…
Вина бокалом одиночество глотая
в ночной прохлады мягкой тишине,
в который раз Она подумает о счастье
той незнакомки, что с картины на стене
ей каждый вечер улыбается..не зная,
что незнакомка – лишь фантазия того,
кто также одиноко вечера глотает,
что стать могла бы для него —
единственным, чего он ждал от жизни,
о ком мечтал в объятиях и «кукол», и «акул»,
лишь отказавшись от ненужных гобеленов,
картин, сияющих дороговизной, и,
сменив их
на голод – по теплу обычному,
и жажду – уютом да любовью
заполнить чей-то дом..
Ей сорок пять, а в доме – тишина,
Ему за шестьдесят, а он мечтает, —
и жизни их закрыты не в шести словах:
в одном – что «одиночеством» зовется..
…и они об этом знают…
Тётка Неудача, в старом рваном платье,
постучалась в дверь мою тихонько,
поскреблась несчастно у порога:
мол, дозволь остаться ненадолго..
Пожалела я убогую старуху,
чаем с мёдом отогреть
чью душу так хотела,
позабыв, что нет людей на свете,
жизнь которых, скудная судьбою,
зависитью душимая, она бы пощадила..
А забывчивость подобная опасна:
растеплев от чая, мёдом не побрезгов,
Неудача мне шептала, что напрасно
я чужим, жалея, открываю двери,
что неправда, что добро добром воздастся,
что наивностью своей глупа я,
и глаза её уствшие блестели —
то ли радостью, что мир таков,
ни то – слезой негодования…
Не узнала тётка Неудача —
старости покорна и она —
ни меня, ни дом,
в который столько раз стучалась,
разрушала,
ела мёд в котором, чай пила..
Улыбнулась я от меда захмелевшей гостье,
оскудевшей памяти её,
да и предложила ей остаться,
позабыть и назначение своё..
Тётка Неудача, растирая по морщинам слезы
и стараясь счастье скрыть,
что впервые в жизни испытала,
прошептала: «Я теперь могу Удачей быть»..
А под утро – милая старушка
в узелок подарки собрала,
улыбнулась на прощание:
«Я теперь —Удача,
люди ждут меня повсюду»,
и, тихонько дверь мою закрыв, —
ушла…
Всё… – лето кончилось:
не выйти на балкон,
не погрустить с закатом,
не поныть о дне прошедшем,
что в прошлого бездонное ничто, —
проваливается, усыпляя нежно,
но, – навсегда… всё, что случилось,
и – что подумалось, а, может быть —
забылось…
о чём мечталось,
плакалось,
смеялось, – всё то,
что днём умершим жизнью называлось…
.
Напишу три строчки о любви:
большего о ней не знаю…
строчек пять – о жизни да молве,
той, что кружевами лжи причудливой, годами
жить «как все» не позволяла мне…
Строчек восемь подарю мечтам —
тем, что исполняться не желая,
оставляли сладкий вкус надежды, —
пусть – всего на час, —
но – потерянное – верой заменяя…
Строчек десять, по одной, раздам друзьям,
пожелаю дней иных и просто счастья…
остальное…
остальное ветру я отдам:
видит больше он
и сложит в строки будущее —
без дождливых грустью слез ненастья…
Боль…
Её нам не потрогать,
и не прогнать, как бывшую жену, —
она – всего лишь – есть,
и – просто – мучит,
то – заставляя ненавидеть жизнь,
то – уронив слезу
отчаяния —
что не стихнет, не оставит,
не пропадет
в неведомой нам пустоте,
не оставляя след..
Боль – просто – есть,
её нам не потрогать..
И не забыть её…
И не простить…
Ошибка – от Бога. Поэтому не старайтесь исправить ошибку.
Напротив, попробуйте понять её, проникнуться её смыслом,
притерпеться к ней. И наступит освобождение
Сальвадор Дали
Как ненавижу вас, порой, мои причуды —
уж слишком часто правили судьбой моей,
и, делая ее такой паскудной,
не оставляли и к побегу маленьких щелей,
через которые цветком, травинкой, светом —
я выбраться могла бы из тюрьмы,
той, что создав однажды вы, мои причуды,
всё больше укрепляли чувствами —
подобием стены:
ненастоящими, ненужными, пустыми…,
но, – по привычке глупой ошибаться —
непостижимо – ставшими родными…
Как ненавижу вас, мои причуды!
За что? – сама не знаю,
ведь ошибки принято любить,
любя – скрывать, оберегая,
но, почему-то хочется не завтра,
а – сегодня… сейчас —
мне вас кому-то просто подарить…
Белое – облаком,
Желтое – солнцем,
Вместе – ромашкой
Раскрасят мой день..
Синее – морем, тоскующим глянцем,
Небом, что краской сливается с ним…
Но, не взлюбив моей жизни картины,
Ветер смешал всё и пылью покрыв,
Серыми тучами, солцем размытым,
Вместе – туманом мой день задушил..
Радость размазал противно-ненужным,
Пурпурность гор серо-черным накрыл,
Только не знал он, что кисточкой мягкой
Заново я нарисую свой мир:
Где белое – облаком,
Желтое – солнцем,
А вместе – ромашкой раскрасят его,
И море, и небо – что синим ликуют,
Подарят и скалам мечты глубину…
Мне приснился очень странный сон:
про жизнь, в которой не было обид и слез,
в которой счастьем мармеладным небосвод
светился,
плакал сахаром из грез…
Но – телефон земной столь беспощаден
в руках того, бессоницей кто мучим до утра —
в секунду поглотив всю сладость счастья,
вернул сюда —
где – утро, где – зима…
без снега, серостью унылая дождливой,
где телефон – без смысла, без конца —
рассказывает обо всем – таком постылом —
без мармелада, сахара… и
волшебства из сна…
Жизнь, – словно или – снова – насмехаясь,
взяв в руки-крылья ножницы,
движением привычным,
два раза щелкнув ими,
уронила целый год мой —
куда-то в неизвестность,
прошлое, тупую бесконечность…
Не попросить у жизни год потерянный вернуть,
не вымолить его приклеить
туда,
где быть он должен —
и не объяснить, как нужен он,
как важен,
что не может быть потерян:
не сжалится столь опытный портной
над одеялом нашим разноцветным лоскутнЫм,
да и над будней серой лентой тоже, —
не важен жизни год наш, да и два, и пять —
на мелочи подобные —
веками правящим – ведь отвлекаться —
сколь уныло, столь же и – негоже…
Не надо, друг мой, не грусти, не плачь,
что жизнь нелепо, мол, сложилась:
в судьбе чьей не было разлук
после любви, подобной сказочному бреду,
болезни иль вулкана лаве,
что, остывая, оставляла только камни… —
холодные – без памяти, без слёз…
не надо, друг мой, не грусти:
кто знает? – быть может,
камни лучше, чем обманы грёз…
Семь тридцать…
Просыпается Верона..
На Piazza dei Signori тишина…
Лишь гул шагов зевающих прохожих,
и бой часов на Torre dei Lamberti
слышны, напоминая, что сегодня я
покину город маленькой Джульетты,
с гостиницы балкона
на прощанье Данте подмигнув…
вчера была Arena di Verona,
сегодня лишь – дорога до Анконы,
паром и волны моря меня ждут…
я, по карманам разложив воспоминания,
со вздохом сожаления верну портье ключи,
и увезу с собой растаявшие утром
ночных веронских музыкантов песни,
старинных танцев тени, – их Верону,
которую так счастливо-обычно,
так просто – подарили мне.
Ознакомительная версия.
