Ознакомительная версия.
Он подошел к двери, взялся за вычурную бронзовую ручку и в этот момент представил, как сидит сейчас где-то грустная женщина с некрасивым лицом и вспоминает свою прежнюю жизнь. Она еще молода, но у нее все в прошлом – работа, известность, красота. Впереди ничего, кроме унылых однообразных дней, похожих друг на друга как две капли воды. В прошлом – надежды, счастье, яркая, настоящая жизнь. В будущем – серая пустота. Женщина сидит у стола, вспоминает то, что было, и, ужасаясь этому «было» (нет ни в одном языке более безжалостного слова), медленно цедит вино из высокого хрустального бокала на длинной тонюсенькой ножке.
Glück und Glas, wie leicht bricht das.[3]
Воображение у Александра было богатое. Как и положено пластическому хирургу. Если обычная хирургия (отрезал-удалил) – это ремесло, то пластическая – искусство, творчество. Пластический хирург не столько хирург как таковой, сколько ваятель, творец. Великий Микеланджело брал глыбу мрамора и отсекал от нее все ненужное. Примерно так же действуют и пластические хирурги – ненужное отсекают, а нужное добавляют. И, прежде чем начать работать, надо четко представлять, что ты хочешь получить. Как же тут без воображения? Лев Яковлевич, учитель и наставник Александра, в докомпьютерную эпоху лепил лица своих пациентов из глины, чтобы показать, чего именно он хочет достичь. Сейчас благодаря компьютерным программам все гораздо проще, но все равно надо хорошо представлять, чего ты намерен добиться в конечном итоге.
Женщина подняла голову и встретилась взглядом с Александром. Взгляд ее был бесстрастным, и в то же время в нем явственно ощущалась тоска, переходящая в пронзительно-пронизывающую боль.
Александр постоял несколько секунд, держась за дверную ручку, а потом вернулся обратно. Сел на стул, достал из бокового кармана халата блокнот, а из нагрудного ручку и сказал:
– Я возьму Алецкую, Геннадий Валерианович. Сам ей позвоню. Продиктуйте, пожалуйста, телефон.
Около минуты Геннадий Валерианович боролся с удивлением. Потом хмыкнул, то ли выражая удовлетворение достигнутым результатом, то ли недовольство – незачем было столько времени тратить на пререкания, и продиктовал Александру оба телефона – домашний и мобильный.
– Запишите на всякий случай телефон помощника Соймонова, – предложил он, но Александр отрицательно мотнул головой.
– Олигархи – это ваша сфера, – сказал он, пряча усмешку. – Тем более что он не родственник пациентки.
– Поклонник – это больше, чем родственник, – заметил Геннадий Валерианович, но Александр уже убрал блокнот.
«Странные они, эти немцы, – подумал Геннадий Валерианович, когда за Александром закрылась дверь. – Сначала «нет-нет-нет», а потом вдруг «да». Удивительно…»
Поразмыслив еще немного над особенностями немецкой души (увы, материала для размышлений было негусто – знакомство с доктором Бергом да впечатления от туристической поездки по Германии), Геннадий Валерианович решил, что дело не в этих самых особенностях, а в его таланте психолога. Сумел же – убедил, несмотря на сопротивление. Можно гордиться.
– Что ни говори, а я все-таки умею находить общий язык с людьми, – сказал Геннадий Валерианович супруге за ужином. – Порой это так трудно, но я справляюсь…
Супруга улыбнулась и ответила своим обычным:
– Ты у меня вообще умничка. Положить еще рыбки?
Рыбку Геннадий Валерианович уважал. Вкусно, полезно, не слишком калорийно. И фосфора много, а фосфор это о-го-го…
Александр в это время тоже ужинал – грыз яблоко, запивал его зеленым чаем и попутно искал в Интернете сведения о Веронике Алецкой. Перед тем как начать общение с пациентом, надо узнать о нем как можно больше. Тогда и контакт наладится сразу, и проблем не будет.
Сведений было много, но все они были давними, как минимум двухлетней давности. А дальше – ничего. Пустота, информационный вакуум. Так бывает. Так часто бывает. Слава изменчива и капризна.
– Вероника Алецкая, – вслух сказал Александр, прислушиваясь к тому, как звучит это имя.
Алецкая. Редкая фамилия. У Александра не было ни знакомых, ни пациентов с такой фамилией. Или это псевдоним? Актеры любят брать звучные псевдонимы. Алецкая – красивая фамилия. И Вероника красивая. Была, во всяком случае…
Алецкая – это не псевдоним, а настоящая фамилия, доставшаяся Веронике от отца. Кроме фамилии отец ей ничего не оставил – он ушел из семьи за месяц до рождения Вероники. Ушел и пропал, как в воду канул. Ни весточки, ни алиментов.
– У всех отцы как отцы, – вздыхала мать, гладя Веронику по кудрявой головке, – а у тебя не поймешь что.
– Папа хороший, – возражала Вероника. – Только он очень занят.
Про то, что отец занят какими-то важными делами, Вероника придумала сама, без помощи матери или кого-то еще. Детская логика – если папы нет с нами, значит, он сильно чем-то занят. Как освободится – сразу же приедет. С подарками.
– Занят, – соглашалась мать и меняла тему разговора.
Чаще всего она переключалась с отца на дочь – начинала хвалить Веронику. Не дочь, а сокровище – умница, красавица, помощница. Все на словах понимает, без ремня. В поселке, где родилась и провела свое детство Вероника, ремень был главным воспитательным атрибутом.
Главный воспитательный атрибут – ремень. Главный атрибут досуга – бутылка. Линия жизни прямая как стрела – детский сад, школа, техникум, замужество, семья, дети, завод, пенсия, кладбище. Осторожно, двери закрываются, следующая остановка… и так до конца.
Веронику работа на заводе не привлекала. Чего там хорошего – шум, грязь, смешные деньги, ноль перспектив. Еще в детском саду, сыграв мышку в спектакле про репку, Вероника вкусила сладость актерства и решила, что непременно, во что бы то ни стало, станет актрисой. Сдохнет, в лепешку расшибется, а станет. Потому что не видит для себя другого пути, другой стези.
Класса до восьмого мать относилась к этому спокойно. Какая девочка не мечтает стать актрисой? Мечтать не вредно. Но, поняв, что Вероника не просто мечтает, а всерьез намерена ехать в Москву и «учиться там на артистку», мать встала на дыбы.
– Какая Москва?! – кричала она чуть ли не каждый вечер. – Не пущу! Хочешь в институт – поступай в Красноярске! И специальность выбери нормальную какую-нибудь!
Самыми нормальными специальностями в ее представлении были бухгалтер или педагог.
– В Красноярске скучно! – огрызалась Вероника. – И специальность у меня самая лучшая, другой не надо.
Мать выходила из себя и начинала говорить про артисток нехорошее. И лентяйки они все, и алкашки, и проститутки, и детей почти ни у кого нет из-за постоянных абортов. Вероника поначалу возмущалась такой злобной дремучестью, спорила, пыталась переубедить, но быстро поняла бесперспективность подобного подхода и начала отмалчиваться. Правильная, в общем-то, тактика, ведь если не подливать масла в огонь, то огонь быстро погаснет.
Где-то через год мать частично сдалась. Смирилась с тем, что дочь будет артисткой, но по-прежнему выступала против учебы в Москве.
– В Красноярске же есть институт искусств, – убеждала она. – Красноярск близко, на выходные можно приезжать домой, да и спокойнее-то в Красноярске…
Веронике спокойствия не хотелось, даже наоборот – ей хотелось беспокойной столичной жизни, которая отсюда, из далекого сибирского поселка, представлялась вечным праздником, феерически ярким, упоительно радостным… В Москве была настоящая жизнь. Там были ВГИК, ГИТИС, «Щука»[4], «Щепка»[5], Школа-студия МХАТ… Окончишь – и все двери открыты перед тобой, выбирай любую. А куда податься после Красноярского института искусств? В местный ТЮЗ[6] на амплуа вечной Снегурочки – Дюймовочки? Такого «счастья» Веронике и даром было не надо. Ее манили заоблачные высоты, слава, признание…
– Жизнь – это спектакль, и от нас зависит, какую роль мы в нем получим, – говорила она подругам.
Подруги млели, закатывая глаза. Они верили, что Вероника станет актрисой, иначе бы они с ней не дружили. Верили и восхищались.
В Москву Вероника приехала со ста тридцатью рублями и большими надеждами. Сто тридцать рублей (семьдесят пять Вероника скопила, разнося почту во время летних каникул, пятьдесят пять дала мать) были по тем временам солидной суммой, можно сказать – средней месячной зарплатой. Во всяком случае, Вероника рассчитывала, что этих денег ей с лихвой хватит на то, чтобы прожить в столице два месяца, до тех пор пока она не поступит во ВГИК или в ГИТИС. А там уже и общежитие будет, и стипендия. Главное – поступить.
Двадцать пятого августа Вероника отправила маме телеграмму из трех слов «Поступила все нормально». Куда именно поступила, уточнять не хотелось, потому что никуда она не поступила, а устроилась уборщицей на автомобильный завод имени Ленинского комсомола, производивший почти забытые нынче автомобили «Москвич». Работа была не ахти какая, но зато давала деньги на жизнь, временную прописку в Москве и койку в общежитии. Домой Веронике возвращаться не хотелось. Точнее, она просто не могла вернуться в родной поселок, откуда уезжала совсем недавно вся такая возвышенно-одухотворенная, проигравшей, побежденной обстоятельствами. Нет уж, лучше так, уборщицей, зато в Москве. «Главное, зацепиться в столице, а там все сложится», – рассуждала Вероника.
Ознакомительная версия.
