Отец Сосо был одним из лучших, прославленных ученых советской Грузии – академик, к которому с особым почтением относился и сам Первый секретарь ЦК (фактический правитель) Грузии. Сосо как раз это и не нравилось – не нравилась близость и теплые отношения, которые были у его отца с властью: для антисоветски и либерально настроенной тбилисской молодежи того времени Эдуард Шеварднадзе, как карьерист-большевик, был личностью абсолютно неприемлемой. Чтобы выдвинуться в советской иерархии, не требовалось особого ума или образования, нужно было нечто иное – именно то, чем обладал (например) Шеварднадзе, который с чисто провинциальным упорством успешно продвигался от прекрасной гурийской деревушки к вершине прекрасной советской карьеры. Уже в начале шестидесятых (в борьбе с тбилисскими конкурентами) он стал в Грузии первым лицом и вскоре, без особого труда, завоевал симпатии местной советской интеллигенции. Хотя это было, скорее, заслугой самой грузинской интеллигенции, а не Первого Секретаря, поскольку на протяжении десятилетий (вместе с моралью) падали и ее мыслительные способности. Когда, идя к власти, Шеварднадзе начал аресты подпольных дельцов, грузинские интеллигенты искренне радовались, думая, что задержание Отара Лазишвили и было настоящей борьбой с коррупцией. Они не знали, что гонимый, вынужденный действовать подпольно, частный предприниматель в действительности и есть та самая основа, на которую опирается государственная экономика всех нормальных стран. Подпольные дельцы советского периода были людьми смелыми, и только они и могли составить средний слой общества – хребет нормального государства.
Обманывать старших всегда легче, чем детей. Когда отцы обманулись, дети догадались, что Шеварднадзе – это страшный человек, ведь среди арестованных был и его друг, которого вскоре расстреляли. Друг в Грузии всегда значил намного больше, чем товарищ (и не только из-за Руставели). Так грузинская молодежь того времени поняла, что новый Секретарь ЦК проливал кровь не зря – он наметил себе еще более высокую цель (кто знает, может, очень давно, еще с самого детства), и этой целью была Москва. Москве всегда нравились только те грузины, которые относились к своим с особой подозрительностью, и Сосо и его друзьям очень скоро стали совершенно ясны истинные намерения Шеварднадзе. Они возненавидели Шеварднадзе, и особенно Сосо, у которого из-за него осложнились взаимоотношения с собственным отцом. Ведь Сосо никак не мог поверить, что такому доброму человеку, как его отец, ученому, необходимо сотрудничать с такой злой властью. (Между прочим, Сосо, в отличие от большинства советских людей, вовсе не считал, что проблема в конкретном правителе, а не в советской системе правления.)
Сосо был студентом Академии художеств и хотел, закончив ее, стать материально независимым и отделиться от родителей. Он считал, что все это давно уже не походит на нормальную семью. С отцом Сосо не разговаривал, почти не общался и с матерью, неустанно старавшейся сберечь домашний покой – а это было совсем нелегко из-за Сосо, осуждавшего собственного отца.
Он не разговаривал с отцом и только отвечал на его вопросы, а когда перед отъездом на научный семинар в Америку тот спросил сына, что ему привезти, Сосо лишь улыбнулся.
– Ничего, – сказал он очень спокойно, но отец, обожавший своего единственного сына с первых дней его жизни, сейчас действительно заслуживал сострадания. Поэтому Сосо добавил еще два обязательных слова: – Большое спасибо…
Отец ничего не сказал своему единственному сыну. Он знал, что надо было привезти, ведь у него были студенты, а тогда мечтой любого молодого грузина были настоящие американские джинсы. И ради сына он впервые решил быть храбрым и решительным и, как только всевидящий спутник, сотрудник КГБ, хоть немного ослабит бдительность, купить Сосо в Америке настоящие джинсы, несмотря на то что он боялся, очень боялся…
Больше всего он боялся неизвестности, так как не знал, что последует за ввозом джинсов в советскую Грузию: может, и не будет никаких сложностей из-за этого неосторожного шага. Но могли наказать, и наказать очень строго – объявить выговор (с занесением в личное дело) или сместить с должности директора Института и исключить из партии. Об этом говорили бы по телевидению, а в прессе вполне могло появиться анонимное письмо о том, как, не устояв против западных соблазнов, советский академик поддался на провокацию капиталистов и купил сыну американские джинсы. В письме был бы и вывод. Набирая воображаемые очки, его вполне мог зачитать в конце передачи и диктор «…вот как ответил грузинский ученый на заботу советского правительства – променял интересы государства на дешевые капиталистические штаны».
Когда он (втайне от остальных членов делегации) покупал в Америке джинсы, ему слышался голос как раз того теледиктора, но он все равно был счастлив, ведь впервые в жизни сделал свободный выбор и принял политическое решение. Джинсы оказались совсем не такими дешевыми, как он думал. Возможно, и из-за того, что отправлявшимся за границу ученым и деятелям культуры правительство обменивало лишь незначительные суммы, а их иностранные гонорары полностью доставались властям. Но главной все же была сама покупка, потому что на обратном пути его ждала советская граница, которую, ради сына, он должен был пересечь вместе с джинсами. Проходя в аэропорту пограничный контроль, академик уже слышал голоса сразу нескольких теледикторов, на секунду мелькнула мысль самому достать из багажа джинсовые брюки и сдать их, но, собрав последние силы, он протер вспотевшие ладони (у него впервые в жизни вспотели руки)…
Когда прозвучал вопрос русского таможенника – не везет ли он что-либо запрещенное, грузинскому ученому захотелось заплакать, но на его открытый паспорт бесшумно капнула не слеза, а пот, и отец Сосо улыбнулся.
– Жарко, – сказал он, достал из кармана платок и протер лоб…
Таможенник не заметил, что на паспорт капнул пот, и повторил свой вопрос.
– Ничего, – вначале неуверенно, а затем уже более убедительно ответил академик, – ничего запрещенного.
Таможенник так испытывающе смотрел на прославленного ученого, что тому вспомнились его студенты и экзамены.
– Проверим? – И он посмотрел на чемодан. На ответ сил не было, и отец Сосо лишь кивнул, единственное, о чем он сейчас думал, были лежавшие в кармане таблетки от сердца, но лекарство надо было положить под язык так, чтобы таможенник этого не заметил. Это было нелегко, и начавшаяся у сердца, а потом охватившая все тело боль не прекращалась.
Когда он открыл глаза, все уже закончилось. Женщина в белом халате держала его запястье и с сожалением качала головой:
– Очень долгий путь проделали, переутомились, а чего вы ждали, не в обиду будь сказано, уже не мальчик, впредь должны избегать длительных путешествий.
Его багаж так и не открыли, ни в аэропорту, ни потом, и, только приехав домой, он распаковал свой чемодан, где, нетронутые, лежали купленные в Америке джинсы.
Он не знал, что же произошло в действительности, открывали или нет его багаж в аэропорту? Может быть, и джинсы видели, но не удивились и не возмутились, чего так боялся грузинский ученый, не знавший точно о том, что сейчас происходит в Советском Союзе, хотя точно знал, что происходило в Вавилоне несколько тысячелетий назад. Он и сейчас жил там – в Месопотамии Гильгамеша, вместе с древними шумерами.
О происшествии в аэропорту он ничего не рассказал ни жене, ни сыну и молча, с гордостью, протянул Сосо привезенные из Америки «настоящие» джинсы. Сосо улыбнулся, поблагодарил. Нетрудно было догадаться, как перенервничал, переходя советскую границу, отец.
Сосо давно уже повзрослел, но его мать была грузинской матерью – она попросила сына примерить джинсы и показаться, но сын лишь улыбнулся, поцеловал мать и заперся в своей комнате.
Всю ночь он рисовал и слушал «Лед Зеппелин». И лишь иногда поглядывал на перекинутые через спинку стула новенькие джинсы, переводя взгляд на висящий на стене плакат Мика Джаггера. Несколько раз, устав, устраивал перекур. Удовольствие от курения в такие минуты было совершенно особым. Джинсы Сосо так и не надел, он их даже не примерил. Когда Сосо лег, уже светало. И вскоре он уснул.
Утром, не позавтракав, Сосо подхватил под мышку джинсы и направился к Иракли Костава.
Иракли, друг Сосо, был сыном известного грузинского диссидента Мераба Костава. Мераб Костава – человек, которого ничто не могло сломить, – вот уже четвертый год отбывал наказание за антисоветскую деятельность в каком-то далеком сибирском лагере. Сосо точно знал, что отец Иракли не только не привезет сыну американские джинсы (как бы ему этого ни хотелось), но и в Грузию еще долго не вернется. Поэтому Сосо, недолго думая, наспех умылся и поспешил к другу.
Иракли тоже всю ночь не спал – он сочинял стихи и теперь, спросонок, долго протирал глаза, не веря, что эти «настоящие джинсы» теперь уже его. А когда поверил и понял, что именно ему дарят, улыбнулся, обнял Сосо и тихо, но очень убедительно сказал:
