– Я же сказал, куда иду завтра. В следующее воскресенье…
Оба на несколько секунд умолкли, но потом Дато снова нарушил молчание и сменил тему разговора:
– В какой стороне милиция?
– В той, со стороны двора. Если бы и эта комната туда выходила, ночью вообще было бы не заснуть.
– Почему?
– Обычно по ночам людей избивают. Там такое слышно, что те, у кого окна спален выходят во двор, квартиры попродавали и переехали.
– Что значит избивают?
– Пытают.
– Кого?
– Преступников. Невинных людей у нас не сажают…
Лицо Дато стало таким серьезным и возмущенным, что Гега, не окончив фразы, улыбнулся другу:
– Шучу я, шучу, не волнуйся.
– Знаю, что шутишь.
– Но попадать в милицию все же не советую, – сказал Гега и крикнул матери: – Мы пошли!
Нателла вышла из комнаты, попрощалась с Дато и поправила на Геге воротник пиджака. Гега, как всегда перед уходом из дому, поцеловал мать. Нателла заперла дверь и, как обычно, выглянула в окно посмотреть на выходящего из подъезда сына. Гега знал, что в это время мать всегда смотрит на него из окна, поэтому он и сейчас, даже не оглянувшись, в знак прощания, как обычно, весело поднял левую ногу…
Гега Кобахидзе
Когда Гега посмотрел на окно Тины на третьем этаже, было еще темно, на секунду в освещенном окне мелькнул девичий силуэт. Потом свет погас, Гега достал сигарету, прикурил. С лестницы донесся звук быстрых шагов. Выходя из подъезда, Тина улыбнулась Геге и поблагодарила.
– За что спасибо? – искренне удивился Гега.
– Что проснулся. Нелегко встать так рано, – ответила Тина и, улыбаясь, пошла по тротуару.
– Смотря почему, вернее, ради кого, – ответил Гега, хотя и сам прекрасно знал, что такое раннее пробуждение действительно стоило ему немалых усилий и действительно далось очень и очень нелегко.
Тина ничего не ответила и снова улыбнулась Геге. Она как будто оберегала ночную тишину, и когда они вышли на вымощенную камнем старую тбилисскую улицу, тишину эту нарушал лишь звук их шагов. Подъем был длинным. Гега был уверен, что устанет, но он так и не почувствовал усталости, и когда они смотрели сверху на город, который еще спит, даже принесенная рассветом ночная прохлада казалась приятной.
А солнце неспешно, очень медленно, выплыло на тбилисское небо. Геге захотелось поблагодарить Тину за то, что он сейчас был здесь, но из-за царящей кругом тишины у Тины было такое счастливое лицо, что Гега понял – сейчас молчание ценней любых слов. Это молчание Гега нарушил лишь на обратном пути, когда они уже спускались с Мтацминды:
– На заход тоже отсюда надо смотреть?
– Заход отсюда не виден.
– А что будем делать?
– Надо поехать на море.
– Сейчас на море?
– Сейчас на море хорошо. Осеннее море…
– Никого не будет?
– Только ты, я и море. Хочешь?
– Хочу, – сказал Гега и робко коснулся правой рукой пальцев Тины.
Утро уже вступило в свои права, и по улицам двигались люди. Девочки в форме, что шли в школу, долго провожали взглядом такую красивую пару. Правда, они не знали, что Гега и Тина были самой красивой парой в мире оттого, что этим утром их пальцы впервые соприкоснулись…
– Хотел уважить вас, до самого конца довезти, но выше подняться не смогу, машину тоже жалко, – сказал водитель и выключил двигатель.
Ребята вылезли и выгрузили рюкзаки.
– Далеко отсюда? – спросил Сосо и посмотрел вверх, на вершину горы.
– За час дойдем. Если идти быстро, можно и меньше, чем за час, – ответил Дато.
– Тогда давайте отпустим этого человека. Снег свежий, он и вправду лишь зря будет машину мучить, – сказал Паата.
– Если бы у меня были цепи, я бы вас довез, но без цепей машина вверх не поднимется, это точно, машина советская…
У водителя явно отлегло от сердца, когда ребята так легко согласились. Он с радостью взял деньги у Дато, который, спеша, стал подниматься по заснеженному склону. Все потянулись за ним, но помедленней, а Сосо даже несколько раз останавливался и внимательно вглядывался в необычайно красивое заснеженное ущелье.
– Садись и рисуй себе на здоровье, – с улыбкой сказал ему Кахабер, удивляясь раннему снегу.
– Действительно, здесь очень рано выпал снег, – согласился с ним Сосо, и больше они не разговаривали. Они знали, что, когда поднимаешься по заснеженному склону, больше всего утомляет именно разговор.
Вскоре показался монастырь. Он был так красив на фоне белых гор, что все остановились. Сосо даже улыбнулся и произнес свою любимую фразу:
– Все же самый лучший художник…
– Кто? – спросил Паата, но Сосо промолчал и лишь махнул рукой в сторону монастыря. Там у входа рядом с маленькой девочкой, стоял облаченный в анафору монах и разглядывал гостей.
Потом монах и девочка стали спускаться по дороге и встретили ребят. Хозяин в знак приветствия по-монашески обнял Дато и братьев, а Сосо он пожал руку.
– Это Сосо, наш друг, художник, я рассказывал о нем. Говорил, что он хочет подняться, – объяснил монаху Дато, и все скинули рюкзаки.
– Да благословит вас Господь, – произнес монах, обращаясь, главным образом, к Сосо.
Он попытался было забрать и перекинуть через плечо его рюкзак, но идти оставалось совсем немного, и Сосо отказался от помощи – он сам донес рюкзак до монастыря, убеленный снегом двор которого был удивительно красив. В монастыре осталось всего несколько маленьких келий и трапезная, чуть побольше. Здесь, выгрузив продукты, ребята начали готовить еду.
Перед тем как приступить к трапезе, монах прочел «Отче наш» и перекрестился. Ребята последовали его примеру. Самой усердной была маленькая Эка, которая молилась вместе с отцом, потом, довольная, посмотрела на него, радуясь похвале. Во время трапезы она вела себя как взрослая хозяйка и так ухаживала за гостями, что ребята несколько раз даже улыбнулись. Отец был счастлив и очень доволен своей маленькой хозяйкой, время от времени он хвалил ее, а она с огромной любовью поцеловала дорогого отца, который был так важен для этих ребят, что это сразу бросалось в глаза.
Тишину во время трапезы нарушил Дато. Он произнес вслух то, о чем, похоже, думали и остальные:
– Как рано здесь выпал снег, а в Тбилиси все еще теплая осень.
– Такая у нас страна, – ответил отец Тевдоре, – маленькая, но удивительная. Здесь уже лежит снег, а на море, наверное, еще купаются. Господь дал этой маленькой стране все, но люди здесь утратили чувство благодати, даже самого Господа забыли.
– Почему? – неожиданно прервал его Сосо. – Несмотря на то что им запрещают ходить в церковь, люди в этой стране все же помнят Бога. И если у этой страны плохое правительство, это не вина народа.
– Правительство тоже состоит из людей. – Теперь уже монах прервал Сосо. – Правительство – часть того же народа, который вы сейчас хвалите.
– Я никого не хвалю, просто защищаю тех, у которых нет права выбора, и, следовательно, они не в ответе за тех, кто в правительстве. Народ лишили этого права, и нельзя с него требовать ответа за то, что творится в нашей стране. – Теперь Сосо говорил уже не так спокойно.
Он посмотрел на ребят. Они были гораздо спокойнее – они знали, что Сосо любит спор, но не ссоры: он никогда не обижал противника и всегда старался обосновать свою позицию.
– Вы полагаете, что если у этой страны будет избранная народом власть, а не назначенное Кремлем правительство, как сейчас, она будет менее атеистичной и не такой плохой? – очень спокойно спросил у Сосо отец Тевдоре и наполнил вином его пустой стакан.
Спокойствие монаха оказалось заразительным, неожиданно Сосо тоже успокоился, улыбнулся и с улыбкой же произнес:
– Будет или плохим или хорошим, но если правительство выберет сам народ, то он за него и отвечает, а не какой-нибудь мертвый или живой вождь. А может случиться и наоборот – это избранное правительство станет преследовать не верующих, как сейчас, а атеистов.
– Даже представить не могу такую Грузию, – вмешался Дато.
– Это вовсе не сложно, и те люди, которые сейчас ходят на парады, всей массой двинутся в церковь и креститься будут повсюду, где только ни увидят церковь…
– И что в этом плохого? – спросил у Сосо Паата, очень удивившись.
– Напоказ и неискренне плохо ходить и на парады, и в церковь.
– Наверное, в церковь все же лучше, – заметил брат Пааты и посмотрел на отца Тевдоре.
Монах ответил всем сразу, но объяснял он, чем же лучше ходить в церковь, чем быть атеистом, в основном для Сосо:
– Если человек, идет в церковь, пусть даже напоказ, это все же лучше. Там, в церкви, у него будет больше времени подумать о Боге и Истине, подумать о Любви, которой так всем не хватает.
– Коллективные раздумья всегда заканчиваются ненавистью, а не любовью, – вновь прервал монаха Сосо, но отец Тевдоре не рассердился и так же спокойно продолжил:
