Ознакомительная версия.
А что – Ася, если честно, только так и вела себя после Пашиной гибели: сидела, и плакала, и себя жалела. А потом еще и страх сильный навалился, что не справится она с этой взрослой и самостоятельной жизнью, что вдруг потеряет последнюю свою опору – Жанночку с Левушкой. Ей даже сон такой часто снился, однообразно повторяющийся: будто стоит она на высокой горе одна, и со всех сторон дуют ветры злые, и вот-вот ее с этой горы снесут, и она с трудом на ногах держится, и ежится от холода, и взывает о помощи… В таком душевном напряжении и живет последние три года, в этом бесконечном страхе. Уже сама на себя не похожа стала…
Ася вздохнула, открыла глаза и села. Отогнав от себя пышную шапку белой пены, взяла в руки небольшое овальное зеркало, оставленное Светой на полочке, внимательно вгляделась в свое отражение. Да уж, ничего хорошего. Права Светка, действительно как у больного спаниеля лицо. Очень похоже. Выражение трагической обеспокоенности совсем не шло ему, делало его смешным и жалким. Хотя раньше оно ее вполне устраивало – лицо как лицо, симпатичное, круглое и милое, в обрамлении русых, выстриженных аккуратным каре волос, в меру улыбчивое, в меру доверчиво-открытое… И когда только успели образоваться эти глубокие морщинки-бороздки на переносице? Видимо, она все время так сильно морщит лоб, сводя горестно брови? И глаза будто опустились внешними уголками, поплыли-поехали вниз в мелкой сеточке морщинок, и выражение у них такое страдальчески-напряженное… Да уж, только длинных свисающих ушей не хватает. Точно – спаниель. Еще и больной совсем к тому же.
Положив с досадой зеркало обратно на полочку, Ася погрузилась с головой в воду, оставив снаружи только лицо, будто спряталась в мыльной ласковой и уютной теплоте. Вот и остаться бы в ней навечно, и не выходить навстречу жизненным трудностям и тревогам… Только нельзя. Пашки же дома нет. И телефон у него отключен. Где он ночевал-то? Хорошо, если у Маргоши. А если нет? Он же еще про репетицию какую-то говорил… И что это за репетиции такие? Надо учебой заниматься, а не ерундой всякой. Вот пусть только домой придет, уж она с ним поговорит внушительно на эту тему. Придется опять и стыдить, и пугать, и плакать. И на жалость к себе давить. И на долг. И на совесть. Мозги вправлять таким нехорошим образом, в общем. А что делать? Господи, как же трудно, как невозможно трудно одной детей на ноги поднимать…
– Свет, ну что, Павлик не пришел? И не звонил? – выйдя из ванной, тут же кинулась она с вопросами к дочери, честно стоящей у плиты, как и обещала, над сковородкой с сырниками.
– Ну мам, ну успокойся! Что ты, в самом деле! Мало тебе от тети Жанны досталось, что ли? Еще и сама себя изводить будешь?! – успокаивающе проговорила девочка.
– А при чем тут тетя Жанна, Свет? – обиделась вдруг за свою подругу Ася. – При чем тут досталось, не досталось? Чего-то не пойму я тебя…
– Да чего тут понимать, мамочка? Смотреть же больно, как она с тобой обращается! – с горечью ответила дочь.
– И как, как она со мной обращается?
– Бесцеремонно, вот как. Как с пустым местом. Как с прислугой. Как хозяйка твоя, единовластная владычица…
– Свет, ну что ты такое говоришь, господи… – растерялась вдруг Ася и не нашлась, что сказать, чтобы правильно объяснить дочери, что та вовсе, вовсе не права в отношении Жанночки. Куда-то вдруг подевались все нужные и важные слова, и опять так жалко стало себя, хоть плачь… Но плакать она, конечно, не стала. Нельзя было ей сейчас источать слезы. Не тот случай. Надо было сию секунду, собравшись, постараться доказать дочери, что та глубоко ошибается. И потому, торопливо проглотив комок в горле, Ася проговорила сердито, слегка скорбно даже, придав голосу как можно больше материнской строгости: – Ты сама-то хоть понимаешь, что говоришь, дочь? Какая такая владычица? А я что, рабыня, выходит? Тоже, сделала из меня подневольную Изауру! Смешно даже. Детский сад какой-то, ей-богу… И где ты видела, чтобы хозяева своим рабам так жить помогали? Жанна с Левушкой столько всего хорошего для нас делают! Да если б не они, мы бы давно, давно уже пропали!
– С чего бы это мы вдруг пропали-то?.. – буркнула тихо Света, с досадой поглядев на мать. – Ты преувеличиваешь…
– Да? А как, по-твоему, Пашка в институт бы поступил? На какие такие средства я бы его учить стала, если б не Левушка? Да твой брат давно бы уже в армию загремел! Сейчас сидели б с тобой, пригорюнившись, в ожидании всяких вестей дурных, связанных с его армейской службой. Нет уж, не хочу быть солдатской матерью. Не по силам это мне. А ты?!.. Ты бы во что была одета, если бы не Жанночка? В дешевые китайские шмотки? А сейчас ты выглядишь как модель – прямо глаз мой материнский на тебя не нарадуется! Надо учиться быть благодарной, Света! И все! И уметь отдавать себе отчет, откуда и что берется! И вообще, не ожидала я от тебя такого…
– Мам, ну при чем здесь шмотки…
Отставив сковородку с недожаренными сырниками в сторону, Света резко повернула рычажок, отключив мирно светящийся голубой огонек газовой конфорки, и уселась за кухонный стол напротив матери. Сложив перед собой руки и нервно сплетя пальцы, она вздохнула и решительно продолжила:
– Мам, не пойду я больше с тетей Жанной ни на какой шопинг! Ну их, эти ее шмотки! Вот хоть убей меня, не пойду!
– Это еще почему? Ты что, Свет… – испуганно пролепетала Ася. – И не думай даже о таком! Она же от души тебя одевает! И вообще – ты страшно обидишь человека…
– От души?! Это тетя Жанна – от души?! Да не смеши меня, мам!
– А как тогда?
– Ну, уж не знаю как, но только не от души! Понимаешь, мне и не объяснить этого вот так, с ходу… А только не хочу больше, и все. Внутри меня что-то сопротивляться начало этому моральному насилию надо мной.
– Да в чем, в чем насилие-то, Светочка? Тебя одевают! О тебе заботятся! Хотят, чтоб ты хорошо выглядела! А ты – насилие…
– Да. Именно насилие, мам. Она же вертит меня на этих шопингах и так и сяк, будто я кукла неживая! Хоть раз бы поинтересовалась, нравятся мне эти тряпки или нет!
– Ну, знаешь! Дареному коню в зубы не смотрят!
– Ну да, все так, конечно! А только от этого коня почему-то подальше держаться хочется! Такое чувство порой возникает, что она меня не одаривает, а, наоборот, отбирает у меня что-то важное…
– Господи, Свет, опомнись! Ну что, что она такое может у тебя отобрать? И сама толком не понимаешь, что говоришь!
– Нет, я понимаю, мам. Только объяснить не могу. Если только о том, что чувствую, попытаться тебе рассказать…
– Ну, так расскажи!
– Ой, как бы это словами выразить…
Света задумалась, смотрела куда-то мимо матери, наморщив лоб. Потом, будто решившись, произнесла на одном только выдохе:
– Она будто вселяется в меня в этот момент, мамочка, понимаешь? И живет во мне. Будто я – это и не я уже, а одна только сплошная тетя Жанна. А меня будто и нет совсем!
– Господи, чушь какая…
– Нет, мам, не чушь! Не чушь! Вот когда она себе что-нибудь в этих дорогущих бутиках выбирает – это еще туда-сюда, этот спектакль у нас нормально проходит. Хотя на ее фигуру шмотки подбирать – это же история целая. На тете Жанне все, что ни надень, как на корове седло сидит… В общем, она примеряет на себя одно, другое, третье, потом психует и за меня берется. Вернее, за вещи, которые мне купить хочет. И ты бы видела ее в этот момент, мамочка! Это не рассказать, это действительно, видеть надо! Как она с любовью эти вещи трогает, как в руки берет, каким сумасшедшим вожделением глаза при этом горят! Такое впечатление, что меня в этот момент и рядом-то нет. Да что меня – как будто вообще никого в магазине нет! Только она и эти модные одежки, на худую да стройную фигуру пошитые. Мне поначалу даже смешно было. Представляешь, наша довольно внушительных размеров тетя Жанночка, вмиг отрешившаяся от всего земного, – в окружении маленьких модных тряпочек… И она их глазами вожделеет и набирает, набирает целую охапку! А потом ведет меня к зеркалу и примеривать эти вещи заставляет. А у меня опять при этом такое чувство мерзкое возникает, что я – это и не я вовсе. Что нет меня, не существую в природе. Что это не я надеваю шмотки на себя, а она… А потом наступает третье действие этого спектакля, мамочка! Самое отвратительное! Тетя Жанна берет меня за руку и выводит из примерочной на всеобщее обозрение. И опять у нее глаза диким каким-то восторгом горят, и она смотрит на всех будто торжествующе: вот, смотрите, красота какая! А однажды даже взяла и оговорилась. Вывела меня и спрашивает у продавщицы кокетливо: «Ну, и как я выгляжу?» А потом опомнилась и поправилась быстренько: «Ой, то есть мы, мы выглядим…»
– Свет, а ты не преувеличиваешь? Как-то странно все это…
– Нет, мам. Не преувеличиваю. Говорю же – мне и самой поначалу смешно было. А потом поняла вдруг: не хочу больше. Не могу…
– Да почему, почему?!. Если даже и так все, как ты говоришь… Тебе что, подыграть трудно? Подумаешь, не спросили ее! Жанна, она вообще такая…
Ознакомительная версия.
