Остаток кофе остыл, а вода нагрелась, когда дождь перестал. Просветлело, и дым в кофейне загустел слоями.
Он пошел по улице направо.
Базар был буен, пахуч, ряды конкурировали свежей рыбой, мандаринами и мокрыми цветами. Теряясь в уговорах наперебой и призывах рук, он купил бусы жареных каштанов. Вскрывая их ломкие надкрылья, с интересом пожевал сладковатую мучнистую мякоть.
Серполицый грузин ощупал рукав его кожаной куртки:
– Продай, дорогой. Сколько хочешь за нее?
– Не продаю, дорогой.
– Хочешь пятьдесят рублей? Шестьдесят хочешь?
– Спасибо, дорогой; не продаю.
Грузин любовно следил за игрушечной сувенирной финкой, которой он чистил каштаны. Лезвие было хорошо хромировано, рукоятка из пупырчатого козьего рога.
– Подарок, – предупредил он. – Друг подарил.
Тогда он гостил у друга в домике вулканологов. Расстояние слизнуло вуаль повседневности с главного. Они посмеивались над выдохшимся лекарством географии. Вечерние фразы за спиртом и консервами рвались. Им было о чем молчать. Дождь штриховал паузы, шуршал до утра в высокой траве на склоне сопки.
…Допотопный вокзальчик белел под магнолиями в центре города. Пустые рельсы станции выглядели нетронутыми. Казалось, свистнет сейчас паровозик с самоварной трубой, подкатывая бутафорские вагоны с медными поручнями. В безлюдном зале сквозило влажным кафелем и мазутом. Древоточцы тикали в сыплющихся панелях. Расписания сулили бессрочные путешествия, превозмогающие терпение.
– Вам куда? – полуусопшая в стоялом времени кассирша клюнула приманку разнообразия.
– …
Сумерки привели его к саду. Чугунные копья ворот были скованы крепостным замком. Скрип калитки звучал из давно прошедшего. Шаги раскалывались по плитам дорожки.
Листья лип чутко пошевеливались. Купол церкви стерегся за вершинами. Грузинские надписи вились по древним стенам. Смирившаяся Мария обнимала младенца.
…В кассах Аэрофлота потели в ярких лампах среди реклам и вазонов, проталкивались плечом, спотыкаясь о чемоданы, объясняли и упрашивали, просовывая лица к окошечкам, вывертывались из сумятицы, выгребая одной рукой и подняв другую с зажатыми билетами; он включился в движение, через час купил билет домой на утренний самолет.
Прокалывали небосвод созвездия и одиночки.
Пары мечтали на набережной. Он спустился к воде. Волна легла у ног, как добрая умная собака.
Сухогрузы у пирсов светились по-домашнему. Иллюминаторы приоткрывали малое движение их ночной жизни. Изнутри распространялось мягкое металлическое сопение машины.
Облака, закрывая звезды, шли на юг, в Турцию.
Ему представились носатые картинные турки в малиновых фесках, дымящие кальянами под навесом кофеен на солнечном берегу.
За портом прибой усилился; он поднялся за парапет. Водяная пыль распахивалась радужными веерами в луче прожектора.
Защелкал слитно в неразличимой листве дождь.
В тихом холле гостиницы швейцар читал роман, облущенный от переплетов и оглавлений. Неловкие глаза его не поспевали за торопящейся перелистывать рукой.
Коридорная сняла ключ с пустой доски и уснула на кушетке.
Номер был зябок, простыни влажноваты. Он открыл окно, свет не включал.
Не скоро слетит в рассвете желтизна фонарей.
И – такси, аэропорт, самолет, и все это время до дома и еще какие-то мгновения после привычно кажется, что там, куда стремишься, будешь иным.
Он расчеркнулся окурком в темноте.
Полковник сидел у окна и наблюдал ландшафт в разрывах облаков. Капитан подремывал под гул моторов.
Полковник почитал, решил кроссворд, написал письмо и достал коробку конфет:
– Угощайтесь.
Они были одного возраста: капитан стар, а полковник молод. Сукно формы разнилось качеством: полковник выглядел одетым лучше.
– Где служишь, капитан?
В дыре. Служба не пошла. Застрял на роте. Что так? Всякое… Солдатик в самоходе начудил. ЧП на учениях… Заклинило.
Полковник наставлял с командных высот состоявшейся судьбы. Недавно он принял дивизию – «пришел на лампасы». В колодках значилось Красное Знамя.
– Афган. – Он кивнул.
Отвинтил бутылку. Приложились. Полковник живописал курсантские каверзы – счастливые годки:
– …и проиграл ему шесть кирпичей – в мешке марш-бросок тащить. И – р-рухнул через километр. А старшина приказывает ему… ха-ха-ха! возьмите его вещмешок! Мы все попадали. И он сам пер… ох-ха! девять километров! Стал их вынимать, а старшина… ха-ха!
Капитан соблюдал веселье по субординации. Его училище было скучноватей; серьезнее. Наряды, экзамены:
– …матчасть ему по четыре раза сдавали. И – без увольнений.
Полковник расправился с аэрофлотовским «обедом». Капитан ковырялся.
– …приводит на танцы: знакомьтесь, говорит, – моя невеста. А он так посмотрел: э, говорит, невеста, – а хотите быть моей женой! А она – в глаза: а что? да! И – все! Потом майор Тутов, душа, ему месяц все объяснял отдельно – ничего не соображал.
– А у нас один развелся прямо в день выпуска – ехать с ним отказалась, – привел капитан.
Долго вспоминали всякое… Оба летели на юбилейную встречу.
– Сколько лет? И у меня пятнадцать. Ты какое кончал?
– Первое имени Щорса.
– Ка-ак?! – не поверил полковник. – Да ведь я – Первое Щорса.
Оба сильно удивились.
– А рота?
– Седьмая.
– Ну и дела! И я седьмая! А взвод?
– Семьсот тридцать четвертый.
– Т-ты что! точно? Я – семьсот тридцать четвертый! Стой… – полковник просиял: – как же я тебя сразу не узнал! Шаскольский!
– Никак нет, товарищ полковник, я…
– Да кончай, однокашник: без званий и на ты… Луговкин!
– Да нет, я…
– Стой, не говори! Худолей?.. нет… Бочкарев!!
– Власов я, – извиняющись представился капитан.
– Власов! Власов… Надо же, сколько лет… даже не припомню, понимаешь… А-а! это у тебя в лагерях танкисты шинель пристроили?
– У меня? шинель?..
– Ну а меня, меня-то помнишь теперь? Узнал?
– Теперь узнал. М-мм… Германчук.
– Смотри лучше! Синицын! Синицын я, Андрей! Ну? На винтполигоне всегда макеты поправлял – по столярке возиться нравилось.
– Извините… Гм. Вообще этим полигонная команда занимается.
– Ну – за встречу! Ах, хорошо. А как Худолей на штурм полосе выступал? в ров – в воду плюх, мокрый по песку ползком, под щитом застрял – и смотрит вверх жалобно: умора! А на фасад его двое втащили, он постоял-постоял на бревне – и ме-едленно стал падать… ха-ха-ха! на руки поймали: цирк! А стал отличный офицер.
– Отличник был такой – Худолей, – усомнился капитан. – Не… А помните, Нестеров, из студентов, в личное время повести писал?
– Нестеров? Повести? Это который гимнаст, что ли? Он еще щит гранатой проломил, помнишь?
– Щи-ит? Может, у меня тогда освобождение от полевой было… А помните, как Вара перед соревнованиями команду гонял?
– Кто?! Вара?! Да он через коня ласточкой – носом в дорожку летал. А майора Турбинского с ПХР помнишь?
– Турбинского?.. Не было такого майора. Вот майор Ростовцев – он нам шаг на плацу в три такта ставил, это точно.
– Какой Ростовцев, строевую Гвоздев вел! А майор Соломатин – стрелковую. А Бондарьков – разведку.
– Только не Соломатин, а Соломин. И он подполковник был. А вел тактику. Седоватый такой.
Оба уставились друг на друга подозрительно.
– Слушай, – задумчиво сказал полковник, – а ты где спал?
– У прохода, третья от стены. Под Иоаннисяном.
– Под Иоаннисяном Андреев спал, не свисти. Пианист.
– Какой пианист?! он и в строю-то петь не мог. А все время тратил на конспекты – лучшие в роте, по ним еще все готовились.
– Андреев, что я, не помню. А я спал у среднего окна.
– У среднего окна Германчук спал.
– Ну правильно. А я рядом.
– Рядом Богданов. Они двое сержанты были.
– Я! Я ефрейтор был.
– Ефрейтором Водопьянов был.
– А я кем был?! – завопил полковник. – А я где спал?! Развелось вас! историки! Тебе только мемуары писать!..
Капитан виновато выпрямился в кресле.
– Ты скажи точно – ты в каком году кончал?..
Самолет пошел на посадку.
– А Гришу, замкомвзвода, пилотку всегда ушивал, чтобы углами стояла, помнишь?
– Никак нет, не помню. А старшего лейтенанта Бойцова помните?
– Какого Бойцова?!
Полковник был раздражен. Капитан растерян.
– Что же это за белиберда получается, – недоумевал полковник. – Ничего не понимаю…
В аэропорту он взял капитана в такси. Приехали к подъезду с вывеской бронзой по алому.
– Вот оно! – сказал полковник.
– Оно, – подтвердил капитан.
Его родители эмигрировали во Францию перед первой мировой войной. В сороковом году, когда немцы вошли в Париж, ему было четырнадцать. Он был рослый и крепкий подросток.
Родители были взяты заложниками при облаве в квартале. Он прочитал на стене объявление о расстреле.
Он бежал в маки. Цель, смысл жизни – мстить. Было абсолютное бесстрашие отпетого мальчишки: отчаяние и ненависть.
