Будешь тут луженым. Кормили так себе. В смысле, не хуже, чем в школе, хоть и не сильно лучше, и порции примерно такие же – но здесь их как-то не хватало. Свежий воздух, физическая активность, море, все такое – мы, на радость далеким мамкам, исправно нагуливали аппетит, а столовка это не учитывала. Салаги нажирались, а я жил под свист желудка. Старшакам, наверное, вообще тяжко.
Поэтому я не то чтобы наябедничал, я никогда не жалуюсь и сдавать никого не обучен, вот, – но, когда по-хорошему спросили, ответил честно.
Спросил директор пионерлагеря Пал Саныч, суровый рыжий дядька под два метра ростом. Его все побаивались, даже наглые первоотрядники, не говоря уж про салажат и воспитателей, а некоторое время даже ненавидели. Он в начале первой смены котенка утопил.
Котенок был мелкий, глупый, залез в туалет к девкам и упал в очко. Барахтался в этой гадости ужасной полчаса, мяукал жалобно так. А как его достанешь, если очко узкое, вонища такая, что сознание потеряешь, и до поверхности говна метра полтора.
Пал Саныч достал. Ему, видать, доложили про котенка, он вышел из кабинета в старом спортивном костюме, молча прошел сквозь толпу плачущих девчонок и выкрикивающих глупости пацанов, вошел в туалет, выгнал оттуда всех, подозвал Валерика с Петровичем. Они притащили откуда-то корявые грабли и несколько старых мешков, потом разогнали нас чуть ли не пинками. Мы оттянулись к зданию школы и смотрели издали. Ждали, дураки. Надеялись. Пал Саныч спасет, он сильный и умелый. Самый сильный и умелый на данный момент – потому что Витальтолич увел первый и второй отряды в двухдневный поход.
Пал Саныч вышел из туалета весь перемазанный и со свертком в руке, сказал пару слов Валерику и сразу отправился к причалу. Народ рванул было к нему, но вожатые всех завернули, тоже не без пинков, а Вику с Лилькой из четвертого отряда, которые совсем отчаянно отбивались и рыдали, увела наша воспитательница Светлана Дмитриевна.
Народ потихоньку рассосался, но все ждали, конечно. А ничего не происходило – только Валерик выскочил из здания с пакетом и торопливо ушел к причалу, замахнувшись на полезшего с вопросами Серого. Серый увязался за ним. Валерик остановился и подозвал его, взял за шею и что-то сказал, косясь на нас. А чего коситься, как будто мы не знаем, что наш любимый вожатый Валерий Николаевич может говорить, ухватив пионера за шею. Серый подергал плечами и попробовал присесть, но сам освободиться не смог, конечно, и слушал, пока не отпустили. Отбежал на пару шагов, распахнул рот – но сумел промолчать. Валерик кивнул и отправился дальше. А Серый ушел в поселок.
Вернулся он через час, а Пал Саныч – вечером. Уже в стандартной одежде – брюках да рубашке – и с пустыми руками. Молча прошел мимо тех, кто дождался и набрался смелости подойти с вопросами, и заперся в кабинете. А мы все равно долго не могли поверить Серому, который в подробностях рассказывал, как Пал Саныч договаривался о лодке и полтора часа убил на работу веслами до места, в котором можно подтопить мешок с котенком и камнем. А когда поверили, долго не могли этого Пал Санычу простить. Девчонки ревели пару дней, парни страдали молча, лишь иногда перебрасываясь короткими репликами, а салажата, набравшись храбрости, подбегали к Пал Санычу с вопросами. Не знаю уж, что он им отвечал. Отвечал что-то.
Потом, конечно, мы его простили. Что нам оставалось-то. И главное, что Пал Санычу оставалось. Котенок стал носителем не только вонищи с говнищем, но и заразы. В выгребной яме за десятилетия веселой школьной жизни чего только не накопилось. Котенок мог не только лагерь, но и весь поселок чем-нибудь смертельным и холерным перезаражать. Выходит, Пал Саныч нас спасал. Спортивным костюмом, опять же, пожертвовал, стареньким, но все равно неплохим, а новый поди достань, – так что на следующих общелагерных соревнованиях он прямо в брючках подтягивался. И ништяк так подтягивался, между прочим, лучше Валерика. Тот перекладину десять раз осилил, а Пал Саныч одиннадцать. А Витальтолич схитрил: восемь раз подтянулся, засмеялся, сказал: «Больше не могу», – а когда судья отошел, сделал выход на две и стоечку. Все, кто видел, заорали и захлопали, остальные озирались и спрашивали: «Че такое?» А мы не сказали. Смотреть надо потому что.
В Витальтолича после этого все вообще повлюблялись, а к Пал Санычу потеплели. И я в том числе. Он и сам ко мне относился особенно дружелюбно, здоровался и интересовался, как мне живется. Ну я и пожаловался однажды, что в целом все ништяк, только жрать постоянно охота.
Летом голод всегда лютый: утром вскочил, булочку куснул под мутный чай – и айда бегать, своими делами заниматься, и вдруг р-раз, накрывает: в пузе свист, челюсти сводит, руки трясутся, буханка в один заглот пролетит – а до обеда час еще. Недаром почти все отряды во всех лагерях (кроме «Юного ленинца», где круглые сутки тихий час, полный покой и кормят именно что на убой – обильно и невкусно) маршируют в столовую под речовку «Открывайте шире двери, а то повара съедим». В Фанагорской речовка исполнялась особенно истово и злобновато. Жиденькая сероватая водичка с несколькими вермишелинами и морковными ломтиками, а также рыбная котлета с менее мокрой, зато слипшейся вермишелью позволяли набить живот, но уже к полднику растворялись тоскливо свистящим вакуумом, а на полдник были коржик с киселем, чисто до ужина дотянуть. А после ужина и тянуть уже не хочется, ничего и никуда. С другой стороны, чего еще ждать от школьной столовой. Столовая-то здесь школьная, как и здание, – гулкая, с запахом сбежавшего молока и дурацкими лозунгами про хлеб по стенам.
Пал Саныч выслушал меня внимательно, кивнул и распрощался. После этого мне несколько дней выносили вторую порцию на обед и ужин, а тетя Вика, принимавшая грязные тарелки, заглядывала в лицо и тревожно спрашивала, сытый ли я. И главный повар тетя Галя, ласковая и красивая, с золотыми зубами и забавным местным говором, завидев меня из окна пищеблока, сразу подзывала и совала стакан компота с вафлей. Мне это сперва очень понравилось, потом стало как-то неловко, так что я начал делить добавку с Вованом и Иреком – они покрупней меня и по жизни страдали от недоеда. А потом я плюнул и пошел к Пал Санычу требовать второй порции для всех. Но в тот день его на месте не оказалось, а со следующего порции у старших отрядов стали нереально здоровыми. И повара сменились, а вместо ласковой златозубой тети Гали появился хмурый усатый дядька с трудновыговариваемым именем.
После того как он в первый раз встретил нас в дверях, мы на пути в столовую перестали горланить угрозы повару. Второй отряд продержался еще пару дней, но и ему надоело – тем более что двери и без того были открытыми. Первый-то всегда молча ходил, вернее погрузившись в светские беседы.
В общем, жить в «Юном литейщике» можно. Правда, каждый отряд заставили принять план культурных мероприятий размером с полстены, но готовить эти мероприятия можно было вполноги. С другой стороны, в День Нептуна весь поселок на ушах стоял, а младшие отряды до конца смены распевали песенку третьего отряда про пиано-пиано-пианого кита и страшными писклявыми голосами спрашивали из-за кустов Пал Саныча, где его деревянная нога. Ответов не дожидались, потому что тут же вчесывали прочь со всех пяток, пока Пал Саныч сурово откашливался и за неимением повязки жмурил правый глаз.
Котенка забыли совсем. Ну и ладненько. Зачем такое помнить, тем более салажатам.
В общем, директор нормальный, воспитатели ничего, а вожатые совсем классные чуваки. Только нам козел достался.
3. Многоуважаемый вагоноуважатый
– А грузин такой пальцами щелкает и говорит: «От Вано еще ныкто нэ ухадыл!»
Мы гыгыкнули и затихли, прислушиваясь: кто-то опять прошаркал по коридору мимо нашей палаты.
– Петрович, по ходу, Ротару чинит, – задумчиво прошептал Серый. – Один конец пленки за окно в нашем коридоре зацепил, другой – в бабском. И разглаживает теперь пальчиками, такой.
Вован хохотнул и спросил:
– Ты замок-то вставил в итоге?
Нас с Вованом и девчонками припахали отчищать древние кастрюли в столовой, закопченные и жирные. Час мы на это убили. А Серого вожатые сперва спасли от Петровича, потом заставили поклясться, что он возместит Петровичу стоимость катушек с пленкой – а вот стоимость звукозаписи не возместит, потому что настоящее искусство бесценно, – и после велели чинить дверь, которую раскурочил Витальтолич. Наверное, вынес одним ударом с ноги, – жаль, мы не видели. Удар был зверским – косяк вылетел, а у замка погнулись внутренности. И Серый все это чинил, до и после обеда, вместо тихого часа, который нам в честь пересменки разрешили провести вне коек. Так что мы Серому не завидовали, а жалели его.
– Починил, ну, – мрачно сказал Серый. – Три часа, блин, убил, молотком по пальцу заехал вон, и стамеска эта…
Он смачно засосал ребро ладони.
