Ознакомительная версия.
– Че-во?
– Отцу, говорю, позвони!
– Ладно.
– Скажи, к шести все соберутся. К шес-ти, слышишь? – кричала Вера из кухни, занятая в основном тем, что мешала своим подружкам, сестричкам-косметичкам, готовить.
– Не глухая.
– Что? – не расслышала Вера.
– Да пошла ты, – пробурчала дочь.
– Да не в полпятого, а в шесть!
– По буквам, – включилась боевая Верина подружка: – Шашлычок с витамином Е, Солянка с Трюфелями, ну и смягчить это дело чем-нибудь покрепче… Ш-Е-С-Т-Ь.
– А я бы – нет, я бы… – Вера задумалась. – Шубу Енотовую, Сапоги…
Тина, набравшая номер телефона, закричала:
– Не отвечает!
– Выключил. Ну, паразит! Интересно, почему я за всех должна отдуваться?
– Потому что везде хочешь поспеть одной, – Тина выразительно шлепнула себя по заднице, – на три ярмарки. Вот теперь и отдувайся.
Дверь за дочерью закрылась.
Огородников откинулся на спинку кресла, глаза его были закрыты. Он сидел один в большой, со вкусом обставленной квартире. Из стереоколонок мягко звучал уже знакомый нам хрипловатый голос, и ему эхом вторил другой:
В тот день, как облак, Лебедь появился,
в тот день открылась Роза, словно нож…
Ты нежилась под солнцем и скучала,
меня, солдата, колотила дрожь.
Я с матерью простился накануне.
«Не плачь. Считай, что комната за мной.
И не суди, пожалуй, слишком строго,
узнав, что плохо кончил твой меньшой».
Я был в жару – и Роза стала вянуть,
я жалок был – и Лебедь чахнуть стал,
зато ты предпочла меня всем прочим,
и я себя рабом твоим признал.
Он был словно в трансе. Иногда он продолжал шевелить беззвучно губами, хотя ему, вероятно, казалось, что он поет. А то вдруг снова «просыпался», обретая голос.
«Вставай! – раздался голос трибунала. —
Вставай, пока не дрогнул твой отряд!
У них уже кончаются патроны,
уже твоих товарищей теснят».
Но медлил я, изнеженный, в объятьях,
я льнул, давно пресыщенный, к губам,
и сладкий яд, по жилам растекаясь,
убил во мне всю ненависть к врагам.
Так и не смог своих предупредить я,
что неприятель в тыл зайти сумел.
И вот меня считают дезертиром
все те, кто в том сраженье уцелел.
Если бы его сейчас увидел доктор Раскин, то вряд ли усомнился бы в том, что это его клиент.
О, ты дала душе моей свободу,
лишь тело – твой бессменный часовой.
Я обзавелся розою бумажной
и лебедем – игрушкой заводной.
С тех пор, как я принес тебе присягу,
никак домой не слажу письмецо.
Я выказал любовную отвагу,
меня зовут предателем в лицо.
Был период разброда и шатаний, обычно предшествующий застолью. Вера задержалась на кухне, где ее по-хозяйски приобнял красавчик, в последнее время гостеприимно распахивавший по утрам перед Верой (ее муж тому свидетель) дверцу своей модной машины. Некстати вошла Тина и со свойственной молодости бестактностью ляпнула:
– Торопитесь урвать свою часть? Правильно. А то сегодня много желающих.
Вера выскользнула из объятий, а заодно и из кухни, с фельдфебельским окриком:
– Или вы все сейчас же сядете за стол, или…
– …или живым отсюда никто не выйдет, – пошутила боевая подруга.
– Это точно, – поддержал бородатый, тот самый, что увез подвыпившую Веру домой. Чей это был дом, так и осталось невыясненным. – Железные у нашей Верочки объятья.
Шутка, с учетом кухонного инцидента, вышла вдвойне неудачной. Настроение у хозяйки вконец испортилось, а тут еще…
– Господа, что же это за именины без именинника?
– Да! Неплохо бы и Олегу Борисовичу поучаствовать.
– А по-моему, это предрассудок. Ну не смог товарищ. Обстоятельства. Но ведь у нас незаменимых нет? Предлагаю открытым голосованием выбрать исполняющего обязанности именинника.
– Тина… – многозначительно шепнула Вера дочери.
– Нет, – так же тихо отрезала та.
– А что, прекрасная мысль!
– Есть контрпредложение. Считать нашего незабвенного друга временно от нас ушедшим, в ознаменование чего…
Взрыв смеха и аплодисменты заглушили речь. Кто-то потянулся к рюмке во главе стола, налил в нее водку и прикрыл корочкой хлеба. Кто-то так же оперативно наполнил остальные рюмки.
– …в ознаменовании чего, – повысил голос оратор, – почтить Огородникова Олега Борисовича вставанием.
Со смехом полезли чокаться.
– Стоп! Не чокаться! Не положено.
– Правильно. Медленно и печально.
Вера растерянно улыбалась.
Застолье между тем быстро набирало обороты.
– Друзья, в этот печальный день мне, не знавшему Олега Борисовича лично, хочется с особой теплотой вспомнить такие его качества, как хорошую начитанность и плохую наслышанность. Да, друзья, только когда эти качества идут рука об руку, мы можем говорить о настоящей интеллигентности. Человек как бы все знает и при этом ничего не понимает. Замечательная способность, облегчающая жизнь как ему самому, так и тем, кто его окружает. За интеллигентность!
– Золотые слова!
Тина в упор смотрела на мать, словно ожидая от нее какого-то поступка, но Вера гоняла по тарелке холодец с глуповатой улыбочкой.
– Позвольте мне. Я тоже не имел чести знать Олега, но как старый друг дома я убежден – рядом с такой женщиной может жить…
– Мог, – поправили его.
– Рядом с такой женщиной мог жить лишь человек в высшей степени достойный. Жаль, что его нет с нами. Но ведь мы не оставим Веру в трудную минуту?
Одобрительно зашумели.
– Я надеюсь, здесь собрались только самые близкие… те, на кого всегда можно положиться. За тебя, Вера!
Все полезли чокаться с хозяйкой, как вдруг Тина вскочила со своего места.
– Ты куда? – испугалась Вера.
– Под настроение… сейчас…
Настойчиво затренькал дверной звонок.
– Открой! – крикнула дочери вдогонку Вера, подождала и сама направилась в прихожую.
– Огородников здесь живет?
– Здесь.
– Поздравительная. Распишитесь вот тут вот.
Вера развернула телеграмму, машинально прочла вслух:...
Отключился от мира. Слушаю Коэна.
Соскучился по себе.
И подпись: Именинник.
Это стало последней каплей. Вера выскочила на лестничную площадку и забарабанила в соседнюю дверь.
– Идиот! Псих! Дурочку из меня делаешь? Открой сейчас же! Я там как белка в колесе, гостей его развлекаю, а он… Открой, говорю! Скучает он, слыхали? Под музыку!
Гости подтягивались к месту вероятных военных действий. Повысовывались соседи. Боевая подруга начала было оттаскивать Веру, но потом из солидарности обрушилась на дверь с еще большей ненавистью.
– Тина! – отчаявшись, Вера позвала дочь на подмогу.
Из комнаты дочери грянул траурный марш Шопена в какой-то немыслимой джазовой обработке.
Огородников будто и не слышал криков жены.
Но медлил я, изнеженный, в объятьях,
я льнул, давно пресыщенный, к губам…
– Тина! – прорывалось издалека. – Если ты сию секунду… мерзавка!..
Так и не смог своих предупредить я, —
звучало в ушах Огородникова.
– Просачивается, говорите? – переспросил доктор Раскин.
– Отовсюду. Снизу, из щелей… из стен… Я это отчетливо вижу: выступают капли, растут, растут, и… знаете, как в парной. Паркет жалко. И мебель у нас югославская, я ее… ладно, не в этом дело. Вода прибывает, понимаете. Очень быстро. Слышу, прорвало где-то трубу, и оттуда хлещет. Надо перекрыть. Или заткнуть. Тряпками, чем-нибудь. А я не могу. Меня нет… то есть я в квартире, а где – непонятно. Дикость какая-то. Надо срочно что-то делать, а я спрятался. И вот я… я-второй, которому это снится… ищу себя, первого, чтобы сказать, что нас сейчас затопит. А уже все плавает – подушки, деньги… Смешно, если вдуматься: как будто мы деньги под подушкой держим. И вот тут, только тут до меня вдруг доходит: это она!
– Вера?
– Не аварию устроила, нет, а сама… вот это всё…
– Вода?
– Наводнение, да. Это она собой заливает комнаты, кухню, холл. Ко мне подбирается. Она знает, где я прячусь! Я не знаю, а она знает. И сантиметр за сантиметром, понимаете, с холодной, дьявольской расчетливостью… А я даже не могу… предупредить себя. Полная беспомощность. И… ужас.
– И часто вам такое снится?
– Сейчас вы мне скажете, что это подсознательный страх перед близостью. Я прячусь, чтобы… А что, не так? У вас же что ни сон, то сексуальная подоплека. У вас…
– Есть хорошая присказка. У кого что болит, тот о том и… помните?
– Болит? Да чему тут болеть? Двадцать лет назад окольцевали друг друга, чтобы было удобнее прослеживать миграции.
– Прослеживаете в основном вы?
– С чего вы взяли?
– Ну, если бы она задалась такой целью, у вас на пальце было бы обручальное кольцо.
– Игрушка для восемнадцатилетних.
– А как же прятки в платяном шкафу? Подглядывание в замочную скважину?
– А хоть бы и так! Я был бы рад ее выследить, только совсем с другой целью. Чтобы с ней развязаться. Раз и навсегда. Бернард Шоу, знаете, пишет где-то про своего друга, перебиравшего разные способы самоубийства… пока не остановился на самом мучительном – женился!
Ознакомительная версия.
