Ознакомительная версия.
– В общем, можешь разминаться, но лучше сидеть. Если кто-то будет рваться по лестнице вниз, его надо оттуда вернуть. Если такой упущенный казачок попадётся на глаза начальству или экскурсоводам, будут проблемы: это основное… Вот градусник… Минус… тридцать… Б-р-р!.. Это тебе ещё повезло: ты не застал недавние морозы… Стены в подклете толщиной три метра, поэтому тут как в термосе: температура в среднем на десять градусов ниже, чем на улице.
Я спросил, а почему ж не топят.
– Говорят, что фрески, – на бегу бросила она. – Удачи! А, надо ещё всем показывать, что выход вон туда, прямо и налево, где окна. Быстренько всё обежав (тут из-за температуры долго не задерживаются!), начинают лезть обратно, а ты не пускай: мол, выход вон где.
Не успел я сказать «спасибо», как Наташа исчезла на лестнице. Я заглянул туда как в шахту. «Да, – крикнула она снизу, как из узкого лаза деревенского погреба, – нам-то, в принципе, можно – когда никого ещё нет или без групп одиночки бродят. Но помни: дурной пример заразителен!».
Не успел я дойти до своего коронного места – будто трон какой под сенью, прости Господи, трона Пантократора! – как кто-то, деловито промаячив туда-сюда, быстро-незаметно шмыгнул в колодец с лестницей. Хотелось с места крикнуть «Куда?! Ста-ять!» (примерно так, узнал я позже, здесь обычно и делалось), но вместо этого резво подбежал и негромко закричал вниз: «Excuse me! There is no exit – it is only enter!»
Потом появились нехитрые фразы-короткометражки типа «It is only upstairs, not downstairs», и даже, когда человек уж глубоко ворвался, комичное «Stop! Please, go back!» Однако, что и язык обивать, когда нарушитель-violator проигнорировал уже две неприметно-металлические таблички: «No entrance» у спуска в нору, и «Exit» со стрелкой по соседству. А уж тем более, попробуй втолковать соотечественнику! – «А Я Хочу Здесь!» Не готов я был и к тому, что даже иностранцы, когда им вежливо сообщаешь, что здесь лишь подъём, а входа нет, резонно спрашивают «Why?», и приходится на ходу сочинять.
Впрочем, в первые дни, очень холодные, народу было мало. Но я всё равно не сидел: сначала всё рассматривал, а ровно через полчаса задубел так, что вынужден был метаться туда-сюда, делая рывковые движения руками. Ровно через сорок пять минут положение стало нестерпимым настолько, что я физически чувствовал, что каждая лишняя минута даётся нелегко – и, кажется, всё трудней… Лишняя потому, что именно столько мне обещали сокращённый из-за мороза срок. Сколько раз я тут потом доставал из кармана телефон и смотрел на часы – наверное, миллионы! Срок, видно, как новичку решили впаять по полной – час десять (подумаешь, на 25 минут больше – мужик всё же!). Внутренне я пытался не спорить и не роптать, но внешне – видно, сорокапятиминутка та не с потолка взята, не с урока калька! – у меня свело челюсть, зубы лязгали как никогда в жизни, руки посинели, ноги одеревенели… Я разминался, как мог, грел руки на обогревателе – благо никто не видел: и впрямь почти не было туристов и не было музыкантов…
Пол мощён уложенными на ребро («в ёлку») кирпичами (тут, утверждают, самый исконный, 16 века) – никогда бы не подумал, что и его будешь через зимние ботинки чувствовать. Дотронулся до стены, до кованой решётки – лёд! Выглянул в «коридор» и обомлел: в тусклом свете старого фонарика расписанные причудливыми узорами стенки уходящего во мрак лабиринта сказочно поблёскивают – морозными искрами! Ногтями с них сдирается снеговой налёт. Тут, в тёмной таинственной галерее, проморожено всё насквозь! Как будто века прошли…
Странно и страшно подумать: эти стены и своды помнят самого Грозного! Высокий, чуть ссутуленный, в длинной парче (а под ней, говорили, власяница) – он мог тут пройти, сопровождаемый чёрной, то будто бы крадущейся, то наоборот неотвратимо наползающей, как предгрозовая туча, своей тенью…
Мысли и образы так и мелькают, но какие-то судорожные, друг на друга нагромождённые, будто на лету примороженные…
Возвращаюсь в главную церковь, приплясываю… Непривычно длинные стены-своды, с росписью, правда, какой-то крайне неказистой – точь-в-точь такие же, как будто два десятка лет назад намалевал их у нас в Сосновке нетрезвой, но наученной в училище рукой Коля-художник – прижившийся было скиталец, раскушавший местный самогон и оценивший грубую простоту нравов и вкусов, расписавший все заведенья в одном стиле – «под дерево» да «с лозой». То же гастарбайторы, что ли? Лианы какие-то…
Восстановлена, мне потом пояснили, и якобы «модная в то время роспись под кирпич» (сомневаюсь я, что в 16 столетьи такой ерундой додумались маяться – это больше подстать нашему). Впоследствии ещё слышал, что собор поначалу был белокаменный (хотя подклет, согласно тем же учёным, явно кирпичный), и его веке в 17 расписали под кирпич (с внешней стороны уже через век – опять как-то странно!), тогда же появились и знаменитые шипы и завитки на куполах (это вполне может быть) – из-за этого ансамбль, верно, и немного утолщился визуально.
Зато когда голову запрокидываешь вверх, аж сердце замирает – такая вышина и красота!
В самой этой вышине башни видно какое-то шевеление от ветра, оттуда, если присмотреться, сеются меленькие снежиночки… До меня им лететь 60 метров!.. – экскурсоводы потом передавали, что купола раньше было видно как только к Москве подъезжаешь… По белым стенам шатрового купола, хоть и высоко, но хорошо различимы под как бы соединяющимися в центре столпами света из длинных окон два кольца славянских букв – открытая советскими реставраторами храмозданная летопись с «выходными данными» необыкновенного собора – кажется, что маленькие буковки, а на самом деле они, наверное, в метр величиной каждая!..
Если подклет – это основание, на котором стоит храм, а внутри него было нечто подвально-хозяйственное (в толстенных стенах богатеи хранили своё добро, дабы от пожаров не сгорело), то здесь – уже собственно сакральное помещение, более того, самое центральное и главное…
Совсем недавно (мне тоже поспешили сообщить), 12 июля, в честь 450-летия освящения собора здесь совершил литургию сам патриарх. Вот здесь примерно, где я сейчас стою, и современные иерархи служили, и как бы сослужащие им, молились и древние патриархи (во всяком случае, на престольный праздник Покрова), а также бессчётное, наверное, количество раз священнодействовали многочисленные архиереи и священники…
Кто здесь, наверное, только не бывал! И из духовных, и из светских. Мог ли тут быть блаженный Василий? (И о том и о другом у экскурсоводов ни слова!) Впрочем, в известном смысле он и сейчас тут…
Вот мне где довелось – и даровано – работать! Не офис какой-то отстойбищный, вонючий! Холодно – ладно, отогреемся, лишь б-бы по-б-быстрей!..
Из центра сверху паникадило свисает на длиннющем тросе – огромная люстра с обычными уже лампочками – как бы не пришибла меня, а то дохвалишься, примеряясь к местам патриархов!..
У иконостаса лампады на длинных цепях, в них тоже современные вытянутые лампочки, притаённые до слабого мерцающего накала, весьма напоминающего издалека крохотное пламя, только не как от свечей, а красноватое. (Потом узнал, что в обязанность входит включать и выключать всё это – и хоть выполняешь это несколькими щелчками выключателей, ощущения совсем не похожие на обычное включение света в комнате.) По цепями и по стенам, сильно перешибая впечатление, тут и там вьётся малоэстетичная, грубо сработанная проводка (этой небрежности я в любом музее и даже в любом луна-парке никогда не понимал: це ж не коровник!) – она, видимо, была здесь и много десятков лет назад, а теперь, во времена суперхайтека, и подавно выпростана на всеобщее обозрение незадачливыми туземными электриками…
В дальнем конце зала – по диагонали от укутанного стульчака смотрителя – большая, в рост человека, установленная без оклада и защитного стекла, как бы прямо на полу в углу, икона, напоминающая картину: «Чудо спасения на море». Плыли по Каспийскому морю иноземные купцы, разыгралась страшная буря, спасения уж не чаяли… Один оказался христианином и стал молиться. Вдруг по воде, будто Христос, пришёл старец и усмирил бушующую стихию, всех спас. Всё как во сне было. В Москве же потом оказалось, что вот он тот «муж наг» – сидящий на паперти босой и оборванный, какой-то странный нищий – блаженный Василий…
Здесь уж и мне ничего не оставалось, как молиться перед этой иконой (я до неё или перед ней и расхаживал)!.. И я, как мог, молился…
Искупление было даровано. И я не иронизирую: задубел я не на шутку, ещё, казалось бы, пять минут, и взвоешь. Наташа пришла на пару минут раньше! Я выскочил на улицу – греться! Бьют куранты, на улице минус девятнадцать – каким Ташкентом они мне показались! Торговать газетами у метро – хе-хе, я-то думал!..
Ознакомительная версия.
