Стали прощаться. Мила погладила последний раз Юличку по голове, попросила прощения за всё, передала поклоны от всех, кто незримо стоял за её спиной. Полчаса показались целой вечностью. Мила прощалась не только с Юличкой, она прощалась с ушедшей эпохой своих родителей, многострадальной страны, в которой человеческое мужество было нормой и неприметно как воздух, в которой мирские грехи и заблуждения были ничто по сравнению с выпавшими муками и горем, в которой материнская любовь была безусловной, единственно правильной жизненной установкой людей. Свербела мысль: «А на нас грехи покруче – травим без зазрения совести всю планету, бросаем, убиваем детей, стариков, гоняемся за валютой по всему миру, не оставляя после себя надежды на счастливое будущее наших детей…»
Мила пошла к вокзалу. Слякотно, промозгло, одиноко. Царское Село жило в ней дорогой памятью о многом. Вспомнила скульптора Лилию Шведкую. Надо же, сначала ушла Лилия, затем Юлия – в одно время, в одном месте. В электричке, прижавшись к окну, она тупо смотрела на мелькающие мерзкие городские строения вперемежку с грязными гаражами. Промелькнуло на пустыре тело большой умершей собаки. Заныло сердце. Собачья смерть – человечья смерть… Вдруг услышала издалека над головой: «Ваш билет!» Сразу ничего не поняла. Пауза в сознании. Полезла в сумку. Контролёр остановил, с участием посмотрел в лицо и сказал: «Не надо, не беспокойтесь. Я вижу, билет у вас есть. Извините…» И отошёл. До неё дошло, что её пожалели. Она-то думала, что у неё всё внутри спрятано, только мысли бегали в голове, как строки по монитору. А оказывается, что её лицо – это маска скорби и печали. Горячие слёзы непрекращающимся потоком хлынули из её глаз и заволокли солёным туманом серые будни холодной жизни.
Вырвав с боем долгожданный кусок очередного отпуска, на крыльях короткой головокружительной свободы Мила выпорхнула из проходной Северных Верфей, радуясь, что целых восемнадцать дней она не будет видеть огромный тусклый коридор с мраморной лестницей нескончаемых междоусобиц, своих моложавых начальников из «новых русских», с повадками ненасытных шакалов, бестолковыми указаниями и тюремным режимом. В руках у неё была зажата путёвка в санаторий «Старая Русса», а в душе таилась надежда на уединение, восстановление сил и соприкосновение с вечностью под колокольный звон древнерусского Воскресенского собора.
Стоял студёный март 1999 года. Старая Русса встретила её слякотным тягучим молчанием спускавшихся с неба сумерек, провинциальной тишиной замедленного ритма жизни, неторопливостью редких прохожих и невозмутимой заторможенностью обслуживающего персонала санатория. После дикого напора нервической суеты Петербурга ей показалось, что она оглохла и погрузилась в ватную дрёму. Санаторий произвёл на неё впечатление престарелого, много пережившего человека, не знавшего излишеств и богатства, в заношенной, но чистой, залатанной и опрятной одежде, с душой младенца и ясностью мудреца.
Решив оберегать своё драгоценное одиночество, Мила заранее заказала одноместный номер. В день приезда она вышла перед сном подышать необычным, волнующе чистым воздухом. Походив перед своим корпусом, она присела на скамейку. Все давно попрятались по тёплым комнатам. В безветренной тишине затемнённого парка расслаблялись напряжённые мышцы и затухали, как свечи, прыгающие картины пережитых событий.
К корпусу не спеша направлялся мужчина, рядом с ним, шаг в шаг, семенила крупная рыжая собака. Надо же, отметила про себя Мила, здесь можно проживать со своими питомцами. Да, у провинции есть свои преимущества. Подойдя ближе, мужчина заговорил с Милой, шутливо жалуясь, что за время своего пребывания так и не завёл себе подругу, кроме этой собаки, которая ходила за ним по пятам, отбивая охоту прекрасного пола знакомиться с ним. Мила была поражена – собака оказалась бездомной!
– Никакая женщина на свете не сможет заменить бескорыстную любовь такого прекрасного существа, – сказала она мужчине.
Перед ней на стройных высоких лапах стояла крупная, великолепная бело-рыжая колли с узкой аристократической удлинённой мордой, стоячими изящными мягкими ушками и шикарным пушистым хвостом, не виляющим угодливо, а спокойно лежащим вдоль мохнатых задних лап. Слова о ней были ею услышаны и поняты абсолютно правильно. Собака пристально посмотрела на Милу карими глазами, спокойно подошла и подсунула свою морду под её ладонь для ласки. Взгляд карих глаз колли напоминал ей о чём-то до боли родном и печальном.
«Господи! – подумала она. – Помоги ей выжить и найти опору!»
На следующий день Мила узнала, что собаку называли Эльзой. Настоящего имени никто не знал. Она появилась на территории санатория около года назад и постоянно выбирала по своей интуиции мужчину, чтобы сопровождать его по всем предписанным процедурам и прогулкам. Местные говорили, что год назад приезжего хозяина, интеллигентного старичка, увезли в больницу. Так собака и осталась одна. А мальчишки до сих пор помнили, какими золотыми медалями была увешана собачья шея.
К её судьбе не все были равнодушны. Королевская колли была единственной породистой и беспризорной собакой в стае дворовых хозяйских псов, сбегавшихся, как по звонку, к корпусам санатория после завтрака, беда, полдника и ужина за лакомыми кусочками, которые щедро летели из рук насытившихся людей.
На следующий день колли не появилась, и Мила с огорчением узнала, что мужчина, которого она сопровождала, уехал. «Не взял, – подумала она, – а собака надеялась… Теперь страдает где-нибудь в укромном месте». Через пару дней, выйдя после завтрака из корпуса, она увидела колли, сидящую вдали от стаи дворовых псов, которые на лету хватали куски еды, жадно лязгая зубами. Долетавшие до неё куски она подбирала с земли не торопясь. Из рук брала только от избранных. Если к ней подходил человек, который ей не нравился, она сразу отходила в сторону. Рядом с собаками, чуть поодаль, крутилось множество котов и кошек с котятами. Все уживались на время получения корма, как дикие звери в жаркие сухие дни во время священного водопоя.
Главное, – давала Мила себе установку, – не приручать, не кормить (слава богу, есть кому подать), не ласкать, – одним словом, не давать надежды. Сейчас холодный март, скоро весна, а там и лето не за горами. Продержится до тепла, а там, глядишь, кто и возьмёт. Уж больно хороша, деликатна и умна, хотя не для всех эти качества являются преимуществом. В моду стали входить собаки без интеллекта, с тупой агрессией, со взбитыми каменными мышцами, с мёртвой хваткой акульих челюстей, подозрительных ко всем живым существам и униженных страхом перед властью хозяина.
Мила с нетерпением ожидала, когда колли выберет себе мужчину для сопровождения, чтобы вновь исполнять свой долг, живя иллюзиями короткого призрачного собачьего счастья. Правда, её не покидало чувство, что колли ведёт за ней дистанционное наблюдение. Она упорно делала вид, что этого не замечает.
Именно здесь, в Старой Руссе, первый раз в жизни на её глазах происходила великая метаморфоза природы – перерождение дряхлеющей зимы в чудодейственную весну. Старинный парк из породистых могучих деревьев с маленькими березовыми чащами, прозрачными, как плетёные кружева, на фоне голубого неба, дышал миллиардами набухающих почек, к которым стремилась жизнь по кровеносным артериям стволов и ветвей из земли, обласканной тёплыми лучами ослепительного солнца. На проступающей чёрной бархатной земле живописными белыми узорами сверкали заснеженные ледяные проталины. Вороны с учёным видом важно изучали чёрные островки растаявшей земли, выклёвывая живой корм. Щебет птиц, переживших зиму, становился с каждым днём сильнее и радостнее. Ночи сверкали звёздами и лунным светом, который, казалось, проникал сквозь шторы и стены, завораживая и тревожа душу. По утрам парк сверкал и искрился божественным инеем до появления полуденного солнца на безоблачном бирюзовом небе. На оголённых ветвях мощных деревьев под густою небесной синевой качались тёмными шарами многочисленные опустевшие гнёзда. «Почему их так много?» – недоумевала Мила.
И вот в один из дней она неожиданно услышала громкие разноголосые крики огромной стаи птиц. Они затмили собою всё небо. Как по команде, стая чёрных птиц то взлетала, то опускалась на ветви деревьев, перелетая с дерева на дерево. Через некоторое время к первой стае присоединилось ещё несколько. Затем птицы стали рассредоточиваться по всем гнёздам, крича, порхая, радуясь, скандаля и дерясь за гнёзда. Это были перелётные грачи. Восторг от увиденного застыл солёным комом в горле у Милы. Хрестоматийная картина Саврасова «Грачи прилетели» ожила на глазах.
Волнение от происходящего в природе и пронзительный лунный свет не давали ей спать в эту ночь. Она подошла к окну, очарованная серебристым неземным светом. Взгляд упал на землю, и она вмиг похолодела. Там на снегу под горящим фонарём сидела колли, неотрывно смотря на её окно. Мир потускнел. Всепоглощающая жалость стала разливаться по её телу, вонзая острые стрелы в ноющее сердце. Страшное одиночество живой души, окружённое застывшим молчанием ночных звёзд, обдало ледяным дыханием. Ей стало стыдно за своё тепло, сытость и защищённость. «Всё, – сказала она себе, – я пропала, все выстроенные преграды и уловки рухнули, как карточный домик».
