Это сработало: ни у кого не было сил, времени и желания проверять мое алиби. Когда автобус с отрядом наконец отвалил, я выбралась из своего убежища, не торопясь, приняла душ и уселась на кровати, размышляя, куда девать такую уйму свободного времени. Мне вдруг пришло в голову, что я никогда еще не оказывалась в такой ситуации – наедине с собой, совсем без других – близких и дальних, родных и чужих, милых и неприятных, сочувственных и равнодушных. Без других, от которых мне чего-то было бы нужно и которым чего-то было бы нужно от меня. Без дел – срочных и не очень, важных и незначительных. Без уроков, домашних заданий, лекций и экзаменов. Без ожиданий, без планов и надежд – во всяком случае, на ближайшие три дня.
Это было странно до неловкости. Что с ней теперь делать, с этой свободой? Опустевшее здание школы испытывало, похоже, такое же странное чувство. Синдром старого дома, внезапно покинутого всеми жильцами. Нет уже ни слитного гула многих голосов, ни стука каблучков по ступеням, ни детского топотка по паркету, ни скрипа подошв по кухонному линолеуму. Никто не шарахнет кулаком по столу, не вскрикнет, ударившись коленкой, не скрипнет, укладываясь спать, пружинами кровати… Где они теперь – вздохи влюбленных и охи стариков, вопли младенцев и тихое воркование матерей? Что ему остается, старому дому, как не обращаться к помощи призраков, как не вызывать их из небытия, чтобы хоть как-то заполнить образовавшуюся пустоту? Пускай теперь хотя бы они вздыхают и охают, шаркают и скрипят в гулком пространстве покинутого жилья.
Звуков и в самом деле хватало: по-видимому, старая школа прямо-таки кишела самыми разнообразными призраками. Я вдруг почувствовала себя как-то неуютно. Свобода свободой, но зачем же сразу так много? Этак ведь и захлебнуться недолго с непривычки. Да и не надо мне ее, если разобраться, этой свободы. Что я тут, за свободу боролась, что ли? Нет, конечно, я ж не Куба какая-нибудь. Я боролась за покой, вот за что. А что получила? Призраков! И как с ними, спрашивается, бороться, с призраками? Что делать, если сейчас, скажем, снова послышится скрип, и прямо вот из этой стены вылезет, стуча хребтиной, какой-нибудь здоровенный скелетище? Тут уже даже мой таинственный дар не поможет. Тут уже бесполезно кричать «Сдохни!», поскольку бывший обладатель скелета давно уже помер. Мне вдруг показалось, что кто-то поднимается по лестнице из вестибюля.
А если это не просто абы какой призрак, а вполне конкретный?! Допустим, дед из квартиры № 31… – как его?.. – Алексей Иванович, вот как. Или лысый Димыч с булькающим, разваленным надвое горлом. Или, еще того хуже – сволочь Миронов с отрубленной головой в руках: свинячьи глазки, гнусная ухмылка. Меня передернуло от внезапно нахлынувшего отвращения. Я уже не сомневалась, что на лестнице действительно кто-то есть – кто-то неторопливый, осторожный, словно бы сомневающийся, стоит ли ему идти дальше. Хорошо бы, чтоб это оказался просто случайный вор. Случайному вору нужны вещи, а не люди. А если все-таки призрак? Призраку вещи вовсе ни к чему, зато я очень даже сгожусь… Но откуда ему знать, что из всех комнат здания именно эта обитаема? Если затаиться и не издавать ни звука, есть шанс, что призрак пройдет мимо. Или вообще минует мой этаж… Почти не дыша, я вжалась в спинку кровати.
Нет! Он выбрал именно третий этаж! Он идет по коридору! Шаги звучат все ближе и ближе… Боже, милосердный Боже, сделай так, чтобы он прошел мимо! Моя психика не вынесет еще одного свидания с Мироновым или Знаменским… Звук шагов постепенно замедлился и наконец смолк прямо перед моей дверью. Я почувствовала, что волосы шевелятся у меня на голове, как змеи Медузы горгоны. Стук. Это в дверь? Да, это в дверь! Призрак постучал в дверь. А призраки вообще стучатся? А черт их знает, может, и стучатся – у них ведь костяшки всегда наготове. Что делать? Ответить? И если ответить, то как? «Не входите, я неодета?» Нет-нет, лучше молчать…
Стук повторился – теперь более настойчивый. Расширенными от ужаса глазами я смотрела на ручку, которая начала медленно поворачиваться. Дверь приоткрылась.
– Александра? Ты здесь?
На пороге стоял Сатек. Не призрак деда Алексея Ивановича, а мой любимый святой Сатурнин во плоти и крови. Меня словно подбросило: я вскочила с кровати и с разбега кинулась ему на шею. Я ведь ждала именно его – только его из всего многомиллионного населения планеты Земля: это стало исчерпывающе ясно, как только я увидела его лицо. Теперь мне уже казалось, что я не поехала в экскурсию с единственной целью, с единственной надеждой – пусть даже и не осознанной мною самой – что он поймет, что он останется тоже… что нам наконец удастся… что у нас наконец получится…
– Александра, – пробормотал он. – Я к тебе…
Я закрыла ему рот поцелуем.
Мы были одни в целом свете – все соглядатаи и свидетели, из которых, увы, преимущественно состоит этот мир, укатили прочь, неосмотрительно оставив нас наедине, и этот редкий восхитительный шанс нельзя было не использовать на всю катушку. Мы бросили на пол несколько матрасов, чтобы любить друг друга с удобствами. Нам принадлежали теперь не только все матрасы, но и все подоконники, все столы и кровати. Мы не стеснялись орать, когда хотелось орать, и смеяться, когда хотелось смеяться. Школа была нашим необитаемым островом, нашими джунглями, нашим шалашом, нашей голубой лагуной. Призраки? Ха! Чихать мы хотели на призраков – ведь они тоже слиняли на Домбай.
Сначала мы объяснялись только междометиями и смешками, и этого хватало с избытком. Слова вернулись лишь под вечер, когда, выйдя в город, мы накупили на ужин всякой сладкой всячины, бутылку кислого болгарского вина и ведро абрикосов. Я твердо намеревалась наесться абрикосами на всю оставшуюся жизнь. Тогда-то я и поинтересовалась у святого Сатурнина, как и почему он, собственно, возник на моем девичьем пороге. Надеюсь, мой вопрос прозвучал достаточно невинно. Сатек пожал плечами:
– Я не быстро понял, что ты не поехала. А потом…
Потом он стал требовать, чтобы его немедленно выпустили. Валерка Купцов не хотел останавливать «Икарус», и тогда Сатек сорвал пломбу с молоточка, которым надлежало пользоваться в случае пожара, и пригрозил, что перебьет все стекла. Он кричал, что не может уезжать из городка, потому что ждет срочную телеграмму, о которой вспомнил только сейчас. Что от этого зависит вся его жизнь и светлое будущее всего человечества. Что пожарным молоточком можно бить не только стекла, но и головы тех, кто осмелится встать на его пути. Последний аргумент убедил Валерку: еще одно ЧП прикончило бы его окончательно. Автобус остановили, и Сатек сошел. К тому времени они уже успели выехать за окраину, так что обратная дорога до школы, которую Сатек проделал пешком, оказалась достаточно долгой.
– Когда я выходил, твой Лыско так на меня смотрел… – сказал Сатек.
– Не Лыско, а Лоська, – поправила я.
– Он не годен для тебя. Он… как это?.. – никчемужество. Зачем тебе такой?
– Заткнись, – сказала я. – Мы не будем говорить о Лыско. Давай лучше есть абрикосы.
– Ой-ой-ой! – он схватился за сердце, изображая испуг. – С тобой шутить плохо. Ты ведь у нас убийца.
– Ага.
Мы сидели по-турецки на матрасах в чем мать родила и лопали абрикосы, запивая их кислым вином и заедая халвой.
– Сатек, я думала, ты ко мне больше не подойдешь.
– Почему?
– Я ведь у нас убийца.
– Ты убийца, которую я…
– Шш-ш! – остановила его я. – Не говори этого слова. Ты уезжаешь через два дня, и мы больше не увидимся никогда.
– Хорошо, – кивнул он, – не буду.
– На фига я вообще тебе сдалась? Тут все удивляются. Почему я? Почему не Ольга Костырева – она красивая, намного лучше меня. Почему не Пониже или Повыше?
Сатек рассмеялся:
– Пониже – Повыше не годится. Ты разве не поняла? Они парнями не интересуются.
– Как это? – изумилась я. – А чем же они интересуются? Учебой?
Он упал на матрас и хохотал минуты две без передыху.
– Чем-чем… Другом-другом… – сказал Сатек, отсмеявшись. – Все-таки, дикий вы народ, русские. Как Александер Блок говорил – скифо-сарматы. Хотя, нет: скифо-сарматы, на крайнем мере, знали, что такое амазонки. А вы и того не знаете…
Я вытаращила глаза:
– Погоди-погоди… ты хочешь сказать, что Пониже и Повыше живут друг с дружкой?
– Конечно. Они затем сюда и приехали. Дома родители мешают. А тут никто не мешает.
– А ты Сатек? Зачем приехал ты?
– Знаю говорить по-русски. Вообще-то многие знают. Но сюда не каждый хотел. Я хотел, вот и послали. Долго думали, сомневались, но другого не было.
– Почему сомневались?
– Я был диссидент, – Сатек усмехнулся. – Это у нас почти как убийца.
– Ты? Диссидент? Это как?
– Да вот… Так вышло. Сегодня какое число? Двадцать первое? Ровно четырнадцать лет назад…
Ровно четырнадцать лет назад Сатек стоял вместе с другими подростками на обочине шоссе и смотрел на грузовики с солдатами и на танки с жирной белой полосой, которые въезжали в Чехословакию из соседней Германии. Он жил тогда в маленьком богемском городке под названием Литомержице на реке Лабе.
