Ознакомительная версия.
Теперь, когда они случайно встретились в коридоре, Приходько сообщает об очередной неприятности: тема Бакланова признана устаревшей и защита под угрозой отмены. В последнем номере «Экономики Украины» вышла статья того самого харьковчанина, но в современном контексте. А у Феди реалии как минимум годичной давности.
– Час от часу не легче, – грустно улыбается Фёдор.
– Что, ещё какие-то неприятности? – участливо интересуется Гуру.
– Неприятности? Виктор Ефимович, да это полный облом! – в сердцах вырвалось у Фёдора, но он тут же осёкся: – Простите.
– Так, давай по порядку. Что случилось?
– Меня не берут в Данию, лишили тринадцатой зарплаты, от меня ушла девушка (он и сам удивляется, что впервые именно так называет Лену), с концепцией кинули, весь отдел со мной не разговаривает, а теперь и диссер накрывается. Виктор Ефимович, для полного абзаца мне не хватает только бубонной чумы или нашествия крыс. Или чтобы мне сказали, что я уволен.
– Ладно, Фёдор, успокойся. Зайди ко мне в понедельник часам к одиннадцати, переговорим по диссеру. За остальное не знаю, там я тебе не помощник, а к защите надо готовиться, что-нибудь придумаем. Хватит и того, что ты год провалял дурака. Можно было уже давно защититься, и тогда пусть бы писали, что хотят. А теперь, если ты и выйдешь на защиту даже в этом году, то тебе придётся учитывать статью этого харьковского деятеля, чтоб он сгорел!.. Извини, сорвалось.
– Да ладно, я понял.
– Кстати, Федя, тебе ж скоро тридцать?
– Ну да.
– Послезавтра, кажется?
– Точно. А вы что, помните? – удивляется Фёдор.
– Я всех своих помню, – с довольной улыбкой Приходько похлопывает Федю по плечу.
– Хорошая у вас память.
– А то! – подмигивает Приходько. – Так вот, Федя, тридцать – это вроде и молодой, но пора уже становиться на ноги, занимать серьёзное положение. С твоим потенциалом ты уже давно должен был защититься и получить старшего научного.
– Я постараюсь.
– Постарайся. А в понедельник – обязательно зайди. К одиннадцати, хорошо?
– Хорошо, Виктор Ефимович, непременно зайду.
– И помни, что мне скоро восемь десятков. Здоровьечко уж пошаливает. А мне очень хочется дожить до твоей защиты.
– Обещаю, что доживёте, Виктор Ефимович, дай вам бог здоровья.
– Ну смотри, Федя, смотри, – улыбается Приходько, – ловлю на слове.
На том и прощаются.
Глава 24. Пятничные посиделки
...
Пятница, 8 октября 1993 г.
Время – 18:00.
Часы бьют шесть. Груздин, вышедший сегодня на смену вне графика подменить захворавшую тётю Розу, включает звонок, и к выходу оживлённо стекаются научные работники, вспомогательный персонал и библиотекари. К началу седьмого в институте почти никого. Капитан в отставке наполняет литровую банку водой из крана, что в комнате отдыха вахтёров.
Банка ставится на газетку, расстеленную по столу вместо скатерти, чтобы, не дай бог, не расплескать на полированную деку. Из буфета Груздин достаёт кипятильник, сварганенный по-армейски – штепсель, электрошнур и две половинки лезвия безопасной бритвы.
Кабель с бритвами – в банке, штепсель – в розетке, единственной в комнате отдыха, расположенной рядом с проходной.
В комнате одно двустворчатое окно, выходящее во двор, обычно зашторенное.
Помещение небольшое, но места достаточно для письменного стола, выполняющего функции обеденного. Интерьер дополняют холодильник и одноместный топчан «для покемарить» в ночную смену.
На одной из стен – две навесные полки со скудной коллекцией книг, в основном советской литературы с добавлением «перестроечных» романов – «Плаха», «Белые одежды» и прочих. Груздин снимает с нижней полки «Доктора Живаго». Скоро все разойдутся по домам, и можно будет проникнуться «лепетом Пастернака», по выражению поэта Гандлевского. [38] А пока надо проследить, чтобы под шумок «вечернего исхода» не забрались в институт посторонние. Груздин кладёт «Живаго» на стол, находящийся рядом с проходной. На нём же располагаются журнал регистрации, телефон и старая настольная лампа, по форме напоминающая гриб.
Отрешённой походкой, с пустыми глазницами вместо взгляда, Фёдор спускается по ступенькам. Шаги чеканит медленно, будто металлический цокот набоек доставляет ему наслаждение. Время от времени лицо передёргивается кислой гримасой. Шевеление губ выдаёт внутренний диалог, проходящий в голове Фёдора, и, судя по выражению лица, диалог не из приятных.
После неудач, выпавших на его долю за день, Бакланов потерял нить рутины, ведущую от одного рядового события до другого. Рабочий день подошёл к концу, и по привычному сценарию, Федя должен выйти из института в направлении троллейбусной остановки. Впервые в жизни ему непонятно, что делать дальше. Его преследует ощущение, будто он спускается в неизвестность, и ступеньки, ведущие вниз, никогда не закончатся или… приведут в Ад.
Но не всё так плохо. Вместо преисподней Федя попадает на первый этаж, ступая на пол, сложенный из мраморных плит. Его рассеянному взору открывается путь не на Страшный Суд, а всего лишь на выход из осточертевшего института.
Встреча с Груздиным радует Федю и немного приводит его в чувство. Хочется рассказать о наболевшем. Начинает он с того, что поездка в Данию обломалась.
– Да ладно тебе, не волнуйся ты так, – пытается утешить его Груздин.
– И в сам деле, ну его! – отмахивается Федя, утомлённый проговариванием неудач минувшего дня. – Потом расскажу. О! Давайте лучше выпьем, Николаич, я сгоняю.
Не дождавшись ответа, он – бегом к выходу. Сергей Николаевич не против, ему это только давай, ежели при хорошей закуске. Вот и отправляется «Живаго» обратно на полочку.
Затоварился Федя в ближайшем гастрономе. Его тощенький портфель разбух от закуси да пития, и спустя четверть часа холодильник вахтёрки обогатился на два бутыля «Столичной», шмат колбасы «Докторской» и пакет сыра «Пошехонского».
Федя располагается в полукресле за столом. На пару с Груздиным наблюдает за сотрудниками, спешащими навстречу выходным.
Дождаться бы, когда уйдёт начальство, а то уже «трубы горят», и кошки на душе скребут не слабо. Фёдору не терпится пооткровенничать с бывшим сослуживцем, излить ему в жилетку горечь провалов и досаду на весь белый свет. И ничего, что Николаич – бывший его командир, зато теперь они встречаются, как друзья, говорят откровенно и обо всём.
Груздина и Бакланова связывают несколько месяцев службы в одной воинской части, да только не любят они предаваться воспоминаниям о тех временах. Фёдор терпеть не может армию. В его глазах она – сплошной дурдом, где вместо того, чтобы обучать солдат, как защищать Родину, их зомбируют на политзанятиях и заставляют казармы драить. Может, где-то и по-другому, но тогда Феде просто не повезло с местом службы.
Впрочем, с позиции солдата-срочника, подневольного рекрута, другого ждать и не приходится. А вот почему Груздин, кадровый офицер в отставке, тоже не проникся любовью к армии? Ведь в училище связи никто его дрыном не загонял. Тогда в чём же дело? А всё просто: банальная ошибка молодости, неправильный выбор линии жизни.
Основная масса народа разошлась по домам, да и руководства не осталось, кроме Саврука. Неожиданностей вроде не предвидится, и вскоре можно будет перейти к самому приятному отделению вечерней программы.
Пока Груздин достаёт из холодильника закусь, Федя выглядывает в единственное окно «вахтёрки». Неподалёку замечает мужчину лет двадцати семи, сурового на вид, в чёрной куртке и чёрной же спортивной шапочке. Он прохаживается по двору, поглядывая на вход в институт.
Появляется ещё один тип. В нём Бакланов узнаёт Сашу, друга Лены Овчаренко. «Но она же давно ушла, – думает Фёдор, – чё этот кадр тут делает – непонятно».
Будь они чуть ближе, Федя услышал бы через форточку такой разговор:
– Чувак недавно зашёл и больше не выходил.
– Точно – не выходил?
– Да, точно.
Федю отвлекает призывный звон от постукиваний ножиком по горлышку бутылки. Николаич уже и на стол накрыл. А что? Всё справедливо: раз Федя сгонял за водкой, значит, Николаичу на стол накрывать. И с этим он прекрасно справляется, насколько позволяют рабоче-полевые условия.
У Бакланова с Груздиным всегда есть о чём поговорить. Они схожи во взглядах, свободолюбивы, с переразвитым чувством справедливости.
Различаются приятели только в одном: Груздин – человек скромный, хоть и серой личностью его никак не назвать, Бакланов же склонен к эпатажным выходкам, и выданные им векселя частенько превышают его возможности. В остальном они – близнецы-братья. Чужого им не надо, но своё тоже не отдадут зазря. И речь тут не только о вещах. Это жизненная позиция, касается ли дело собственности, прав, свобод, ответственности за поступки, отношений зависимости. Для обоих мерилом достоинств человека является его стиль общения с начальством, с одной стороны, и с подчинёнными – с другой. Если разницы нет, значит, человек порядочный.
Ознакомительная версия.
