Русалка складывает мешок и прячет его под рубашку. Кошатница, следившая за ней со своего матраса, спрашивает:
– Что, детские воспоминания одолели?
– Да, – отвечает Русалка неопределенно. – Можно и так сказать.
– Ну-ну, – вздыхает Кошатница. – Надо думать, скоро Рыжая откопает свою любимую рогатку. Или Крыса явится с пакетиком мышьяка, из которого отсыпала в суп своему дедуле, когда ей было четыре годика. Буду ждать с нетерпением. Все это так непредсказуемо, так интересно!
– Не вредничай, – механически отвечает Русалка, думая о своем. – Покормить котов?
– Не надо. Уже покормили. Все вы очень любезны, ничего не забываете, даже пыль с меня смахиваете. Вот только сбегаете чуть что, не успеешь моргнуть – вас уже нет. Но я не жалуюсь, мне много не надо. Могу сидеть весь день одна. Кому, собственно, приятно мое общество? Есть занятия поинтереснее, чем болтать с каким-то обрубком.
– Ш-ш, – Русалка, закрыв глаза, прижимает палец к губам. – Хватит. Пожалуйста.
И не дав Кошатнице возможности среагировать на свои слова, выскальзывает из комнаты.
В последнее время общение с Кошатницей превратилось в пытку. Нескончаемый террор с жалкими попытками сопротивления. Рыжая сопротивляется успешнее. Крыса ни на что не обращает внимания. Русалка завидует обоим.
Она проходит по заваленному матрасами коридору и сворачивает в первый попавшийся класс. Садится на свежевымытый пол, снимает с плеча рюкзак и выворачивает его наизнанку, высыпав содержимое. Потом медленно, одну за другой, складывает вещи обратно. На полу остается кучка предметов, ей не принадлежащих. Русалка ложится, подперев рукой подбородок, и смотрит на них. Замшевый футлярчик для трубки. Нитка бус из ореховых скорлупок. Монета с дыркой. Засохшая лимонная корка. Пуговица. Скомканный подгузник со следами яичного желтка. Кожаный наголовный ремешок. Медиатор. Кое-что она украла сама, кое-что принесли вездесущие детки Кошатницы. Только бусы и монета попали к ней честным путем. Русалка рассматривает свою добычу, то придвигая одни предметы к другим, то отодвигая, потом, привстав, вытаскивает из-под рубашки мешок для спортивных тапочек. По одному складывает в него все предметы, грея каждый в ладони, дыша на него, нашептывая неслышные слова, пока на полу не остается только труха, копившаяся на дне рюкзака с незапамятных времен – волоски, крошки, обрывки ниток. Их она сдувает. Встает и подходит к окну. Там, стоя спиной к двери, вытаскивает из кармана самое главное – маленький зашитый мешочек на шнурке, кисет, украшенный бисером. Его она украла в классе четвертой из ящика стола. Это самый колдовской предмет из всех, что ей доводилось держать в руках. Она достает из кармана жилета маникюрные ножницы и осторожно его распарывает. Теперь мешочек открыт, но Русалка в него не заглядывает. Она вынимает из другого кармана платок с локоном своих длинных волос, скручивает локон восьмеркой, и, перевязав ниткой, опускает в кисет. Потом медленно и тщательно зашивает, так и не посмотрев, что же было внутри. Кисет прячется в карман, все остальное – в мешок для обуви. Стянув его завязки, Русалка долго стоит зажмурившись. Она очень устала. Наверное, это можно считать добрым знаком. Подтверждением того, что она совершила что-то действительно трудное. Так надо думать, иначе можно расплакаться.
В пустом классе очень чисто. Никто не стаскивает сюда матрасы, не хранит здесь свои вещи, не заходит поковыряться в книжных шкафах. Их предупредили, что классные комнаты будут запирать, если они начнут захламлять их, и девушки с несвойственной им щепетильностью вообще перестали туда заходить. Им хватает коридора и спален. В классах только вытирают пыль, поливают цветы, время от времени проветривают. Теперь, когда Русалка закончила дело, ради которого пришла, ей хочется поскорее уйти. Она вешает мешок для обуви через плечо. Он будет при ней, куда бы она ни пошла. Возможно, это ничем не поможет. Но так ей спокойнее. Так никто другой его не найдет и не заглянет внутрь. А чужой амулет надо вернуть на место.
Она выходит из класса, раздумывая, стоит ли возвращаться к Кошатнице, но, думая об этом, уже идет в противоположную сторону. Кошатница обижена. Возможно, ей станет легче, если она обрушит на кого-то длинный перечень своих обид, но Русалке хочется по возможности отдалить этот момент. Пусть это произойдет перед сном. Еще лучше завтра.
В коридоре мало народу. Два матрасных завала заняты, остальные пустуют, телевизор выключен. Многие еще гуляют в мальчиковом крыле. Проходя мимо воспитательского блока, Русалка по привычке старается сделаться незаметной, но ей это не удается. Длинношеяя Душенька, сидящая в кресле, установленном прямо в дверном проеме, окликает ее:
– Эй, детка, погоди-ка…
Русалка останавливается, затаившись под волосами.
– Иди сюда. Я как раз собиралась с тобой поговорить, – Душенька выбралась из кресла и отодвигает его вглубь комнаты, освобождая проход. Русалка заходит.
На крошечном столике, заваленном пакетами с едой, шипит кофеварка. Трижды в день воспитательская меняет свой облик. В часы дежурств Крестной здесь царит угнетающая чистота. Ни пылинки, ни соринки, ни одного лишнего предмета. Крестная здесь не ест, не читает журналов и не пьет кофе. «И уж, конечно, не накладывает макияж», – думает Русалка, приметив два карандаша для век в блюдце с арахисом. Два патрончика – черный и коричневый – и клочок испачканной в туши ваты. «А потом она этот арахис сгрызет», – с неожиданным отвращением думает Русалка. В часы Душеньки в воспитательской комнате полный бардак, и девушки удивляются только тому, как быстро Крестной удается его ликвидировать, едва переступив через порог.
Душенька выдергивает из розетки шнур кофеварки и скидывает со второго кресла стопку журналов.
– Садись сюда. Разговор будет долгим.
Русалка послушно садится на краешек кресла. Душенька, расположившись напротив, достает сигареты. Покосившись на ее туфли с золотистыми мысками, Русалка прячет ноги в поношенных кедах под кресло.
– Ты теперь ходишь к мальчикам, – Душенька выпускает из округленных губ струйку дыма. – Не спорь, я знаю, что это так.
Русалка, и не собиравшаяся спорить, отслеживает вознесение и таяние дыма на фоне закопченного потолка. Потом переводит взгляд на Душеньку.
– Да, – говорит она. – Я хожу туда.
– А не считаешь, что тебе, быть может, не следовало бы этого делать?
Русалка думает о Кошатнице. Уж не пожаловалась ли та, что ее надолго оставляют одну?
– Нет. Не считаю.
– Многие девочки завели себе там приятелей. Думаю, ты об этом знаешь?
– Знаю, – кивает Русалка. – Только это по-другому называется.
– Неважно, – Душенька бросает на нее недовольный взгляд из-под серебристой челки. – Неважно, как это называется. Важно, чем они занимаются. А еще важнее, чем эти занятия для них могут закончиться. Ты ведь понимаешь, о чем я, душенька? Я считаю, не стоит копировать других только потому, что не хочется выделяться. Например, если девочка не предрасположена к определенному стилю поведения. Или если ей не хочется, чтобы ее считали несозревшей. Ты со мной согласна?
Русалка хмурит брови:
– Нет. Вы обо мне говорите? Откуда вы знаете к чему я предрасположена, а к чему нет?
– Уж позволь мне судить. – сладко улыбается Душенька. Я-твоя-воспитательница-никогда-не-спорь-со-мной-дура! – Позволь мне судить, кто к чему предрасположен в этом заведении, душенька. Я ведь здесь работаю немало лет. У тебя там есть симпатия? В соседнем коридоре.
Русалка смеется. «Симпатия!» Так могла бы выразиться чья-нибудь прапрабабка. «Кавалер». «Дружок». С ума сойти! «Симпатия» – это что угодно, только не Сфинкс. Она представляет, какое у него будет лицо, скажи ему кто-нибудь, что он ее симпатия – и корчится от смеха, не в силах сдержаться, несмотря на то, что негодование на лице Душеньки постепенно переходит в открытую злость.
– У меня нет там любовника, – говорит Русалка, перестав смеяться. – Но скоро будет. Я постараюсь, чтобы тот, кого вы обозвали «симпатией», им стал. Он еще не знает об этом, но скоро узнает.
– Ах, ты!.. – Душенька давит окурок о край стола, – Ты хоть понимаешь, о чем говоришь, дурочка! Не успела вылезти из пеленок, а туда же – любовника ей! Ты еще слишком мала, а твоему кандидату в любовники голову надо оторвать, если он этого не понимает! Что я и сделаю сию же минуту! Как его зовут, этого идиота?
Русалка молчит. Она меня не слышала что ли? Ей вдруг становится грустно. Как здорово было бы сидеть здесь, выслушивая ругань Душеньки, если бы все это было правдой. Как ей было бы тогда спокойно и безразлично. И это, и воркотня Кошатницы… Но почему бы не представить, что это так? Если она не верит в собственное колдовство, разве оно сможет подействовать на других?
– Сфинкс, – говорит она с пугающей смелостью. – Это Сфинкс. Он еще не знает, что я выбрала его. Поэтому очень удивится, если вы явитесь отрывать ему голову.
