И собака у их ног, тихо повизгивая, казалось, тоже вглядывалась в потустороннюю даль.
Лёшка наклонился и, благодарно потрепав пса по загривку, вложил ему обратно в пасть орудие мести. Собака, помахав на прощание хвостом, побежала, не оглядываясь, в сторону полыхающего теперь всеми красками райского сада.
И перевёрнутый горизонт осветился на мгновение заревом, как бы подмигнув им космическим глазом.
И тут же откуда-то издалека до их ушей донёсся ровный шум, сначала тихий, потом всё нарастающий, и они поняли, что это был шум океана – ласковый, требовательный и зовущий.
Легко оттолкнувшись от поверхности, на которой они стояли, Лёша с Корой приподнялись на несколько сантиметров и, приняв горизонтальное положение, полетели по «воздуху» – прямо на этот призывный шум.
Вокруг них прыгали аквамариновые глаза невидимых насекомых, живые венки из цветов водили хороводы.
На головы им, кружась, падал снег вперемешку с белыми лепестками то ли ромашек, то ли роз.
Летящие натянутые тела их, как тронутые гением струны, звенели музыкой счастья.
Океан сиял пронзительной голубизной, украшенный опрокинутым коромыслом радуги. В ней были те же цвета, что и в земной дуге после дождя, но только намного интенсивней, словно выписанные акриловыми красками.
* * *
Лёша с Корой, зачарованные, стояли на берегу, не осмеливаясь потревожить эту величественную гладь воды, нарушить её поверхностное натяжение и вселенский покой.
Первой вступила в сияющую стеклянную гладь Кора, и ей показалось, что она немедленно стала частью этого Великого океана.
– Иди же ко мне, возлюбленный мой, – поманила она за собой Лёшу.
И вступил он в воду и, сделав шаг, уже не мог остановиться.
Они передвигались в воде, не совершая никаких усилий, – именно передвигались, а не плыли, как если бы их несло невидимым течением. Тела их скользили без всякого сопротивления, как только что в пространстве. Океан манил их всё дальше, и очень скоро они поняли, что плывут уже под водой.
Вокруг всё было залито мерцающим зеленовато-голубым светом и наполнено неведомой им жизнью. Было явное ощущение, что они там не одни, но полностью предоставлены самим себе и невидимы для других обитателей.
В следующее мгновение они оказались в тёплом вихревом потоке, несущем их в определённом направлении.
* * *
Потом движение прекратилось, и они обнаружили себя на неком подобии огромного водного ложа, покачивающегося в такт звучащему в их ушах зазывному пению, только очень отдалённо напоминавшему земную музыку.
Оба почувствовали приятное покалывание в телах и услышали жужжание бегущей по венам горяч ей крови. Языки у них защипало, как если бы на них лопались пузырьки ледяного шампанского. А губы почувствовали сразу всё – влагу, жар и освежающую прохладу. Кожа покрылась персиковым пушком водной растительности, а руки превратились в шелковистые лианы, тянущиеся друг к другу, готовые сплестись на всегда.
Нежность и праздничная радость переполняли их.
И пение зазвучало настойчивее и призывнее, в нём послышались басовые ноты земных валторн и гул колоколов.
И они поняли, что ВРЕМЯ настало.
И тела их прильнули. И сомкнулись члены. И уста их были запечатаны для слов и раскрыты для поцелуев. И затрепетали языки, сцепившись. И запылало пламя в межножье. И превратились они из хрупких человеческих существ в подобие сообщающихся сосудов, переливающих друг в друга пульсирующую страсть. И лоно её открылось и приняло его. И огненный жезл вошёл в неё и вознёс на божественный пьедестал. И возликовали их души. И животы проросли друг в друга.
А когда наслаждение достигло своего апогея, произошло последнее и наивысшее превращение – в одно целое.
В божество, включающее в себя мужчину и женщину и всё живущее – растущее и цветущее – в природе.
В полифоническую субстанцию, способную существовать сразу и везде – в бесконечном космосе, в капле воды и в сердце летящей птицы.
В Жизни, в Смерти, в Рождении и в Пути.
И не было больше ни Прошлого, ни Настоящего, ни Будущего.
Была Вечность.
И были они своей любовью благословлены НАВСЕГДА.
* * *
Кора очнулась на скамье – её осторожно тряс за плечо Сенька.
Она подняла на него бездонные влажные глаза, в которых всё ещё лазурно плескался океан, и таинственно улыбнулась.
Вокруг больше никого не было. Солнце готово было свалиться за горизонт и освещало последним пожаром купол храма Большого Вознесения. На одной из ветвей берёзы ворковали два голубя. Рядом, в поникшей траве, серебрились брошенные сандалии.
– Кора, милая, сейчас будут гроб выносить, и все пойдут следом. У тебя последняя возможность попрощаться. Сейчас уже всё равно – не будет же она устраивать скандал в церкви.
– Гроб выносить? – потерянно переспросила Кора. – Какой гроб?
– Ну… гроб… из церкви… с Лёшей…
– Гроб с Лёшей? – расхохоталась Кора. – Что это? Шутка?
– Нет, Кора…
– Ты в это веришь? Его друг! Что это ОН? В гробу? Как можешь ты?! И что это за слово – «гроб»?
Кора подняла валявшуюся возле скамейки сумку и, порывшись в ней, вытащила зеркальце в старинной серебряной оправе, купленное когда-то вместе с Лёшей в комиссионке где-то неподалёку от Крымского моста. Поднеся его к лицу, она внимательно стала всматриваться в своё отражение:
– Я?! Прежняя? Не может быть. – Она рассеянно огляделась вокруг. – И кто все эти люди? Какой-то «гроб», попы, чертяки… Что им всем тут надо? А мне? Как глупо!
Сеня, не отрываясь, смотрел на неё, и глаза его наполнялись испугом.
– Кора… Ну что же делать? Так принято…
Кора медленно подняла глаза на Сеню и протянула ему зеркало:
– Вот, посмотри. Возможно, ты увидишь то, что вижу я. А если нет, то тем печальнее, ведь ты совсем недавно прямо здесь его расспрашивал о главном.
– Я?! – удивился Сенька. – О главном? Прямо здесь? Но я не выходил из церкви.
– Ты всё забыл. Наверное, так надо. Иначе можно попросту свихнуться… Ну да, сойти с ума… Он, видно, поберёг тебя и стёр из памяти всё то, о чём напоминание здесь стало бы бессмысленным. Тем лучше, тебе ведь жить и жить ещё. В отличие от меня… – произнесла Кора, будто читая монолог со сцены.
Сенька присел на скамью и обнял Кору за плечи:
– Ты уверена? Не хочешь попрощаться?
– Я? Туда? Зачем? Быть вместе с теми, кто его убил? И празднуют теперь там похороны? – Сенька только вздохнул. – «А над гробом встали мародёры и несут почётный караул»… Ты видишь меня там?..
– Я только хотел… – У Семёна кончились на сегодня слова.
– Я знаю… Но мы уж попрощались, – сказала Кора, в тоне её не звучало никакой скорби, а лицо озарилось радостной детской улыбкой. – И не волнуйся обо мне – это был день, когда свершилось всё, чего я так ждала. И мне дано было познать, что я лишь часть ВСЕГО.
– Кора, ты о чём?
– Теперь я счастлива. Вполне. А ты иди подставь ему плечо, как он просил.
* * *
Сенька повернулся – и в который раз за этот день! – побрёл в юдоль печали.
Гроб уже закрыли крышкой, и всё было готово для торжественного выноса.
Вера шла за гробом первой, одетая в чёрное с головы до ног, скорбно склонив голову.
Кору она увидела сразу и, споткнувшись об неё взглядом, на короткий миг потеряла торжественность шага и выражение неизбывной печали в глазах.
Кора, встретившись с ней глазами, чуть приподняла правую руку и пошевелила пальцами – жест этот можно было принять как за дружелюбный, так и за дразнящий. Тем более что на губах её играла не то горестная, не то счастливая улыбка.
Вере улыбка показалась откровенно ехидной. А приветственный жест – вызывающе издевательским.
Она остановилась, повернулась к стайке следующ их за ней подруг и, шепнув им, чтобы её подождали в кортеже, ожидавшем за оградой, решительным шагом направилась к скамье. Остальная процессия медленно проследовала к выходу.
Кора поднялась со скамьи. Босая, с небрежно распущенными волосами вокруг бледных щёк, с безучастным взглядом, обращённым внутрь себя, она стояла не шелохнувшись, пока приближалась Вера.
– Ты всё-таки пришла… – Вера чинно опустилась на скамейку, скрестив ноги в изящных туфельках с каблуками немыслимой высоты. – Хотела увидеть его в последний раз?
Кора, ничего не ответив, присела рядом.
– Что ж не зашла? В такой толпе всё равно бы никто не заметил. О тебе уже все давно забыли.
– Мне туда незачем было…
– А зачем же приехала?
– К нему…
Вера посмотрела на неё внимательно. И удивилась, как она не поняла с первого взгляда – Кора была не в себе. Незрячие глаза, безумный полумесяц улыбки на губах, бессвязные ответы… Как под наркозом отходящим. Бедная, сидит здесь одинокая, никому не нужная. В Вере проснулось чувство, смутно похожее на жалость к этой несчастной: приехала, никем не званная, невостребованная, на проводы чужого мужа, не осмелившись даже войти в церковь, подойти к гробу. Полубезумная отверженная иностранка. Воистину Бог воздаёт всем по достоинству.
