Он не кричал: «Тряпки! Фен! Совок!» И я тоже не кричала.
Я знала, что это Валерик, паршивец, «нацелил» его взгляд на меня. Чтобы мне было не скучно и не обидно терпеть его гульки. Это сводничество дурно пахло. Конечно. Еще как дурно.
Но в какой-то момент это уже не играло роли. И не играет.
Для этой истории у меня нет ни карандаша, ни акварели, ни масла. Только щелочь. У меня такая качественная ко всему этому щелочь, что мое мыло получило гран-при на выставке в Берлине.
Это с ним мы провожали Сережу домой и усаживали его в такси. Это с ним я хотела прожить всю свою жизнь, не размыкая объятий. Я не помню теперь ни его голоса, ни запаха. Ничего.
Но он – единственный человек среди всех моих больших и малых посторонних, которого я никогда не хотела победить. Он у меня сразу поселился по ту сторону баррикады, где были родители, Катька, куда потом, через связи в Сопротивлении, попал Сережа и пришел Миша…
«Мы родим сына, – сказал он однажды. – Мы родим сына и назовем его Бонч-Бруевич».
«Мы родим сына, – сказал он однажды. – А Катю придется оставить ее отцу…»
«Пожалуйста, – сказала я. – Только у нас все сухо».
Мне хочется наврать, чтобы выглядеть красиво. Ну, например, так: я сказала об этом своем «сухо» и гордо ушла. Куда-нибудь в ночь. Куда-нибудь в «навсегда».
Но я не ушла. Я зачем-то вступила в переговоры.
Переговоры – самый надежный способ все разрушить. В словах правды нет. И тепла в них как в зажигалке. И это, Катя, очень хорошо для развития человечества.
Если бы люди грелись словами, они бы не совершали поступки. Мы прячемся от холода в том, что делаем. Ну, как-то так…
В общем, сейчас у него нефть и дочь.
И никаких Бонч-Бруевичей.
*
Эдик принес Сережу и уложил его в коридоре. И сам тоже прилег. Они хрипели и стонали, как таежные ветры. Я укрыла их пледами, позвонила Раечке, чтобы узнать, чем кормить Эдика утром. Раечка сказала, что вообще-то лучше всего накормить его «пенделями под сраку». И через полчаса была уже у меня. С фотоаппаратом, фотографом и бригадой экстренного медицинского выведения пострадавших из запоя.
1 сентября, очень раннее, дорассветное утро
Написала Валере. Старалась быть милой и честной. Текст получился таким:
«Привет, Валера.
Я говорила с мамой Машей. Прими мои соболезнования. Мне правда очень жаль. Очень и очень. Мне бы хотелось, чтобы папа Гена приехал на Катину свадьбу. Я не знаю, в силах ли ты, входит ли ее свадьба в твои планы, но, наверное, было бы правильно, если бы вы с бабушкой Машей приехали.
Свадьба будет 17 сентября, в 16.00 роспись. Что будет дальше, мы пока не знаем. Если тебе не трудно, ответь так быстро, как сможешь».
И номера телефонов. Все, кроме Катиного.
1 сентября, утро
– Мне жмут туфли. Этого достаточно, чтобы мои детские права кто-то уже начал защищать? – спросил Миша, прокладывая дорогу к коридорному зеркалу между телами Сережи и Эдика.
– Пойдешь босиком, – сказал Сережа, переворачиваясь на другой бок.
– Ну хоть какие-нибудь шансы не пойти в эту школу у меня есть?
– Первый звонок – такой праздник… хороший, – сказала я «голосом для гостей».
– Ты привыкнешь, – сказала Раечка грустно. – К этому все привыкают…
– Вы имеете в виду пьянство вашего мужа или моего папы? – уточнил Миша.
– Улыбочки! – закричал фотограф. – Снимаю!!!
1 сентября, день
– Алё, привет, я на море с очень красивой женщиной. Отличный президентский номер. Много комнат. Приехали поздно ночью, так что я даже не успел по всем пройтись, представляешь?
Последний раз мы разговаривали с Валериком по телефону пять или шесть лет назад. Мне нужно было получить от него разрешение на вывоз Катиной тушки за границу. Пограничная служба не хотела, чтобы мы торговали детьми. Они спохватились как раз вовремя. К тому моменту мы («мы» – в широком смысле, а не мы с Сережей) продали почти все, что имели. И некоторые начали поглядывать на детей. Если вдуматься, дети довольно просты в производстве…
Мы не вдумывались! Ни боже мой. Даже наоборот.
Я сказала Валерику: «Мне нужно разрешение, заверенное у нотариуса. Иначе ее не выпустят».
«Я работаю на государство. Я не могу. Я очень засекречен, понимаешь?»
«Ты потерял паспорт?»
«Ну, можно и так сказать… Кстати, если уж ты хочешь вывезти ее за границу, то, может, нам познакомиться? А? Давай, значит, так. Это будет вилла в Испании. Вы заедете на нее как будто случайно. Разложите вещи, соберетесь на пляж. А я выйду из спальни. В шелковом халате от Бриони. В руках у меня будет бутылка «Хеннесси», на запястье – часы «Вашерон Константин», на ногах…»
«Педикюр?»
«Ну чего ты сразу хамишь? Не хочешь по-человечески – не надо. Просто мы так давно с ней не виделись, что мне надо поразить ее великолепием и роскошью. Всем тем, чего ты не могла ей дать. Понимаешь? Поразить!!!»
«Пришли мне, пожалуйста, бумагу, а?»
«А хочешь, я устрою ее спасательницей на пляж? В Австралии? У меня там друзья. Поработает сезон-другой, будем вам что есть… А бумагу жди. Мой личный курьер и мой нотариус в вашем регионе свяжутся с тобой по телефону. Пароль… Не знаю, какой будет пароль, я тебе напишу, потому что телефоны могут прослушиваться».
Многие думали, что Валерик – сумасшедший. Но не я. И не Сережа. Катя не думала о нем вовсе.
На самом деле Валерик был просто крепкий. Крепче нас всех. И не предатель. У нас у всех когда-то были иллюзии. Но ими не дорожили. И плевать хотели. На космос, на балет, на Нобелевскую премию хоть за что-нибудь, на «нашу родину СССР» тоже. Мы раздали наши иллюзии кому зря. Сменяли на талоны на сахар, турецкие джинсы, банковские кредиты. На мелочи. А Валерик все еще хотел быть разведчиком и космонавтом.
Хотел и был.
1 сентября, дальше
– Привет, – наконец сказала я.
– Как ты думаешь, что ей подарить? Ну, так, чтобы не обидеть жениха размахом и уровнем. Кстати, на какой машине он ездит?
– Приезжай сам. Этого будет достаточно.
Сама себе не верю, но почему-то сглатываю комок. Мне не больно и не хочется плакать. Просто откуда-то издалека на меня идет песчаная буря. Я знакома с ней. Это она когда-то накрыла нас всех с головой. Я знакома с ней, но в руках у меня снова совок и ведерко. Я уверена, что буду делать куличи. Или паски.
Или мыло…
– Полмиллиона долларов будет нормально? На твое имя? Чтобы этот герой-жених не претендовал на нашу собственность? А?
– Он хороший парень…
– Ой, ну вспомни меня. Я тоже был хорошим парнем. И что у тебя осталось, кроме Кати? Эти подонки все на одно лицо…
1 сентября, день
– Какие у меня шансы? – спрашивает Миша по дороге домой. – Я могу объявить голодовку? Или лучше заболеть, как думаешь?
– Тебе совсем не понравилось? – вздыхаю я.
– Совсем…
– Ну, может быть, появятся друзья, получится какая-нибудь банда, как-то устроится…
– Я буду, конечно, стараться много спать. И время пойдет быстрее. Как думаешь, почему «Спящая красавица» была, а «Спящий красавец» – нет? Потому что спящие красавцы не любят целоваться? Вот у бабушки Милы…
– Прабабушки.
– Да. Прабабушки. У нее очень мокрые губы. Я хотел заснуть у нее столетним сном, чтобы потренироваться перед школой, но она меня поцеловала. И мне пришлось вытираться. Я надеюсь, что у вас с папой ничего такого мокрого нет?
1 сентября, ночь
Нет. Ни мокрого, ни сухого, ни комковатого. Я не разговариваю с Сережей. Раечка не разговаривает с Эдиком. Возможно, это саботаж. Или заговор. Не исключено, что эти «пионеры-герои» решили развестись с нами, чтобы предотвратить свадьбу.
Наша Катя не нравится Эдику?
Значит, Сережа, пьющий на стороне врага, – коллаборационист?
*
Когда будущее рисовали в плакатной графике, оно всегда получалось прямоугольным, бетонным, металлическим, стеклянным, открытым и светлым. Светло-голубым или светло-серым. Когда будущее рисовали в графике, оно виделось солнечным, но холодным, окончательно и безнадежно разлинеенным.
Я не думала о будущем уже много-много лет. Оно подсылало связных: реже – президентские выборы, дефолты, войны и кризисы, чаще – суетливые новогодние ночи. Связные называли пароли, а я упрямо делала вид, что не знаю отзыва. Когда связные кончились, будущее обиделось и пришло само. Вместе с прошлым.
Они на меня давят. На нас, если вместе с настоящим. Мы сжимаемся до точки. Окопы в тылу и на фронте.
Везде, если разобраться, окопы. А дорог, как обычно, нет. Одни сплошные окольные пути.
Второй раз за месяц я думаю о будущем. Может быть, я созрела к тому, чтобы стать президентом?
2 сентября, утро
Когда мы отдали Мишу в детский сад, он почти не спал ночами. Каждый час вставал и спрашивал: «Скажите, пожалуйста, еще не утро?»
