Ознакомительная версия.
– Это Вера, – сказал Кулибин Ольге, положив трубку.
– Не трудно было сообразить, – ответила Ольга.
– Не чужая ведь, – как-то растроганно, чуть не со слезой вздохнул Кулибин, и это уже был перебор. Двадцать два!
– Езжай к ней, раз не чужая, – тихо, но внятно до противности сказала Ольга. – Я тебе давно это рекомендую очень настоятельно.
Он как-то замер на этих словах, будто хотел их разглядеть со всех сторон, будто впервые увидел и задумался над нехитрым смыслом «езжай».
– Что ж я как припадочный буду бегать туда-сюда? – растерянно сказал он. – Это не дело…
– А кому это интересно, кроме нас с тобой?..
Он смотрел на нее тускло, и она поняла и посочувствовала ему. Он не освободился от людского мнения, он нормально, как научила мама, стоит и ждет, что скажут люди. И так и будет стоять. Вкопанный конь.
Не то что она боялась, что Кулибин уйдет. «И слава Богу, – кричала она себе, – и слава Богу. Жила без него и прекрасно». В то же время, в то же время… Этот его тон в разговоре с крепкозадой и приземистой Верой Николаевной разворачивал событие какой-то совсем другой стороной, являл мысли странные. Например, о конечности времени. Когда она лежала на хирургическом столе и ей готовили наркоз, она подумала: вдруг… Вдруг то, что она сейчас видит, – последнее? Последнее окно. Последние люди. Последний мужчина, он же хирург. Последние прикосновения. Но ей тогда было безразлично, потому что ей дали хорошее успокоительное, и она это знала, но, зная, была убеждена, что возникшее чувство у нее совсем не химической причины. Оно из нее самой, оно сущностное. А потому и нестрашное. И даже с намеком радости, что ли. Последнее тут – это надежда на первое там? Сейчас же было другое: ощущение суженного и одинокого времени. Никто не стоял рядом и не трогал за руку. Последним был Кулибин, но и он уходил. Мог уйти.
– Я не припадочный, – твердо повторил Кулибин, расставляя в своем мире все по местам. Нашел же словомерку, прошелся с ним туда-сюда и отделился от припадочных. В нем в этот момент даже что-то обрелось, он как бы стал шире собой, но одновременно и ниже, хотя все это было Ольгино, умственное, а головенка, скажем прямо, была слабенькая и пульсировала, пульсировала.
После ремонта квартирка вся заиграла. Ольга сказала: «Давай сделаем перестановку?»
Кулибин посмотрел на нее осуждающе.
– Пусть сюда переезжают дети. Ну да… Об этом они уже говорили…
– Сама позвони им и скажи…
– Но почему? Почему? – закричала она, чувствуя, как время и пространство сжимались вокруг нее, и получалось: Кулибин – человек и отец хороший, а она – сволочь.
Но тут ввалилась сама Манька, такая вся моднющая, неозабоченная, хорошо отвязанная беременная.
– Клево, – сказала она, оглядывая квартиру. – Но ума поломать стенки не хватило. Хоть бы посоветовались…
– Какие стенки тут можно ломать? – не понял Кулибин.
– Да ладно вам, – засмеялась Манька, – вы люди клеточные, суженные.
– Мы это для тебя, – вдруг в торжественной стойке сказал Кулибин.
– О Господи! – закричала Манька. – Спятили, что ли? Мы покупаем трехкомнатную. Недалеко от вас.
Ольга испытала огромное облегчение, она даже выдохнула так громко, что они уставились на нее – муж и дочь.
– На какую гору идешь? – спросила Манька.
– Ни на какую, – ответила Ольга. Не объяснишь же про суженное пространство-время и про то, как оно сдавило, а сейчас – спасибо, доченька! – отпустило.
– На какие же это деньги? – ядовито-обиженно спросил Кулибин, задетый ненужностью своей щедрости. Так старался, так махал кисточкой – и зря.
– На свои, – ответила Манька. – Подвернулась хорошая сделка. Да и наша однокомнатная сейчас в хорошей цене.
– Ну и слава Богу, – сказала Ольга.
Нельзя человека лишать смысла жизни. Кулибин был раздавлен поворотом событий, которые шли своим ходом и не требовали его жертвы. И Ольга это поняла сразу и даже посочувствовала Кулибину. Она-то давно не должник и не жертва в этой жизни, но она ведь и начала свой путь освобождения от этого не вчера. Хотя все это лишний пафос, а Кулибина, дурачка€, жалко. Сто лет она этого не делала, а тут подошла и обняла его.
– А я рада, – сказала она. – И за них, и за себя. Что не надо сниматься с места.
Он был сбит с толку лаской жены. Надо же! Подошла и обхватила руками, такое забытое им состояние. И он шмыгнул носом, а Ольга подумала, что если им доживать жизнь вместе, то надо приготовиться, что старик у нее будет слезливый.
Сэмэн
С ним рассчитались, и он ушел, хотя явно рассчитывал на прощальное застолье, грубовато намекая Ольге, что надо бы для такого дела кой-чего прикупить. «Да пошел ты!» – подумала Ольга. С того дня, как он отказался отдать или продать задешево картину Ивана Дроздова, она сказала: «Все!»
Он объявился, когда Кулибин был на работе, поздно вечером. В хорошем костюме, с хорошей стрижкой, такой весь не работяга, а чиновник иностранных дел.
– Пришел попрощаться, – сказал он по-русски без этих своих украинских фокусов.
– Какие нежности! – ответила Ольга.
Сэмэн оглядел квартиру, присвистнул, увидев морщинку на обоях, рукой провел по подоконнику, похвалил расстановку мебели и, слегка поддернув брюки, сел в кресло. Гость, черт его дери.
– Куда теперь? – спросила Ольга, чтоб что-нибудь спросить, спросила, стоя у дверей комнаты в полной готовности проводить и захлопнуть замок.
– Пока в Грецию. Отдохну. Потом вернусь сюда. Есть хороший заказ.
– Ну и славно, – сказала Ольга. – Просто замечательно, но ты, прости меня, пришел некстати. Мне надо собираться.
– Значит, очень кстати, – засмеялся Сэмэн. – Ты будешь какое-то время раздета. Хотя понятия не имею, куда это можно идти ночью?
– Гадина! – закричала она. – Что ты о себе думаешь?
– Олю! – мягко сказал Сэмэн. – Хиба тоби було погано з мойим хлопцем? Хиба я не старався з усых сыл?
– Ну давай, давай! – пробормотала она. – Скажи еще чего-нибудь…
Но это уже пришло, и эта хохляцкая сволочь увидел все: как она напряглась и как хочет сбросить наваждение.
«Кому нужно мое сопротивление? – вяло думала она. – Кто меня любит на этой земле, кто за меня готов пасть в бездну? Этот, во всяком случае, меня хочет, и тело мое ему отвечает… Пусть…»
Свойство мысли: возникнув легким перышком, принести немыслимые глупости. Она пристала к Сэмэну с требованием выражения чувств.
– Да ну тэбэ, – сказал он. – Чи мы диты?
С тем и ушел в Грецию. Быстрым шагом первопроходца и проходимца.
Квартира лучилась чистотой. Хрустальные вазончики отстреливались маленькими, но пронзительными гиперболоидами света, фыр-фук во все стороны. Тяжелые шторы висели истомно, с высочайшим чувством самодовольства. Кухня чванилась белизной, в трубах тоненько всхлипывала вода, запертая кранами какой-то прямо-таки наглой красоты. Даже Манька сказала:
– Сантехнику выбрала правильную.
Кто меня любит на этой земле?
Вот так упрешься мордой лица (теперь, оказывается, говорят «кожей морды лица»), и думай мысль. Как оказывается, очень поперечно стоящую для думания мысль: «Кто тебя любит на этой земле?»
«А никто! – сказала Ольга. – Никто!»
Размахивая во все стороны сумочкой, она шла в парикмахерскую к толстой и оплывшей армянке Розе, к которой не шел новый клиент (Роза отталкивала неопрятного вида животом, который она время от времени подтягивала вверх со словами: «Опять сволочь сполз на колени»), зато от клиентов старых отбоя у Розы не было.
Розин живот столько слышал и столько знал, он переварил столько слез и обид, что уже давно в гуманных целях выдавал вовне исключительно благотворную энергию.
– Роза! – сказала Ольга, плюхаясь в кресло. – Тебя кто-нибудь любит?
– Многа, – ответила Роза.
– Да ну тебя! – засмеялась Ольга. – Я ж не про твою родню, которую ты всю жизнь кормишь грудью. Я про мужчину, для которого ты все на свете.
– Многа, – повторила Роза.
Ольга смотрела в зеркало и видела всклокоченную голову Розы. Крупный пористый нос не страдал комплексом неполноценности и был вполне самодостаточен, в голове такого носа не могли взбрыкнуть мысли об отделении или переустройстве. Булькатые, каурые Розины глаза смотрели с насмешливым равнодушием, которое стеночка в стеночку рядом с презрением, но еще не оно, просто живет рядом.
– Не понимаешь, – сказала Ольга. – Любили ли тебя так, чтоб за тебя, ради тебя…
– Ты сама кого так любишь? – перебила ее Роза.
– А кого?! – возмутилась Ольга. – Такие разве есть?
– Краситься будем? – спросила Роза, туго стягивая на шее Ольги простыню. – Как обычно или перьями?
– Я передумала, – вдруг резко встала Ольга и пошла к выходу. «Пусть она меня вернет, – молила она, – пусть вернет… О Господи!»
– Следующий, – сказала Роза, встряхивая простыню, на которой тихо умирал след Ольгиной шеи. Роза думала о своей большой разбросанной по миру семье, о коротконогом муже Самвеле, который строит дачу знаменитой артистке и каждый раз задает Розе глупый вопрос: разве человек может быть сразу красивым и свиньей? Вах!
Ознакомительная версия.
