– Вы, мадмуазель Жоли, так и не читали молодого писателя Кафку? – Спросил немного с укоризной Смотритель птиц, захлопывая секретный цитатник Мао для высшей партийной элиты.
– А он всё ещё молод, ведь прошло уже столько лет? – Жоли любовалась дымчатой хохлаткой, проявлявшей к ней тоже, какой-то свой птичий интерес.
– Он, всё так же молод и всё так же мёртв, как и прежде. – Заверил её Смотритель. – А Вы, всё так же прекрасно выглядите. – И стал причмокивая своими мясистым губами подсыпать птицам корм.
– Благодарю, но в этом нет никакой моей заслуги. – Жоли отошла от хохлатки, пощёлкав напоследок по прутьям её клетки своими перламутровыми коготками, так зачем-то поступают почти все люди – пощёлкивают по птичьим клеткам своими пальцами, и стала смотреть в окно.
– Хм, я это понял ещё при первой нашей встрече. – Смотритель, чтобы придать значительности своим словам даже развернулся к Жоли, не прекращая при этом угощать одну из своих питомиц. На голове его красовалась всё та же малиновая феска. – Вы из тех женщин, милейшая, которых другой молодой писатель, изменивший написание своей странной фамилии, назвал, да простит его Аллах, «бильярдными шарами». Вас никогда не позовут на обложки модных глянцевых журналов, но ведь этого Вам и не нужно, так ведь?
Жоли утвердительно кивнула. На обложке не уютно, – подумала она, – все будут тебя разглядывать.
– Но зато, если время от времени протирать бильярдные шары специальной бархатистой материей, именуемой… впрочем, неважно – продолжал он с видимым удовольствием, – и не ронять их на мраморный пол, – Смотритель опять приобернулся, – они могут существовать в неизменном виде практически вечно!
Он сказал: «практически вечно»? Однако, вечность такая непрактичная, подумала она.
– А если, всё как раз наоборот? – Жоли смотрела через окно на то, как маленькая девочка на трёхколёсном велосипеде пыталась нагнать бездомную парижскую кошку. Кошке было совершенно непонятно, зачем она понадобилась ребёнку, есть она её всё равно не будет. Так, играет?
– Что значит, наоборот? – Смотритель застыл с щепоткой птичьего корма в руке.
– Наоборот, это значит, меня уронили на мраморный пол, и вследствие этого я приобрела неизменный вид.
– Оооооо! – Смотритель совсем прекратил своё занятие и стал медленно двигаться по направлению к Жоли. – Я недооценил вас, мадмуазель. Просчитался, старый самодовольный болван. Старею, всё-таки старею. – Говорил он, сощурившись, разглядывая её как часовщик, разглядывал бы с профессиональным интересом необычный часовой механизм. – Разбитая ваза! Да, сомнений быть не может, разбитая ваза! Китайский фарфор, XII век, династия Сун. – Чётко проговорил он и немного даже отшатнулся.
Теперь его слова прозвучали уверенно, как экспертное заключение, как врачебный диагноз, как внезапное прозрение. Он даже чуть приподнял руку, чтобы указать на неё пальцем, но вовремя спохватился, найдя этот жест вызывающим и не вполне приличным, спрятав руку в карман.
– Сейчас, сейчас, – он прикрыл глаза и приложил пальцы ко лбу, как делают те, кто что-то сосредоточенно вспоминают, отчего немного даже начинает болеть голова. – Огонь… полюбить огонь… сгореть… бежать… беги… нескончаемый дождь… смерть… шарф… скрипач… маленький осколок зеркала… осколок в сердце… рыболовный крючок… камень… сосны… форель… зачем она?… девушка утонула… кокаин… эхо… Марта… бутылка… письмо… письма… бутылка для письма! – Смотритель шумно выдохнул и открыл глаза. На его лбу под феской проступили мелкие прозрачные капельки пота, похожие на слёзы.
– С бутылкой это вы хорошо придумали. – Усмехнулся Смотритель, как бы продолжая удивляться своим открытиям. – С бутылкой, это очень хорошо.
– А вы хорошо всё придумали с отцом-кузнецом, дитя пустыни. – Сверкнула глазами в ответ Жоли. – На медном гонге от каждого удара остаётся маленькая такая вмятина, как оспинка на лице. – Она провела кончиками пальцев по его мелоиспещрённому бронзовому лицу. – И ямка, образующаяся по центру всякий раз, с каждым ударом становится чуть больше, – Жоли ткнула его слегка кулаком в то место, где у всех людей должен быть пупок, отчего он вздрогнул, – но если его не переплавлять, – она сделала ударение на «если», – то он тоже, теоретически, может существовать вечно. Не так ли?
Смотритель то ли часто моргал, то ли у него сильно дёргался глаз.
– Рудопроявления медистых песчаников известны в отложениях мела и триаса в Айн-Сефре на западе сахарского Атласа, в кембрийском слое, но это уже Бен-Таджик в Угарте, а есть ещё, – Жоли выдержала ледяную паузу.
– Ханк на Юге Регибата. – Сдался Смотритель под её ровным фотографическим взглядом.
– Да, именно, «вендский комплекс – Ханк на Ю. Регибата», так об этом пишет «Горная энциклопедия».
– Вы всё-таки удивительная женщина, мадмуазель Жоли! – Смотритель наконец-то достал из кармана брюк носовой платок и вытер пот со лба.
– Вещь, мой друг, всего лишь вещь. – Поправила она его равнодушно. – Даже не вещь, а так, черепки, осколки…
– Но, я ведь тоже, как Вы изволили заметить, в некотором роде… – смущённо пробормотал Смотритель.
– Да, чего уж там… – глаза Жоли увлажнились, и она опять отвернулась к окну, за которым теперь не было, ни девочки на трёхколёсном велосипеде, ни бездомной парижской кошки. Один только ветер гнал по тротуару какой-то осенний мусор и обрывки чужих фраз.
– Ну, он-то хотя бы… – Смотритель уже не знал, как с ней разговаривать.
– Оловянная ложка! – Расхохоталась Жоли, вытирая со щёк, внезапно выступившие слёзы. – Оловянная ложка! Месторождение назвать?
– Мда, – задумчиво и печально подытожил смотритель и тоже из-за спины Жоли стал смотреть в окно, ни на что.
– А кто такой Ларс фон Триер? – Вдруг вспомнив про письмо Вернана, спросила Жоли минут через пять обоюдного стояния перед окном.
– В каком смысле? – Замешкался Смотритель.
– Да, нет, – усмехнулась Жоли, – его вещная суть меня не интересует. Я даже знаю, что он вроде бы кинорежиссёр. Что он за человек? Вы смотрели его фильмы?
– В том времени, в котором мы с Вами сейчас разговариваем, он снял только одну любительскую короткометражку «Садовник, выращивающий орхидеи». Там в основе повествования лежит реальная, если это слово вообще уместно, история душевнобольного художника Виктора Марзе…
– У Андерсена тоже постоянно фигурируют цветы… – Жоли сама не заметила, как нечаянно вслух перебила Смотрителя.
– Больше пока про него сказать нечего, если хотите, его можно найти в копенгагенской школе кинематографии. – Закончил смотритель, видя, что Жоли его всё равно не слушает.
По стеклу поползли первые капли дождя (или обозначились первые туманные треки в камере Вильсона, кто его знает?).
– Хотите, я Вам поставлю Джерри Маллигана? – Спросил смотритель, заполняя образовавшуюся пустоту хоть какими-то словами.
– Разумеется, нужно же что-то поставить, когда начинается дождь. – С твёрдым равнодушием согласилась Жоли.
– Я вынесу проигрыватель сюда. – С готовностью пообещал он. – Здесь есть розетка. Мы будем слушать Маллигана, и смотреть на дождь.
Смотритель щёлкнул пальцами, и все птицы разом замолкли. Через пару минут они уже слушали известную джазовую пластинку, курили, и действительно смотрели на дождь.
– Я подозревала, что Вернан находится в другом времени и стареет. – Жоли озабоченно покусывала свои губы.
– Мммм, – отозвался Смотритель, вынимая сигарету изо рта, – не всё так просто, а потому не всё так плохо. – Его слова прозвучали почти, как афоризм. – Каждый человек, как, собственно, и каждая вещь могут существовать во многих временах, но не сразу, одновременно, хотя и такое бывает. – Смотритель не стал вдаваться в подробности, видя нетерпение в её глазах. – Вы должно быть, и сами замечали, мадмуазель Жоли, что время в котором мы пребываем, зависит сразу от многих факторов: от того места, где мы находимся, от окружающих нас людей, вещей, от людей-вещей и так далее… Сейчас, Ваш драгоценный Вернан, несомненно, в будущем, с той точки зрения, что ему больше известно о Ларсе фон Триере, чем Вам, и возможно, даже больше, чем мне. Но!
Жоли, наконец, перестала терзать свои губы.
– Если мы с вами разговариваем в том времени, когда он ещё не уехал из Парижа, то он в любую секунду может зайти сюда, к нам. – Смотритель даже развёл руками, демонстрируя тем самым, что его мысль предельно очевидна, настолько, что не нуждается в каких-либо дополнительных доказательствах. И ей, этой мысли, стало быть, даже нечего удивляться.
– А как это узнать? – Жоли опять торопливо оглядела пространство за окном. – В каком времени мы с вами здесь находимся? Я так полагаю, официальный календарь здесь не причём?
– Разумеется, календарь – это вообще чистая условность, созданная для более эффективной синхронизации различных событий, в общем, для всех людей и вещей настоящем. Выбросьте его вообще из головы!
