– Пожалуйте сюда, – Одуванчик завёл его в небольшую комнату, похожую на ремонтную мастерскую. – Может быть, здесь вы найдёте то, что вам нужно. – Теперь он беспрестанно раскланивался как расчувствовавшийся капельмейстер.
Мне нужно? После всего произошедшего это прозвучало, как издёвка. Но поскольку Вернан решил, что старик явно с приветом, лучше было не возражать, а отнестись ко всему как к весёлой детской игре. А то долбанёт ещё опять чем-нибудь по голове. («Надо же, какой он быстрый! Кто бы мог подумать?»).
Вернан неторопливо стал разглядывать содержимое комнаты, и очень скоро обнаружил, что все предметы, собранные в ней, обладали некоторым изъяном, вот почему комната показалась ему ремонтной мастерской. А старик, пока он ходил мимо сломанных, испорченных, раскуроченных приспособлений и механизмов, сел за находившийся здесь же, в углу, пыльный клавесин цвета кофе с молоком, в клавиатуре которого тоже виднелись заметные, чёрные выщерблены и заиграл. Вернан сразу по первым нотам узнал первый контрапункт из «Искусства фуги». Только звучал он невероятно трескуче, и когда мелодия стала умножаться и разрастаться, Вернану показалось, что струны клавесина стали заплетаться между собой, а сверху на них посыпались недостающие в представленных здесь вещах и предметах зубчатые колёса, пружины, болты и гайки. Однако удивительным было то, что старика совсем не смущало отсутствие некоторых клавиш. Он играл легко и самозабвенно, прикрыв свои сумасбродные васильковые глаза.
Вернан осмотрел без особого интереса всю небольшую комнату и уже собрался приблизиться к старику, но тут он увидел их. Нет, но так же… это просто немыслимо!
Он точно помнил, их было ровно 11, острых, нелепых, тщетных, лежащих на полотняной тряпице мертворождённым выводком. Долго смотреть на это было невозможно. Франсуаза прекрасно понимала, что, чем меньше будет осколков, тем выше вероятность полноценного восстановления чудо-вазы. Но фарфор оказался таким хрупким и тонким, что странно, как ей удалось тогда даже это. Вернан настаивал на том, что акт вандализма должен совершить именно он, горячился, доказывал, но она вовсе не желала его слушать. «Ты ничего не понимаешь, если это будет сделано твоими руками, она окончательно погибнет!» – Франсуаза почти кричала. «Чёрт побери, да зачем нужно было её вообще разбивать?» – С тихим отчаянием в голосе спрашивал её Вернан, как будто не ему первому пришла в голову идея разбить вазу. Глядя на черепки, он уже не верил, что в эти бледные, мёртвые фарфоровые льдинки можно заново вдохнуть живую душу. И вот теперь они лежали перед ним на той самой полотняной тряпице, и в них брезжила, нет, не жизнь, а только слабая надежда.
– Она дождалась Вас, и Вы должны теперь закончить эту историю. – Старик продолжал играть.
– Но, как? Как они… она оказалась здесь? – Вернан от волнения и сам скрипел как клавесин.
– Неужели Вы считаете своё появление здесь менее удивительным? – Старик открыл глаза и повернулся к нему.
В его взгляде и улыбке теперь не осталось ничего, чтобы не относилось к тихой и спокойной мудрости.
– Вы можете забрать её и попытаться склеить.
– Но… я…
– Я дам Вам специальный клей, это очень хорошее средство, им можно склеить любую вещь, но одного клея недостаточно, ибо, ни одна вещь никогда не равняется арифметической сумме своих частей. Остальное зависит только от Вас, уважаемый Вернан Вольти!
– Но ведь я не умею собирать разбитые вазы! – Вернан даже не удивился, когда услышал своё имя. Он был рад, что наконец-то смог отчётливо сформулировать свои естественные сомнения старику.
– Лет сорок назад, Вам это не казалось таким уж существенным. – С нескрываемым ехидством заметил Одуванчик.
– Да, но тогда я ведь был тогда молод и глуп! – Пытался оправдаться Вернан.
– Виноват, не совсем понял, теперь вы настаиваете на том, что постарели или поумнели? Старикашка даже приложил ладонь к уху, будто для того, чтобы лучше расслышать его ответ.
– Я не на чём, собственно, не настаиваю. – Вернан растерялся ещё больше. – Я просто хотел сказать, что неверно оценивал свои силы…
– Теперь понятно, – сказал Одуванчик, разворачиваясь к Вернану спиной и обращаясь к клавесину, – и постарел, и поглупел. – Клавесин видимо молчаливо с ним согласился.
– Что Вы хотите этим сказать? – Вернан даже слегка оскорбился, вспомнив про свой возраст.
– Что я хочу сказать? – Повторил за ним старикашка, и почесал за ухом. – А разве я хочу что-то сказать? Если бы я понял, что хочу что-то сказать, то уж наверняка бы промолчал! А раз уж я говорю, то очевидно, что слова совершенно меня не слушаются, и сами срываются с моих губ – глупые сверчки! – Он стал отчаянно шлёпать себя ладошкой по тонким бесцветным губам.
Вернан почувствовал, как у него сильно задавило в висках. Одуванчика, похоже, снова охватил приступ безумия. Но тот вдруг внезапно перестал запихивать непослушных выскочек-сверчков обратно к себе в рот и сказал опять спокойно и без ехидства:
– Тогда Вы ошибались, дорогой Вернан, думая, что можете всё. Но теперь Вы ошибаетесь ещё больше, потому, что осуждаете себя за это.
Он шёл по вечернему городу, будто в каких-то странных сумерках, сотканных из фантазии и действительности, под низким серым небом, наплывающим на город со стороны залива, сжимая в руках старую полотняную тряпицу, завязанную в узелок, в котором, при каждом его шаге подрагивали и позвякивали белоснежные черепки. В кармане его куртки лежал тюбик с чудесным клеем. Если мне удастся тебя склеить, я тебя больше никому не отдам, думал он. «Я альфа и омега» – повторил он отчётливо вслух несколько раз, так, что попавшаяся ему навстречу немолодая парочка заспешила поскорее с ним разминуться. А если у меня не получится, то я буду пробовать снова и снова. Потому, что надежда не любит шумных дворцов и роскошных апартаментов, она поселяется в разбитых вазах, в которых дуют коридорные сквозняки и пустынные ветры, в которых слышится бой городских часов, приносящих с моря чьи-то ожившие давно забытые сны, и где всегда, в любое время низко-низко вокруг мерцают звёзды. Она живёт там, в разбитых вазах, пока мы не оставляем попыток склеить их, пока мы делаем то, что должны, не смотря на то, что вряд ли способны когда-нибудь сделать…
P. S. Жоли почувствовала, что замерзает и проснулась, обнаружив себя лежащей на полу в коридоре. Она приподнялась, опершись на руку, и огляделась, как только что проснувшийся ребёнок, который с каждым новым пробуждением удивлённо оглядывается, потому, что находит себя в совершенно новом и незнакомом мире. Чучела кенгуру нигде не было.
