Ознакомительная версия.
Ужасны и унизительны корпоративы сами по себе. Отчаянно беспросветны наши свадьбы по всей огромной стране во всех часовых поясах. Одинаковы везде – у нас. Но когда это происходит в таком количестве и в таком небольшом городе, это производит сильное и гнетущее впечатление. К тому же совсем недавно я видел приятных, нарядных, разумных и очень симпатичных людей в зрительном зале – как капля в море, они растворились в декабрьском субботнем корпоративно-свадебном городе.
Понимаю, что не надо, да и нельзя по таким безумным вечеру и ночи составлять впечатление о городе. Город опомнится, проспится и заживёт повседневной жизнью. Я это знаю. И впечатление от того, что происходило во время спектакля, мне эти вечер и ночь не испортили. Просто в Благовещенске именно в этот субботний вечер и ночь всё сошлось воедино. Маленький российский город, крошечный на фоне миллионного, маленького по китайским меркам Хэйхэ, безумно веселящийся непонятно по какому поводу, причём веселящийся в основном в китайских заведениях и в одеждах, купленных на китайских рынках, веселящийся, несмотря на стужу, на абсолютно неясные, а скорее всего – тёмные перспективы, – вот такой Благовещенск мне показался весьма символичным.
Всё же в Благовещенске нам удалось найти тихий бар, где мы познакомились с несколькими приятными ребятами. С ними мы и пообщались. Они немного рассказали, как им живётся, как для них привычен и обычен Китай, где они бывают много и часто, а вот уже не припомнят, когда были в Москве. Питер же для кого-то из них был и остаётся мечтой и ощущается далёким и недосягаемым. Поговорили о музыке, о кино, которые для нас оказались общими и теми же, что на берегу Балтийского моря, что на берегу Амура.
Вылет был очень ранним. Укладываться спать не имело смысла. Я хотел добраться до самолёта и уснуть в полёте – так и получилось. Ехал я в аэропорт по ещё тёмному Благовещенску, перебирал в усталом и хмельном сознании свежие впечатления. Перед глазами мелькали картинки, а в ушах ещё грохотала музыка безумного корпоративно-свадебного веселья. Я вспоминал этих людей, эти танцы и прямо видел Дон Кихота Ламанчского в исполнении Черкасова. Какие же у него были неподражаемые лицо и интонация, когда он наивно и отчаянно говорил: «Люди! Кто надел эти ужасные маски на ваши прекрасные лица?» В следующий раз хочу приехать в Благовещенск вне кануна какого-нибудь праздника…
Ехал я по утреннему воскресному Благовещенску, безлюдному, холодному, затихшему, и думал: «Ничего. Проспятся, отдохнут, примут водные процедуры, успокоятся и в понедельник выйдут на работу людьми, потому что по-другому нельзя, по-другому не бывает».
Завтра совершенно сумасшедший день и, по возможности, радостный вечер. Сегодня постарался обзвонить и поздравить как можно больше людей – чтобы заранее, спокойно и не в суете, – а также хотел доставить им удовольствие не беспокоиться о завтрашнем звонке мне.
Мало до кого дозвонился. Видимо, сегодня и день, и вечер у многих сумасшедшие.
А всего неделю назад, в воскресенье, у меня были очень длинные сутки. Не правда ли, занятно вылететь ранним утром из Благовещенска, лететь семь часов, прилететь в Москву, следом вылететь в Кишинёв – и прилететь в Кишинёв засветло. В прошлое воскресенье в сутках у меня получилось тридцать два часа.
Был в третий раз в Кишинёве, но впервые видел город без снега. Всегда прибываю сюда в декабре. И предыдущие оба раза город был не просто засыпан – завален снегом. В этот раз столица Молдовы была туманна, влажна и промозгла, но было чистенько и без снега.
Когда три года назад впервые смотрел на город с высоты гостиничного номера, он вечером был тёмен, и только центральная улица светилась как некая единственная магистраль. Нынче же городские улицы освещены, а центральная улица и площадь просто сияют рождественским и новогодним убранством. Причём украшены не крикливо, не глупо, а красиво и трогательно.
Однако три года назад настроение людей, с которыми мне посчастливилось познакомиться, было веселее. Они не заводили грустных разговоров о ближайших безрадостных перспективах. Нынче же, в свете новогодних огней, кишинёвские мои знакомцы с печалью поведали мне о том, что, скорее всего, я вижу перед собой исчезающую самобытную страну, почти исчезнувшую культуру, а от города, в котором они родились, прожили детство и юность, остались только общие очертания, без внутренней сути и содержания. Они говорили о том, что неизбежно скорое растворение маленькой Молдовы в большой Румынии, что и у президента, и у мэра, и даже у силовых министров двойное гражданство и румынские паспорта, и что они сами, несмотря на весь свой патриотизм, уже имеют румынские паспорта.
Один мой ровесник сказал: «Для меня всегда было важным и ценным… я гордился тем, что здесь бывали… у нас в Бессарабии… Пушкин и Толстой, для нас всех это было важно. Я молдаванин, и для меня это важно. А для румына это… безразлично. Кто такие Пушкин и Толстой для Румынии?..»
В этот раз я исполнял в Кишинёве «Прощание с бумагой». И этот спектакль в столице исчезающей страны прошёл как-то особенно остро. Кишинёвская публика острее всего реагировала на тему неизбежной и безвозвратной утраты. На тему того, как мы наблюдаем за исчезающей реальностью, но, при всей любви к уходящему, лишь ускоряем расставание.
Из Кишинёва в Одессу ехал машиной, там всего 190 километров. Но ехали мы почти пять часов. Я очень хотел проехать этой дорогой. По ней когда-то ехал Пушкин. Мне хотелось увидеть деревни, дома… Мне казалось, что мне удастся увидеть и почувствовать уклад, глянуть на ту самую Бессарабию, по которой «цыганы шумною толпой».
Однако ничего я не увидел, хоть и выехал довольно рано, чтобы доехать до Одессы засветло. Не вышло! Во-первых, в Молдове общеевропейское время, в отличие от России, во-вторых, ещё на окраинах Кишинёва нас встретил плотный туман, а когда мы выехали за город, оказались в таком тумане, который я могу назвать просто глухим. В таком тумане, кажется, даже звуки не слышны или далеко не улетают. Мне трудно классифицировать видимость, но, думаю, видимость была нулевая. Дорожные знаки мы могли разглядеть, только подъехав к ним вплотную. Придорожные деревья видны были едва, а они представляли собой нечто пугающее и до жути красивое. Я прежде такого никогда не видел: они были покрыты инеем, но инеем совершенно особенным…
Видимо, ночью был сильный ветер, и приморозило. Ночной туман летел и остывал, оставаясь на ветках в виде длинных наростов от трёх до пяти сантиметров. Эти наросты были как сталактиты, но только выросшие параллельно земле. На стволах, на ветвях и веточках, на каждом миллиметре древесных фигур были маленькие, белые горизонтальные сосульки. И на высоких травинках было то же самое, только меньшей длины. В белоснежном тумане всё это выглядело как декорация – огромная и выполненная невероятными мастерами, которые не упустили ни одной детали. Но вся эта декорация, казалось, находится в бесконечном павильоне, который заполнили дымом, и мы просто не видим стен и конструкций, а также тех, кто сделал такую красоту.
Я ехал из Молдовы, в которой настроения, надежды и смыслы туманны… Ехал в Украину, в Одессу, где смыслы, настроения и надежды тоже туманны, но по-другому.
Засветло добраться до Одессы не удалось. Границу проходили уже в темноте, а туман был такой, что фигуры пограничников и таможенников становились видны метра за четыре, и как бы возникали из матового сплошного белёсого фона, подсвеченного жёлтыми больными огнями. От границы до Одессы я задремал и проснулся уже в «Жемчужине у моря».
Прежде не бывал в предновогодней Одессе, только осенью или весной. Но было хорошо. Предновогодняя суета в этом особенном городе не особенно суетлива. Видимо, одесситам не свойственна торопливость. Играл спектакль с большим удовольствием. Играл, понимая, что в этом году и в ближайшие пару месяцев мне на сцену не надо. Можно было выложиться. Выложиться так, чтобы упасть в гримёрной и не шевелиться. Одесская публика хороша для такого исполнения! В Одессе чувствуют и вылавливают слово, как мало где.
После спектакля, совершенно запыхавшись и без сил, я сидел, ощущая себя марафонцем, не просто пробежавшим марафонскую дистанцию длиною в гастрольный год, но и марафонцем, который этот забег выиграл – и теперь можно подумать об отдыхе. Я долго улыбался после этого спектакля.
Через четыре часа после того, как отшумели аплодисменты в Одессе, я улетел в Москву, пересел с самолёта на самолёт и утром приземлился в аэропорту Храброво, недалеко от Калининграда. Ещё не забылся черноморский ветерок, а я уже вдохнул балтийского бриза.
Общение с одесситами было коротким, но очень насыщенным. Мои одесские друзья говорили много, горячо, в основном о том, чем живёт предновогодняя Украина 2013 года.
Те, кто обычно между собой спорит, столько, сколько я их знаю, в этот раз не спорили. Они были единодушны в том, что сдаваться нельзя, что нужно держаться и быть терпеливыми, а в противном случае – позор и тьма. От усталости я слушал их невнимательно, но видел и слышал, сколько в них и благородного и наивного вместе. Я видел, как много в них иллюзий, но при этом гордости. А самое главное – я видел не спокойных, махнувших рукой на себя и сегодняшнее время людей, видел людей, по-разному понимающих ситуацию, но убеждённых в том, что честь и достоинство, пусть даже порой граничащие со спесью, – не пустой звук. Я видел людей, которые гордились. Кто-то гордился самим собой, кто-то – теми, кто стоит в Киеве на майдане, кто-то гордился, что послал им деньги, кто-то ещё чем-то… Но у них у всех была какая-то гордость, и было чем и за что гордиться.
Ознакомительная версия.
