Ознакомительная версия.
Татьяна Георгиевна подошла к своему старому другу и нежно поцеловала его в щёку.
– За то, что бросаюсь на амбразуру в схватке с гидрой?
– За то, что ты добрый человек, Аркаша.
– Ой, ну всё… Понеслось говно по трубам! Так, я пошёл. Девчонка минимум часа два будет спать как, простите, убитая. Хоть джигу тут пляши. Так что спокойно иди в операционную, просто кабинет на ключ закрой. Мерси за водку, кофе и беседу.
Через два часа – ровно когда шестнадцатилетняя девочка Алёна проснулась в кабинете у заведующей (у Аркадия Петровича Святогорского с дозировками всё чётко, куда там аптеке!) и даже сперва улыбнулась… С чего бы ей улыбаться? Девочки (да и мальчики тоже) иногда улыбаются самым обыкновенным и простым предметам, состояниям и понятиям: свежее бельё на чистом теле, ощущение уюта и покоя, чувство безопасности, восстановивший силы организм, красивый (на вкус и цвет девочка вполне себе поддерживала представления неведомой ей Марго) интерьер, и… И улыбка быстро сошла с её лица, и загоревшиеся было глаза потухли. Потому что она вспомнила, по какой причине она здесь. И что это место – не её место. Это чужое место. Место чужого покоя. И место чужой силы. И скоро…
И через два же часа в приёмном покое разразился страшный скандал. Акушерка куда-то отошла, и за столом сидела Зинаида Тимофеевна, почитывая жёлтую газетёнку. И тут внеслись двое практически обезумевших взрослых людей. Мужчина и женщина. Вернее так будет сказать: бабофигура и мужичок с ноготок. Бабофигура была яростная, потная, багровая – и сразу начала орать. Мужичок с ноготок просто хмуро молчал и делал такое выражение лица… Всем известное такое выражение лица мужичков с ноготок. Но бабофигуре не стоило орать на Зинаиду Тимофеевну. Потому что санитарка Зинаида Тимофеевна сама – то ещё бабофигурище!
– Где эта блядь?! – заорала бабофигура.
– Какая именно? Блядей у нас много, – спокойно резюмировала Зинаида Тимофеевна, даже не слишком-то и отрываясь от своего желтушного чтива.
– Где эта малолетняя блядь, и почему она в роддоме? Я всю ночь не сплю, с ума схожу…
– Женсчина! – Зинаида Тимофеевна таки отложила потрясающе интересную статью про отдых на Мальдивах пляшущей блондинки с блондином завывающим. И ещё раз именно так и отчеканила: – Жен-счи-на! У нас в роддоме много малолетних блядей! У вашей фамилия имеется? А будете орать и скернословить, вызову охрану – пойдёте нахуй!
Не то в Зинаиде Тимофеевне ощущалась воистину библейская мощь, не то никто доселе не оказывал бабофигуре сопротивления, не то, всё-таки, она, как умела, любила свою дочь, но она, бабофигура, как-то внезапно сникла, осунулась, заплакала и осела. В буквальном смысле – осела на пол.
– Е… Е… Елена Каростышко. Дочь моя. Ночевать не пришла, а потом мне какой-то мужчина позвонил… Я не за… не за… – Бабофигура страшно всхлипывала. – Я не за…
Зинаида Тимофеевна обратилась к мужичку с ноготок и сделала это, в оправдание Тимофеевны будь сказано, очень тёплым и нежным, ласковым тоном:
– Слышь ты, мудачок! Ты пизду-то свою хоть бы по голове погладил! Вишь, баба совсем из сил выбилась!
Мужичок с ноготок только злобно фыркнул – и ни Тимофеевне не ответил, ни к своей… бабофигуре близко не подошёл. Так и стоял в дверях злобным гоблином.
– Да ладно ты, ну чего! Давай вставай! Ну, принесла девка в подоле. С кем не бывает. Не важно, какой бычок поимел, телёночек-то всё одно ваш!
– Да что ты, дура! – поднимаясь с полу, уже почти даже вежливо ответила бабофигура санитарке Зинаиде Тимофеевне. – Она не беременная была. Точно знаю! Я её два месяца назад к гинекологу водила, девственность проверять! Так что она у меня девственница ещё!
– Ты собственную дочь водила ко врачу девственность проверять? Зачем?! – ахнула от неожиданности повидавшая на своём веку всякое Тимофеевна. – Ей сколько годов-то?
– Шестнадцать! А водила проверить, потому что она – проститутка!
– Шестнадцать? Да я бы тебя нахер на её месте послала! И ты совсем, мать, больная. Если она оказалась девственница, то какая же она проститутка? Она у тебя чего, не его дочка? – мотнула Тимофеевна головой в мужичка с ноготок.
– Его. А чего?
– Ничего!
Тут, на счастье, вернулась акушерка приёмного отделения. И сообщила чете Каростышко, что шестнадцатилетняя девочка по фамилии Каростышко в родильный дом в течение суток не поступала. В соответствии с журналом приёмного покоя. А он ведётся чётко.
– Ну, какой?! Какой вам анестезиолог-реаниматолог звонил? Их у нас много! И как же вы могли не записать его фамилию, если он вам звонил по поводу вашей дочери, которая не ночевала дома?!
– Я так переживала, что мне не до этого было!
– Он вам два часа назад звонил? Где же вы шлялись все эти два часа? Может, вы роддом перепутали? Раз уж вы так… переживали!
– Пробки, – сказал первое слово мужичок с ноготок.
– В метре пробок не бывает, – утробно провещала из угла Зинаида Тимофеевна, стоявшая там каменным изваянием, скрестившим руки на груди. – За дочерью и на метре можно поехать.
– Ладно. Сейчас!
Акушерка приёмного покоя подняла трубку внутреннего телефона и набрала короткий номер. И немного подождала. Затем нажала отбой и перенабрала.
– Девочки, Святогорский не у вас? В кабинете нет… Да знаю я, что его никогда в кабинете нет! Из операционной уже вышел?.. В обсервационном родзале? Ага, спасибо.
Акушерка принялась за дозвон номер три. Во время всех этих манипуляций бабофигура проливала обильные слёзы и что-то бормотала. А мужичок с ноготок оставался неподвижным и молчаливым, со своим фиксированным выражением на печёной мордочке.
– Аркадий Петрович? Кто-то из ваших анестезиологов сегодня звонил кому-то из-за какой-то девочки?.. – Акушерка приёмного, выслушав ответ, хихикнула. – Нет, я имею в виду из-за пациентки. Потому что никакая Каростышко к нам сегодня не поступала, а тут какая-то безумная женщина утверждает, что ей кто-то звонил, что её дочь у нас. Дочь, которая дома не ночева… Что-то прервалось! – озадаченно прокомментировала акушерка приёмного и, нажав отбой, снова стала набирать номер. – Что? Вышел? Только что был. Бросил трубку и вышел?.. Совсем все чо…
И в этот момент в приёмный покой вошёл Аркадий Петрович собственной персоной.
– …кнутые! – на автомате договорила акушерка приёма и от неожиданности бросила трубку. – Аркадий Петрович, эта дама утверждает, что ей звонил какой-то анестезиолог и говорил…
– Здравствуйте. Вы – родители Алёны? – Святогорский был крайне зол и посему сосредоточен, корректен и очень холоден. Просто осязаемо холоден. Акушерка даже невольно передёрнула плечами, а Тимофеевна встала во что-то похожее на стойку «Смирно!», а такой чести она даже «самого» Панина редко удостаивала.
– Да… – несколько испуганно, но – главное! – тихо, коротко и без завываний со всхлипываниями выдохнула из себя мадам Каростышко. – С Алёной что-то… Что-то случилось?
– Да, идёмте. Дай им халаты.
Зинаида Тимофеевна беспрекословно подчинилась.
Но когда мама и папа Алёны зашли в кабинет, у них в кодировках нейронов снова что-то перещёлкнуло. И, увидев живую и с виду здоровую дочь, лежащую под одеялом на роскошном, по понятиям Каростошко, диване, в роскошном по понятиям Каростышко, кабинете, бабофигура принялась заполошно орать:
– Ах ты блядь такая! Ты дошляешься! Ты, сука, дошляешься! Тебя в канаве порезанную на куски найдут! Причём собаки! Найдут – и сожрут!
А папа Каростышко внезапно обрёл дар голоса и тихо, но внятно и злобно, глядя на дочь ненавидящими глазами, бубнил:
– Дрянь штопаная! Чего тебе, падле, не хватает?! Тряпку хочешь – на! Компьютер – на! Лептоп – на! Айфон – на!
На материны оскорбления Алёна вообще никак не реагировала, но услыхав от отца слово «айфон» – побелела. Святогорский и сидевшая за своим столом Мальцева на какое-то время утратили дар речи.
– Что вы себе позволяете? – наконец Татьяна Георгиевна вскочила на ноги и гневно уставилась на чету Каростышко. – Вы с ума сошли? Вы в кабинете заведующей отделением. Вашу дочь изнасиловали, полицейская привела её ко мне утром на при…
Бабфигура подскочила к дочери, к этому моменту уже сидевшей на диване, и отвесила той такую звонкую оплеуху, что у Мальцевой металлическое звенящее эхо заскрежетало в ушах. Алёна не заплакала, не отвернулась, не стала защищаться. Она смотрела на мать в упор, не отводя глаз. И багровый свет пятерни лишь подчёркивал ненависть, горящую в её глазах.
– Вы рехнулись?! – ахнула Мальцева. – Аркадий Петрович… – беспомощно пролопотала она. А чтобы Татьяна Георгиевна ощутила себя беспомощной, это постараться надо было.
– А я сейчас ювенальную юстицию задействую, – спокойно сказал Святогорский и двинулся на бабофигуру. Мужичок с ноготок заткнулся ещё после первой реплики Мальцевой. Ну, как «заткнулся». Продолжил проговаривать проклятия и угрозы в адрес дочери беззвучно.
Ознакомительная версия.
