– О! Егор! А я и не слышала, как ты пришел. Господи, как у меня спина затекла! Обними меня, Беркутов, покрепче, чтобы все косточки на место встали, – Галина прижалась к мужу, – Кстати, дозвонилась Карташову, завтра он будет в нашем районе, обещал зайти.
– Я сейчас к нему еду.
– Зачем?
– Наши Курлины на самом деле не просто Курлины, а с приставкой «фон».
– Из немецких баронов никак?
– Так точно. Приходил сегодня сын убитого Курлина Александр. Как раз от Карташова приехал. Тот его и просветил, кто он есть. И что родственница в Германии проживает. Вернее, проживала. Умерла недавно.
– Вот! Вот тебе и наследство. Но, кто мог об этом узнать у нас в городе?
– А Карташов. Больше некому.
– Ты его подозреваешь? Какой ему смысл убивать чужих наследников?
– Нет, конечно. Но, вот, что странно. Какие-то факты Карташов скрыл от Курлина – младшего. Я думаю, он не сказал ему о завещании этой родственницы. Это мое предположение. Вот я и хочу об этом поговорить с Карташовым. Если есть наследство, есть и заинтересованные в получении оного.
– Если наследник Курлин-старший, то его сын… но ты же говоришь, что он ничего не знает!
– Или делает вид, что не знает. И есть еще, на всякий случай, его мать.
– Остается выяснить, откуда они могли узнать о завещании.
– Если оно существует.
– Да, – Беркутов отложил ложку, вытер губы салфеткой и встал. Как-то незаметно, за разговорами, Галина разогрела ему суп, он быстро опустошил тарелку, начисто забыв о нарезанной докторской колбасе. В кармане куртки зазвонил мобильный. Его водитель, отобедавши дома, как и его начальник, уже подогнал машину к подъезду.
Она шла по улице и ругала себя. И Роговцева. И Зотова. Себя – за то, что идет к Зотову, Роговцева – за то, что напился, Зотова – просто так, за компанию. Хотя он виноват больше других. Виноват, что не любит. Надежда была уверена, что Зотов не мог не заметить, что она… За столько-то лет общения! Стоп! Но тогда получается, что и ее муж не мог не замечать ее нелюбви к нему. Но ей было уже все равно. Она вдруг почувствовала себя старой. И то, что впереди ничего нет. Пока они с Роговцевым терпели друг друга, растили дочь, замуж ее выдавали, срослись сами. В единое целое, не раздробишь, не порежешь. Больно. Но у каждого была еще одна жизнь, отдельная от той, общей. Роговцев жил где угодно, и, как она подозревала, с кем угодно, мотаясь по стране и этому чертовому Афгану, отнявшему у него здоровье и научившему его пить. Пить много хмельного, чтобы быть хмельным. А она жила без него в своих фантазиях. Придуманная жизнь с придуманным Зотовым.
Надежда перевела дух только у знакомого подъезда. Она, оказывается, почти бежала, задыхаясь от прихваченного легким морозцем воздуха. В горле запершило, то ли от начинающейся простуды, то ли от волнения. Нажимая на кнопку звонка, она смотрела на свою дрожащую руку и пыталась успокоиться.
– Привет! – Зотов, в спортивном костюме, но почему-то в ботинках, наклонился к ней, чтобы, как обычно, получить традиционный поцелуй в щеку.
– Ты почему в ботинках? – вместо ответного приветствия спросила она.
– А! Мусор выносил.
От этого простого действа, от его домашнего, небритого вида, от его какой-то незнакомой будничности, она чуть не расплакалась. Ей стало его одновременно и жалко и обидно за себя, за такую, ему чужую.
– Что Роговцев?
– Надь, спит он. Я же сказал. Не нужно было приходить, прости. Ну, проспится до завтра, домой придет. Он просто не хотел тебе на глаза показываться.
– Да, ладно! На самом деле, я пришла к тебе. Давай, Леша, поговорим один раз.
– Давай поговорим, – Зотов немного растерялся.
– Согрей чаю, что ли. Есть чай у тебя?
– Конечно, я сейчас, – Зотов повесил пальто Нади на вешалку и, быстро переобувшись в тапочки, пошел в сторону кухни.
– И что, нравиться тебе одному?
– Не жалуюсь, – Начало разговора его насторожило. «Вот только воспитывать меня не нужно, взрослый мальчик я уже», – подумал он.
– Ты бы хоть меня позвал, я бы вымыла тут все.
– Я и сам не без рук. Надь, ты, о чем сейчас? Или это так, предисловие?
– Роговцев теперь, если начал пить, не остановится. А у меня сил нет с ним бороться. Были, были, а теперь вот нет. И Лилька расстроится!
– Поговори с ней, может быть она сможет на него повлиять.
– У нее своя жизнь, Леша. Она ребенка ждет. Что я к ней со своими проблемами полезу.
– Я тебе могу чем-нибудь помочь?
– Можешь, Зотов. Только вот сейчас не говори, что ты ничего не замечал!
– Ты о чем?
– Я о тебе, Леша. О тебе и о себе.
Зотов совсем растерялся. Боясь до конца поверить в то, о чем подумал, он открыто посмотрел на Надежду.
– Надя, давай просто прекратим этот разговор.
– Ты жесток.
– Нет. Еще не поздно оставить все, как есть.
– Как есть, уже не будет. Ты что, не понимаешь? Я видеть больше не могу Роговцева! Я не хочу с ним жить, я не хочу с ним спать, я не хочу с ним вместе растить нашего внука. Я ничего не хочу.
– Но, боюсь, я тебе его заменить не смогу.
– Не захочешь, ты это пытаешься сказать?
«Что за черт! Комедия положения. Или трагедия? И какие слова я должен сейчас произнести по сценарию?» – в нем уже просыпалось раздражение. Он вдруг не к месту вспомнил Арину, ее покрасневшие щеки, ее смущение, ее неумение сказать ему «люблю». Она не могла вот так, открыто. И это его умиляло до слез.
– Ответь, ответь ей, – Роговцев, покачиваясь, стоял в дверях кухни. Зотов, который сидел на стуле и смотрел в это время в пол, его не заметил. Надежда даже не оглянулась на голос мужа.
– Вот как здорово все разрешилось! А я думал, как мне бы так повернуть, чтобы и не очень виноватым остаться! Спасибо тебе, Надежда, свет моих очей, помогла.
– Не паясничай, Роговцев!
– Ни, боже упаси. Я серьезен.
– Матвей, шел бы ты досыпать! – в голосе Зотова слышалась досада.
– Я пойду, – Надежда встала, – А ты, может быть, поживешь здесь пока, Роговцев?
– Не получится. Здесь и без меня жильцов хватает.
Надежда резко повернулась к Зотову. Мысль, такая неожиданная и в то же время очевидная, пришла в голову в тот момент, когда она увидела холодно смотрящие на нее глаза Зотова. Она вдруг увидела, как он зол. Как не нужно ему, вполне счастливому, несмотря на свалившиеся на него проблемы, все это: она, этот недопитый чай и нетрезвый Роговцев. Она вдруг поняла, что ему все другие, кроме той, о которой он постоянно думает, не ко времени. Они мешают ему, они уже лишние в его будущей жизни. И он ничего не собирается делать ради того, чтобы прикрыть эту откровенную правду. Даже ради приличия. Или из жалости. Он, Зотов, не хочет никого жалеть.
– Матвей, иди спать. Надя, я провожу тебя. У меня завтра трудный день, мне нужно выспаться. Честно, не до ваших разборок сейчас, – скомандовал Зотов и показал одной рукой на дверь комнаты, это Роговцеву, а другой – на входную дверь.
Надежда, борясь с желанием обхватить руками гудящую от злости и унижения голову, медленно надела протянутое Зотовым пальто. Дверь у нее за спиной захлопнулась с тихим щелчком. «Это точка. Щелк – точка. Всего два мужчины в моей жизни. Один – терпимый партнер, другой – желанный. И оба остались за этой дверью!» – Надя достала мобильник из кармана пальто.
– Лилечка, детка, у тебя все хорошо? Ну, и ладно. Нет, я только хотела услышать твой голос. Да не волнуйся ты так, у нас с папой все в порядке, – соврала она. Ей просто нужно подумать о ком-то другом. О дочери, о будущем внуке, о зяте, наконец. Чтобы не сойти с ума. Сейчас она сходит в гости к соседке, они иногда вечерком выпивают с ней по рюмке коньяка под тортик. Она сейчас купит этот тортик и коньяк купит. И говорить с соседкой можно будет ни о чем. Потому, что говорить «о том», она сейчас не может ни с кем. И, скорее всего, никогда не сможет.
Саша злился на себя, что не смог сдержать себя в кабинете у следователя. Оправдывало его то, что речь шла о его матери. Обвинять ее в том, что она могла отравить отца из-за каких-то денег, это совсем ее не знать. Да, она зарабатывала «на шмотках», как презрительно бросал отец, когда говорил о ней. Но Саша видел, как устает мать, мотаясь по Европе, как непросто ей даются деньги, которые она в основном и тратит на него, Сашу. Подарки отца сыну ко дню рождения оригинальностью никогда не отличались: очередной фотоальбом с его снимками. А последний подарок и вовсе вызвал у Саши чувство брезгливости: где отец набрал такое количество девиц, согласившихся ему позировать в неглиже?
Раньше они жили в квартире на набережной. Квартиру купила мать, когда ушла от отца. Она оставила отца в двушке, оставила и совместно нажитый автомобиль «Москвич» и ушла. «Ты только оставь меня в покое, Курлин, ладно?» – попросила она его на прощание, глядя с жалостью на его дрожащие руки: отец уже тогда начал изрядно прикладываться к коньяку. Другого напитка он не признавал.
