Ознакомительная версия.
Машина. Дерево осветилось, неприятно, будто летучие мыши вспорхнули. Эта все сидит на скамейке. Волосы жидко золотятся по плечам. Челка. Лица не видно. Подперла подбородок рукой и ждет чего-то. Еще одна вышла – большая, мужеподобная женщина в спортивном костюме. Впереди собака, мускулистая, приземистая, лопатки в стороны торчат. По-хозяйски обнюхала сидящую золотистую и побежала во двор. Большая женщина посмотрела на сидящую, видимо, что-то спрашивая.
– А ты че здесь сидишь? – наверное, спросила она.
– …………………, – грустно ответила сидящая. Было видно, что ей не до разговоров.
– ……….па-а-аня-атно, – видимо, вздохнула большая женщина. – Опять поссорились? Охо-хо, – она закурила.
А сидящей даже не дала закурить. Я бы угостил. А может, и предлагала.
Мол: «На хоть закури». А та не захотела с горя.
– Ты знаешь, я бы тебя пригласила к себе, – искоса поглядывая на сидящую, сказала большая женщина. Что-то крикнула в сторону, видимо, подзывая собаку. – Но у меня же… ну ты сама знаешь, что там у меня… Ты же знаешь, что про меня говорят, будто я лесбиянка… это правда! Что-о, ну и трахайся сама? Ну и сиди здесь сама! – разозлилась большая, посмотрела на сигарету и выбросила ее.
– Да вот же я здесь стою! – удивленно сказал я. – В соседнем доме, на четвертом этаже, за шторой! У меня тепло и целых два дивана.
Нахохлилась. Сидит там, угрюмая. Наверняка в сером мохеровом свитере и «вареных» джинсах. А лицо мелкое и злобное. Ну и сиди.
Пошел, помочился. Кухня. На подоконнике, за тюлевой пеленой: МАССАНДРА. Портвейн. Красный Крымский. Сейчас если выпью, сразу побегу на набережную.
– А ты ее пригласи!
Застучало сердце. Вспотели ладони. И удивился, что хорошие и простые мысли приходят так поздно. Сидит одна на холоде. Вышел на большую лоджию и тихо сказал: «Девушка, пойдемте со мной на дискотеку».
А муж, наверное, спит давно. А она сидит. А муж курит сигареты одну за одной, клянет ее и думает, как ему хорошо было, пока не женился. А теперь вот сердце болит.
Вино. Красное, теплое. Так ведь спиться можно. Ушла уже, наверное? Муж вышел и сказал: «Пошли, хватит тут сидеть, на хрен!» И она пошла с радостью.
00.15 на часах зеленым пунктиром. Лоджия. Штора. Глянул искоса – сидит! Только, кажется, поменяла позу. Зуб сразу перестал болеть. В окнах высотки, на восьмом и двенадцатом этажах, синхронно меняется синий свет.
– Что же она, всю ночь так собирается просидеть?!
Не знаю. Муж уже спит, наверное? Или нет, не спит, порнуху смотрит, точно, что ему. Две девушки в кожаных куртках зашли под козырек. Хорошие ноги. Светят в ее сторону фонариком. Так бесцеремонно, вы че?! Не знают ее или пьяные? Насмехаются над нею.
Приходи ко мне. Просто приходи. Я ничего не буду делать. Но она сама захочет. Увидит меня. Поймет меня. Как хорошо мы канем с нею в темноту. Мягкое, нежное, округлое, теплое и глубокое. Когда мужчина с женщиной ложатся в темноту, то они проваливаются через щель между диваном и стеной в другой мир.
Дрожу и тихо смеюсь у черного блестящего окна. Ушел на маленькую лоджию.
Лучше бы у того окна курил, она бы тебя увидела! И зачем я кончил с этой Верой?! Меня бы больше на эту сидящую осталось. Хва-атит.
Смех прервался, будто во рту лопнул пузырек. Так все дрожит и так меня во мне много.
Темно. Цикады раздвигают ночное пространство. Залаяли собаки. В начале объездной дороги вспыхнул огонь. Угловато очертился в дальнем свете фар куб высотки. Покосился, а потом на его бетонной стене, как на экране, появился и завертелся новогодней елкой кустарник; задрожала и резко встала черная тень кипариса; медленно, издалека проявились и вдруг остро упали на стену черные, длинные, с тонкими охвостьями сучья карагача, извиваясь, поползли по окнам, балконам – до самого верха, переломились о крышу; на угол стены пришла с дороги сгорбленная тень человека, вдруг у нее страшно вытянулись ноги. И все это повело-повело в сторону, все разделилось на резкое и мутное, наложилось – и разом исчезло вместе с машиной. Медленно встала из тьмы глыба многоэтажки.
– Зачем она тебе?! Ни дома у тебя, ни квартиры, ни будущего. Ни тестостерона.
Удивительно, что я во что-то верил когда-то, а ничего уже не будет – один глобализм и жизнь после смерти. Сигарета дрожала в пальцах, думал о миллионе долларов.
Если сейчас гляну, и она там, точно позову ее! Хватит мне тебя слушаться. Хватит тебе мучить меня. Мне уже давно пора повышать свои акции! Точно позову!
Ужас! Она сидит. Она же простудит там все у себя!
И это ее все представлялось, как родная собственность, милая, по-детски беззащитная.
Может, подложила что-то? Если через полчаса еще будет сидеть – точно позову! Уйди, уйди оттуда! Не нужна ты мне. Я знаю уже, как все будет. Уходи. Неужели эта горбатая слоновья сила во мне проходит всего на всего сквозь игольное ушко женщины?
Помыл руки. Пошел помочился. Помыл руки. В зеркале увидел свое лицо, странно бледное и неподвижное.
– А меня Степной барон.
– Странный у вас титул.
– А вас как, девушка… Очень приятно.
Вот гляну сейчас, а ее уже нет. Твой муж ничего не будет знать. Да и что он? Мы не сделаем ему плохо, ведь я так хорошо к тебе отношусь. И мне с тобой так хорошо, что ему ТАМ зачтется за это. А утром ты уйдешь. А он очухается, и будет чувствовать себя виноватым. Если хочешь?
– А с какого ты решил, что она замужем?! Кто мне сказал об этом?
Вот оно! Говорил себе – не ищи любви, она сама тебя найдет. Бога просил. Вот она, пожалуйста! Сидит одна. На холоде. Ждет. Нашла меня, единственного, какой-то интуицией. И не важно ей, что это семейное общежитие, что холодно, поздно и страшно – она чует меня.
– Ну, наконец-то ты все понял, мой милый, как я устала ждать тебя!
И с ней-то у меня все получится. Так, что я сам себе, ей и счастью своему удивлюсь. И глупо захочу мира во всем мире. Слушай, а ведь это все уже не просто так. Она никуда не уйдет, она тоже знает, что она уже не одна. Надо переждать, чтобы убедиться.
Она также сидела в темноте, на скамейке. 02.40. – спокойно высвечивали часы.
– Ничего себе! – преувеличенно удивляюсь я. – Это чудо какое-то! Она что, собирается всю ночь так просидеть?
Открыл окно – неожиданно теплая, как всегда в Крыму, густая волна воздуха. Теплый, дымный и пряный татарский запах. Тихим караваном лежат горы. Небо уже чуть светлее их горбов. Закурил. Затягивался, не жалея легких. Она не может не заметить огонек сигареты. Несколько раз щелкнул зажигалкой, задумчиво смотрел на огонь.
– Смешной. Он хочет, чтобы я его заметила. Внимание привлекает.
– Я хочу, чтобы ты меня заметила.
Как золотятся локоны по плечам. Крашеная, наверное. Челка. Даже пробор виден. Похоже, смотрит на меня исподлобья. Подперла подбородок ладошкой и смотрит. Подними голову, спроси что-нибудь: закурить, время – у меня все есть.
Спокойно выпустил дым, а сам дрожал. Колени подгибаются. Дрожали пальцы, плечи, поджимало живот, и вся дрожь сбегалась к груди, скапливалась, резиново сжималась, пульсировала и снова разбегалась по телу, тряся его, будто кто-то со стороны. Я усмехнулся и задрожал сильнее, даже согнуло набок.
Нет, она ничего не спросит. Ну как она спросит? Это же кричать надо. Нет, я выпью, а то не смогу говорить от спазма. Я и так уже сколько не пил. Скажет, что ты дрожишь, как маньяк? Что я сопьюсь, что ли? Да ведь и она уже у меня есть! Если столько налью, то нам с ней еще хватит.
Потом налил себе еще бокал. Сел за стол, подпер подбородок рукой. Тепло, только челюсть мелко и мощно дрожит, бьет в ладонь.
Мне показалось, что у меня с нею одна большая столешница – девушка касается её со своих ступенек, видит меня со своего края, чует запах вина, у нее вздрагивают ноздри, и слезы щиплют глаза.
– А ведь я так долго искала тебя и столько шла к тебе. Если бы ты знал, что мне пришлось пережить на этом пути!
– А если бы ты знала, сколько горечи и страданий пережил я без тебя, самому себе и стольким девушкам испортил жизнь!
– Я сидела и думала, ну когда же он придет ко мне?! А ты все дурачился, мелькал в окне то с сигаретой, то с вином, эх ты, трус!
– Да, да, я боялся спугнуть тебя, как мираж. Потерять тебя. Невыносимо без тебя!
– А мне без тебя. Я в ужасе сидела на этой скамье.
– Да, я знаю, так бывает – живешь-живешь один, и вдруг так ужаснешься, что ты ОДИН среди людей… И хочется выскочить на площадь и заорать, или сесть и сидеть всю ночь напролет и ждать кого-то, трезво-ужасно сознавая, что он никогда не придет…
– Да так, ничем не занимаюсь. Не могу найти любимого дела.
– А ведь я хотел на дискотеку тебя пригласить. Давай потанцуем… как хочешь…
Сейчас напьюсь, а она уйдет. Сидит. Видимо, заволновалась.
– Дев!.. Девушка! – сейчас ведь крикну громко.
А что крикнуть-то? Надо выйти к ней.
– Фу, ну конечно! Девушка, видите, я уже собираюсь?
Приятно упругое тело, свежий запах майки, острый озноб от одеколонной пыли на шее и за ушами. Уши горели, а руки были холодные, как лед, и от этого казались изящными и утонченными.
Ознакомительная версия.
