Ознакомительная версия.
– Они наши враги, – сказала Алиса.
– Враги. Но ведь они никогда не посещали драмкружок… – И Энен глубокомысленно добавила: – Не забывайте ходящих и путями неправедными.
Ходящие путями неправедными Сырник и Пельмень присоединились к нашей труппе. Энен сказала, что сначала она сама прочтет нам текст, потом будет распределение ролей, потом мы будем читать по ролям, это называется «читка», а уже потом настоящая репетиция. Но есть один важный момент: читка должна быть в костюмах. Для того чтобы не просто слушать, а услышать Хармса, мы должны быть правильно одеты, загримированы. И нужен реквизит.
«Ну, в рамках абсурда…» – просительно сказала Энен надувшейся Алисе, и мы нарядились кто во что – костюмы и реквизит нашлись в Куче: Скотина в рваную скатерть бабы Цили и Ларкин младенческий чепчик, в руках эмалированный бидон, я в довоенный мотоциклетный шлем, Алиса в белый халат бабы Симы без одного рукава и одноухую ушанку дяди Игоря, и Энен в своем голубом боа уселась на режиссерское место посреди комнаты. Охранники сначала стеснялись наряжаться, но, после того как Энен повязала поверх боа мой старый пионерский галстук, сбегали к Куче и выбрали для себя кое-что. В рамках абсурда.
А затем разыгрались и стали полноправными участниками драмкружка: прикатили кроватку Скотины, и Сырник уселся в нее, – представьте огромного детину с несимпатичным лицом в драной жилетке бабы Цили и шапочке с завязками под подбородком, скрючившегося в детской кроватке, в руках чайник и сковородка в качестве погремушек.
Пельмень был более сдержан в одежде, но придирчив к месту – сидеть хотел непременно в инвалидном кресле, инвалидное кресло вообще играло большую роль в реквизите, за него шла борьба между Скотиной и Пельменем: победил Пельмень, бухнулся в инвалидное кресло и взял Скотину на руки.
Когда все расположились кто где – в детской кроватке, инвалидном кресле, на диванах и велосипедах (Мент на диване), Энен сказала, что прежде всего нужно придумать название спектакля. Скотина вертелся, гремел бидоном, мяукал кошкой, шипел ужом, – охранник пересадил его на стул и завесил простыней, так, завешенный, он участвовал в обсуждении названия.
Энен велела каждому по очереди сказать, что придет в голову. Алиса фыркнула, я сказал почему-то «красота», Скотина из-под простыни – «гав», а Сырник сказал «студень» и объяснил – жрать охота. Энен сказала, что в слове «студень» ей слышится негативная коннотация, и Сырник, подумав, предложил «холодец».
Решили, что спектакль будет называться «Холодец», и приступили к читке.
… – Я писатель! – заявил из кроватки Сырник.
– А по-моему, ты говно, – заржал Пельмень.
Самиздатскую книжку держал в руках Сырник, а Пельмень наклонился над ним в кроватке, как над младенцем, посматривая в текст.
Алиса мрачно заметила:
– Это нелитературное слово, вы сами говорили, что мне нельзя…
– Литературное-литературное, – отмахнулась Энен. – Давайте читайте!
– Я художник! – завопил Сырник.
– А по-моему, ты говно! – радостно отозвался Пельмень.
В совместном с бандитами веселье незаметно прошел вечер. Энен сказала: «Театр закрывается, нас всех тошнит». Пельмень спросил: «Да, вы что-то бледная, а что вы сегодня ели?», Сырник, взглянув на часы, сказал: «Скотине пора спать» и отправился в спальню Романа, с телефоном и пистолетом: если Роман придет ночью и бухнется на свою кровать, то там Сырник с пистолетом и телефоном, застрелит и позвонит. Сейчас все это кажется смешным, но тогда – нет.
В репетициях пролетели два дня (в целом, считая с Петюна и Коляна, мы находились взаперти уже шесть дней), и наутро нашего седьмого дня мы, как обычно, расселись по диванам и велосипедам для завтрака и репетиции. Сырник – в нем жил актер – так хотел «поскорее ржать», что завтракал уже в шляпе бабы Цили.
Энен читала: «Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев однажды гуляли в дремучем лесу. Фадеев в цилиндре, Калдеев в перчатках, а Пепермалдеев с ключом на носу… И долго, веселые игры затеяв, пока не проснутся в лесу петухи, Фадеев, Калдеев и Пепермалдеев смеялись: ха-ха, хо-хо-хо, хи-хи-хи!» Сырник сокрушался, что в Куче, вероятно, не найдется цилиндра, прикидывал, где взять перчатки и что приспособить под цилиндр (цилиндр можно сделать из картона, но обувные коробки, которые были в Куче, не подходят, слишком жесткие и не того размера)… И тут Энен сказала, что не может начать репетицию без должного запаса сушек.
– Пошлите кого-нибудь в магазин. Сушки должны быть несладкие. И мне нужна пресса, мы уже неделю оторваны от мира.
– Закупки, в принципе, не сакци… не сакцини… не разрешены… – сказал Сырник.
Сырник не разрешил бы закупку сушек, но – цилиндр!.. Цилиндр можно было сделать из обложек журналов, которые как раз обладают достаточной плотностью, не слишком тонкие и хорошо скручиваются… Можно послать за сушками и прессой низших чинов, что околачивались под нашей дверью, номер 3 или 4. К примеру, номер 3 пойдет за сушками и прессой для цилиндра, а номер 4 останется стеречь нас или, наоборот, номер 3 останется стеречь нас, а номер 4 пойдет.
– А мне мороженое, трубочку, – сказал Скотина.
– А мне бы докторской колбаски, – попросила Алиса.
– А пусть он позвонит из автомата маме… – сказал я.
– Моей маме? – спросил Сырник.
– Нет, моей. Пусть скажет, что я еще немного задержусь.
– Сушки – да, пресса – да, из нее сделаем цилиндр, мороженое малому – ладно уж, колбаса – черт с тобой, жри, позвонить маме – нет. И тихо мне тут, никаких мне тут «ха-ха-ха, хо-хо-хо, хи-хи-хи».
Послали номер 3, а номер 4 остался стеречь нас.
Номер 3 вернулся через полчаса с сушками и прессой для цилиндра, все заняли свои места: Пельмень, как всегда, уселся в инвалидную коляску, Сырник забрался в детскую кроватку, в шляпе и с цветком во рту – пластмассовый нарцисс нашелся в Куче, не знаю, кому он изначально принадлежал. Сырник планировал прицепить его на цилиндр.
И вдруг… Почему-то все главное происходило утром, приблизительно в одно и то же время, как будто враги Романа приходили к девяти на работу и все решалось. И вдруг у Сырника зазвонил телефон.
Связь была плохая, Сырник, сидя в кроватке с поджатыми ногами, кричал: «Але, але, я тут, у меня все под контролем!», но начальство его не слышало. Начальство его не слышало, но, кажется, кричало, Сырник нервничал, не мог выбраться из кроватки и, как младенец к маме, тянул руки к Пельменю. Все же человек, сидящий в детской кроватке в шляпе и с цветком во рту, не расположен к мгновенному выполнению служебных обязанностей. Представьте, что вы сидите в приятной компании в детской кроватке, в шляпе и с цветком в зубах, беззащитные перед внешним миром, – и вдруг из внешнего мира кричит начальство.
А Пельмень – у него было меньше склонности к прекрасному, но больше дисциплинированности в выполнении служебного долга – сказал: «Встань, встань вверх!», как будто можно встать вниз. Сырник все больше нервничал, не мог встать вверх, но связь вдруг волшебным образом установилась, и начальство его услышало, и он услышал начальство. Выслушав начальство, Сырник сказал: «Понял», отключился и встал. Стоял в кроватке и молчал.
И мы молчали, смотрели на него.
Алиса заплакала, сказала: «Папа? Что с моим папой?», а Скотина спросил: «А меня куда денете? В детдом, что ли?»
И я подумал: его мать в Америке, ни у кого нет ее телефона, и что скажет мама, когда я приведу Скотину домой. А Энен попросила Сырника:
– Пожалуйста, говорите осторожней, здесь его дети… Что с Ромочкой, что вам сказали?
– Сказали – все решилось. Сказали нам уходить. Во дают… то у них то, а то раз – и это…
– Как уходить? Куда уходить? У нас же репетиция? – удивился Пельмень.
– Решилось, решилось, папа победил! Мой папа победил, а вы дураки! – закричала Алиса. – Дураки, дураки, тупые дураки!
Она сориентировалась быстрее всех и теперь держалась боевым петухом, жаль, что триумф отчасти потерял смысл: к тому времени Сырник и Пельмень были нашими коллегами по драмкружку. Она могла бы выйти в коридор и торжествовать там, перед низшими чинами, но кому нужны низшие чины?
– …А как же цилиндр? С полями можно сделать… из журнала, – сказал Сырник.
– Да уж теперь все, забудь… Я вынул из головы шар, я вынул из головы шар… – пробормотал Пельмень и сам себе ответил, печально, словно прощаясь навсегда с чем-то хорошим: – Положь его обратно, положь его обратно.
– Нет, не положу, нет, не положу! – огрызнулся Сырник.
Пока все судили-рядили, Энен просматривала журналы, подозвала Сырника, показала ему рекламу американских машин, – когда они успели так подружиться? Сырник сказал: «Я уже не так хочу “седан”…»
– Вот этот красивый, мне нравится… – сказала Энен и, как мне показалось, без паузы: – Puis-je jouer avec une nouvelle poupée… Maman j’ai la nausée et le vertige… Maman de bon matin, nous irons aujourd’hui la marche…
Ознакомительная версия.
