Ознакомительная версия.
– Но она их не рожала! – упрямо загудела Девочка.
– Зато полюбила всем сердцем и вырастила как своих детей.
– Зачем она не сказала мне?
– Она считала, что тебе рано об этом знать. Кстати, твоя мама тоже была против, чтобы мы об этом рассказывали.
– Почему?
– Она побоялась, что ты будешь переживать. Или отвернешься от Тамар.
– Как это… отвернешься?
– Меньше станешь любить.
– Я не стану ее меньше любить! – Девочка резко села, поймала взгляд бабушки Кнарик. Повторила с нажимом: – Я не стану ее меньше любить!
– Умница ты моя, – улыбнулась Кнарик. – Ладно, вы тут разговаривайте, а я пойду к Вачо. Он внизу, сидит у печки, любуется огнем. Я ему обещала напечь ципулов. Спускайтесь минут через пятнадцать, первая партия ципула как раз будет готова.
– Хорошо.
Как только за Кнарик закрылась дверь, Девочка заканючила:
– Пап, ты не ругайся на Вачо за то, что он помог мне до дома бабушки Кнарик дойти.
– Ну что ты! Как можно сердиться на Вачо.
– Это я его попросила, а он помог. Взял меня за руку и повел по Берду. Я только подсказывала ему дорогу. Говорила – тут надо повернуть на эту улицу, тут – на эту.
– А что тебе Вачо рассказывал?
– Ничего. Он вообще ничего не рассказывает. Только повторяет за мной слова.
Девочка легла на спину, сложила руки под головой:
– Пап. А можно я сегодня останусь здесь?
– Можно, конечно. Но сегодня возвращаются дед с бабушкой и Тамар. Они же соскучились по тебе.
– А я завтра приду, с бабушкой Кнарик.
– Ладно.
– Видел, какой красивый ковер она соткала?
– Да разве успел? Сейчас рассмотрю.
Петрос поднялся с ковра, встал на его край, восхищенно зацокал языком. Это был знаменитый ворсовый технахундж – солнечно-золотистый фон, темно-узорчатая багряно-шоколадная сердцевина, нежно-бежевая шелковая бахрома.
– Сможешь прочитать? – спросила Девочка.
Петрос опустился на колени, провел пальцами по тонкому орнаменту, обрамляющему ковер. Если правильно вычислить первую букву, можно прочитать вплетенную в ковровый узор, незаметную для непосвященного фразу. Девочка какое-то время наблюдала за отцом, потом ткнула в лежащий на боку глиняный кувшин.
– Начинать нужно отсюда. Мне бабушка Кнарик показала.
Петрос прикрыл ладонью кувшин, заскользил пальцем направо, наконец выискал в хитросплетенном ветвлении орнамента первую букву – «».
– [28],– читал, медленно передвигаясь по краю ковра. Это была цитата из «Книги скорбных песнопений» Григора Нарекаци – монаха, поэта и философа раннеармянского Возрождения. Цитата была на грабаре[29], поэтому Петросу пришлось изрядно повозиться, чтобы отыскать все буквы и сложить их в осмысленное выражение.
Он выпрямился, произнес шепотом: «Слово к Богу, идущее из глубин сердца», – потом повторил фразу еще раз, громче. Умолк, пронзенный совершенно отчетливым ощущением того, что где-то там, за спиной, выпрямились и простерлись огромными крылами люди, которые ушли, но навсегда остались с ним.
– Красота, да, пап? – завозилась ладошкой в его руке Девочка.
– Что? – очнулся Петрос. – Красота, да.
5Кнарик раскладывала на раскаленной поверхности дровяной печки тоненькие ломти сырого картофеля. Картофель схватывался румяной, мигом подгорающей по краям корочкой, скворчал. Кнарик посыпала каждый кусочек ципула крупной солью, поддевала ножом, переворачивала на другой бок. Потом выкладывала ломтики картофеля на большое блюдо, сбрызгивала растопленным сливочным маслом. Рядом, на разделочной доске, лежал домашний сыр, а в глубокой глиняной миске – соленые помидоры.
Комната, в которой она затеяла ципул, была очень большая, с высоким каменным потолком и окнами в рассохшихся деревянных рамах. Это было излюбленное место посиделок домочадцев и гостей – летом там прохладно, а зимой весело гудит печка. В углу притулился шифоньер – старенький, кривобокий, подслеповатый от затянутых мутным стеклом дверец, а покрытый простенькой клеенкой стол и деревянная тахта стояли рядом с печкой. Вдоль стены, что напротив окон, прислоненные к ней узким днищем, лежали пустые глиняные карасы, над ними висели початки сушеной желто-красной кукурузы. Пахло пряно, остро и вкусно – базиликом, чабрецом и розмарином.
– Ешьте, я сейчас еще приготовлю. – Кнарик водрузила блюдо с ципулом в центр стола.
Вачо взял горячий ломтик картофеля, подул, чтобы тот быстрее остыл, положил сверху кусочек сыра, протянул Девочке – на! Взял другой ломтик, украсил сыром, протянул Петросу. Петрос улыбнулся, погладил его по голове:
– Я возьму, Вачо-джан. Ешь.
Вачо кивнул, торопливо принялся жевать, закатывая глаза и громко причмокивая, слизывая с пальцев капли сливочного масла.
– С сы-сыром вку-снее, – прошамкал с набитым ртом.
Кнарик сходила в погреб, вернулась с трехлитровой банкой персикового компота и небольшим глиняным кувшином.
– Компот детям, а мы с тобой красного вина выпьем, Петрос. Васо из Паравакара привез.
– Васо когда вернется? – Петрос распахнул дверцы старого шифоньера, достал четыре стакана.
– Да разве я знаю, когда он вернется? – пожала плечом Кнарик. – Второй день в ремонтной мастерской пропадает, следит, чтобы технику в порядок привели. Видите ли, все тракторы к концу года из строя вышли.
– В воскресенье погнал людей работать?
– А кто ему слово поперек скажет? Вылитый Пашо.
Они переглянулись, рассмеялись. Названный в честь грозного прадеда, Васо унаследовал от него не только имя, но и несговорчивый, суровый нрав. Колхозники боялись его как огня – в гневе Васо был даже страшнее прадеда, о крутом характере которого до сих пор в Берде ходили легенды.
Вот уже двадцать лет, с того дня, как скоропостижно умер муж, Кнарик растила сыновей одна. Младший, Вардкес, учился в Ереване, на инженера. Старший, Василий, работал в колхозе агрономом. Год назад он пережил мучительный развод – жена попалась с таким же, как у него, темпераментом, и однажды, истерзанные бесконечными ссорами и взаимными обвинениями, они решили расстаться, чтобы не отравлять существование друг другу и детям.
– Не помирились еще? – Петрос не сомневался, что рано или поздно Васо снова сойдется с женой.
– Двое детей, куда деваться. Помирятся. Думаю, развод им на пользу пойдет. Порознь поживут, мозгов наберутся. А то замучили по мелочам скандалить.
Кнарик разлила по стаканам компот.
– Можно мы во дворе его выпьем? – попросила Девочка.
– Сидите в тепле, зачем вам на улицу?
– Там веселее.
– А если простудитесь?
– Не простудимся. Мы оденемся. И шапки натянем.
– Ну ладно, тогда идите. Но ненадолго.
– А м-можно мы с со-бой еды возь-мем? – разволновался Вачо.
– Конечно можно!
Кнарик положила на блюдо с ципулом сыра, добавила несколько соленых помидоров и большую горбушку хлеба.
– Вот вам провизия.
– Ура! – заторопилась Девочка. Она сдернула с вешалки пальто Вачо, стянула свою куртку. Быстро оделась, проследила, чтобы Вачо застегнулся на все пуговицы и натянул шапку.
– Ты бери ципул, а я возьму стаканы с компотом.
– Ишь, раскомандовалась! – Кнарик отворила дверь, придержала ее, выпуская их во двор.
– Так он же совсем как маленький, – кивнула на Вачо Девочка.
– А то ты большая! Никуда не уходите, смотрите у меня!
– Не уйдем. Мы тут, в саду. Посидим на скамейке, поедим.
– Хорошо.
Петрос поддел кочергой крюк на дверце печки, поворошил угли. Подкинул дров. Печка загудела, запылала жаром. Кнарик переложила в тарелку новую порцию ципула, сбрызнула маслом.
– А это нам.
– Расскажи, как все было, – попросил Петрос.
– Ничего такого, не волнуйся. Я на кухне как раз во-зилась, мыла посуду после завтрака. Оборачиваюсь на звук открываемой двери, смотрю – стоят. Нарядные, – Кнарик рассмеялась: – Девочка говорит – дай Вачо конфету, я ему обещала. Я дала им карамелек. Мама с папой внизу, – спрашиваю. Я была уверена, что вы вместе приехали, не могли же вы ее одну отпустить в другой конец Берда. А она говорит – я с Вачо пришла. И объясняет – меня соседка Вардик обидела. Сказала, что мама скоро умрет и папа женится на другой тете. А еще сказала, что нани нам не родная.
Петрос задергался желваками.
– Сволочь!
– Подожди ругаться. Дослушай сначала. Так вот. Рассказывает она мне все это, а сама не плачет. Смотрит снизу вверх вот такенными глазами, карамельки в руках теребит. Нормальный ребенок прибежал бы к матери, ткнулся ей в колени, нажаловался. А эта ушла в другой конец Берда. Спрашивать с младшей бабушки, почему соседка Вардик ее обидела.
Петрос вытащил из кармана пачку сигарет, закурил, глубоко вдыхая горьковатый табачный дым.
– Кнарик, ты взрослей и умней меня. Подскажи, как мне в этой ситуации себя повести. Я же не могу с женщины спрашивать. А у Левана не спросишь – какой спрос с инвалида? Она его до того довела, что бедный мужик вторую неделю в хлеву живет.
Ознакомительная версия.
