Пашков и Калина говорили часа полтора, но так и не договорились. Калина не допустил его до работы, отправил домой с напутствием всё продумать и принять правильное решение. Пашков уехал, а Калина «засучив рукава» принялся за дела, посмотрел как справляются рабочие, сходил к химичкам, которые продолжали «добывать» серебро, потом сел на телефон и стал обзванивать поставщиков сырья… По телефону договариваться было сложно и Калина лишь обговорил условия личной встречи с одним из поставщиков, уверенный что при более тесном общении он сумеет убедить партнёра… он умел убеждать. Он не сомневался, что убедит и Пашкова – поерепенится и напишет заявление. Главное, успеть это сделать до выхода на работу Шебаршина.
Дома Пашков не решился признаться жене, что его вынуждают уволиться. Он на ходу при-думал отговорку, что деятельность фирмы в связи с болезнью директора почти полностью остановилась и большинство сотрудников будто бы находятся в неоплачиваемом отпуску, а остальные работают не полный рабочий день. Настя, похоже, поверила и не обеспокоилась. Другое дело сам Пашков, он всё время напряжённо думал о последнем разговоре с Калиной. Ему не хотелось ничего делать, даже не хотелось идти к Матвееву. На следующий день он поехал на работу, но Калина там не появился, он уехал на встречу с поставщиками. Пашков до обеда проболтался между складом и цехом и уехал домой. Потом он стал приезжать через день, благо жена была предупреждена, что фирма работает с «перебоями». Когда встречался с Калиной, тот с улыбкой осведомлялся:
– Ну что надумал?
Пашков отвечал отрицательно, но с каждым разом все менее твёрдо…
Спустя неделю Пашков написал заявление об уходе.
– Ну, вот и хорошо, – улыбался Калина, накладывая резолюцию.
Тут Пашкова прорвало:
– Чего хорошего Петя? Неужто ты веришь, что тебе удастся ударным капиталистическим трудом заслужить доверие таких как Шебаршин, стать его компаньоном!?
– Не знаю Сергей. Я сейчас хочу просто дело наладить.
– Да он тебя использует и выбросит, помяни мои слова! – продолжал раздражённо пророчить Пашков.
– Всё может быть, – снисходительно улыбался в ответ Калина.
– Ты же не видишь очевидного, также и с бабами! – Пашков уже ничего не мог с собой поделать, он всё более заводился, ему захотелось побольнее уколоть, обидеть Калину.
– Что ты имеешь в виду, с какими бабами? – насторожился от неожиданности Калина.
– Ты хоть в Третьяковку, или Пушкинский музей ходил когда-нибудь, смотрел там картины, видел какие бывают по настоящему красивые бабы? Тогда бы ты к этой Людке на пушечный выстрел не подошёл…. – в последний момент, что-то сдержало Пашкова сказать, что у Калины и жена внешне…
Калина, однако, был так удовлетворён написанным заявлением, что не особо обиделся:
– Я тебя понимаю Сергей. Ты сейчас зол, считаешь, что лишил тебя жирного куска. Если тебе от этого легче, пожалуйста, костери меня как хочешь, только Людмилу не трогай. Может она и не красавица, а баба хорошая, добрая. И это для меня важнее любой красоты.
Последние слова как-то сразу сбили с Пашкова спесь. Он внимательно посмотрел на мягко улыбавшегося Калину. До того он как-то не задумывался, что кроме внешней эстетики может быть и другая…
– Ты зайди завтра в офис, там тебя рассчитают и трудовую возьмёшь. Не обижайся, я совсем перед тобой не виноват…
На следующий день, когда Пашков приехал в офис, там его встретили недоумённые взгляды бухгалтерши и секретарши:
– Сергей Алексеевич, чем вызвано ваше заявление?… Мы тут не знаем, что и думать. Это не козни Калины? Оказался тут за главного и момент использует.
Пашков отвечал общими фразами, отшучивался. Потом его позвал в кабинет Ножкин.
– Сергей Алексеевич, скажите откровенно, что за конфликт возник у вас с Калиной… ему нужен свой карманный кладовщик?… Если вы не хотите увольняться и он вас вынуждает?… Не такой уж он и всесильный. Я свяжусь с Шебаршиным, обрисую ему ситуацию и, не сомневаюсь, что он даст добро на вашу дальнейшую работу у нас в фирме.
Пашков задумался, но колебался недолго:
– Да нет, не стоит директора беспокоить. Я сам, добровольно… Калина здесь не причём.
– Ну, как знаете. Только и по его не будет. Фиренков на складе не останется, – твёрдо произнёс Ножкин.
Получив расчёт, Пашков покинул офис и в метро, купив жетон, набрал рабочий номер Калины. Но к телефону подошла Кондратьева… Когда трубку взял Калина, Пашков ему сообщил:
– Петя, я уволился, всё, работай спокойно.
– Счастливо тебе Сергей.
– Слушай, сейчас Ножкин мне сказал, что Толю они на складе не оставят, и вообще в офисе они все против тебя. С твоих же рук едят… Ладно не стану в подробности вдаваться, ты всё равно вряд ли мне поверишь. Но всё же будь осторожней, делай выводы. Тяжело тебе придётся.
– Спасибо Сергей, – помолчав, ответил Калина.
Дома Пашков не сказал, что уволился. Трудовую книжку спрятал. Насте он объяснил, что фирма на грани банкротства и всех сотрудников отпустили в бессрочный отпуск… Уже перед самым Новым годом он несколько оправился и решил окончательно развеять свой пессимистический настрой «эстетическим» лекарством, посетив профессора Матвеева, к которому из-за всех этих перипетий с работой не ходил уже более трёх недель.
Он долго звонил, но дверь квартиры профессора так и не открылась, хотя была суббота. Он пришёл на следующий день и вновь лицезрел лишь закрытую дверь… Открылась дверь рядом и женщина-соседка сообщила, что профессор скончался полторы недели назад. На работе с ним случился инсульт, от которого он уже не оправился. Всё это она передавала со слов сына, который приезжал на квартиру отца и много вещей оттуда вывез, вывез спешно. По описаниям вывозимых предметов Пашков понял, что то были картины и скульптуры.
На улице стояло безветрие и потому хлопья снега падали отвесно. Новость так ошеломила Пашкова, что он напрочь забыл переживать за своё увольнение. Старик-профессор так много стал для него значить за последний год. На ум вдруг стали один за другим наплывать, без всякой связи и причины наиболее запомнившиеся эпизоды их общения, они ведь о многом не договорили. Как-то они говорили о вкладе отдельных наций в мировую культуру, о выдающихся деятелях. По поводу англичан Пашков высказался в довольно пренебрежительном тоне, де они по большому счёту ни в чём не преуспели, ни в классической музыке, ни в живописи, да и в литературе не особенно. В ответ профессор, посмеявшись над такой безапеляционной оценкой, сказал:
– А Шекспир, а Диккенс, а Киплинг, а Генри Мур, помните вы его сами высоко оценивали. А Джордж Оруэлл, едва ли не величайший писатель двадцатого века, во всяком случае, один из умнейших.
– А что разве может писатель не иметь ума? – в свою очередь рассмеялся Пашков.
– Ну, как вам… всё конечно относительно, но такие примеры были, когда талантливые, широко известные авторы, в общем, оказывались людьми не далёкими. Например, Алексей Толстой, имел бесспорное писательское дарование, но глубоким умом не отличался. Есть и обратные примеры, Солженицын, умнейший человек, но писательским талантом Бог его, увы, обделил…
В переходе метро Пашков машинально остановился у киоска, где продавались видиофильмы. Его взгляд бездумно скользил по витрине уставленной десятками видиокассет. Вдруг что-то знакомое, напомнившее опять же о Англии и профессоре, заставило его задержать взгляд на обложке одной кассеты. На «фасаде», коробки слились в поцелуе мужчина и женщина и сверху значилось название фильма: «Английский пациент» – девять премий «Оскар».
Однажды они с Матвеевым заговорили о киноискусстве. Сейчас, увидев видиокассету Пашков отчётливо вспомнил слова профессора: «Обязательно посмотрите фильм „Английский пациент“. Посмотрите и попробуйте по своей излюбленной привычке сравнить его с лучшими нашими фильмами, начиная от канонизированных бондарчуковских и герасимовских, до нынешних. Сравнивайте всё, интеллект заложенный в сценарий, страсти, зрелищную притягательность и потом сделайте вывод, что лучше, выше. Я не буду вам говорить своей оценки, чтобы вы сами без подсказки оценили. И ещё, не обращайте внимания на западную чернуху, смотрите и анализируйте только истинные шедевры, их не так уж мало, фильмов, которые наши кинодеятели намеренно замалчивают…»
Пашков купил кассету.
Шебаршин вышел на работу в январе, после новогодних праздников. Он ходил молча, вникая в дела. Ножкин, секретарша и бухгалтерша предоставили директору исчерпывающую информацию обо всём случившемся в его отсутствие… Калина всё более ощущал, как над ним «сгущаются тучи», которые не смогли развеять никакие позитивные результаты. А результаты были на лицо: на счету фирмы появились лишние двадцать тысяч долларов, «испарились» все долги по аренде и зарплате, всё до последней гайки вывезено со старого места, восстановлено сотрудничество с подмосковным комбинатом… В условиях дефолта, когда вылетели «в трубу» едва ли не каждая третья частная фирма, а в оставшихся двух имели место перебои с зарплатой… Но Шебаршин на бодрый доклад Калины, лишь кивнул и сказал, что он с этого момента может заниматься только своими непосредственными обязанностями начальника производства. О том разговоре в больничной палате, когда директор умоляя спасти фирму, обещал… Об этом он не вспомнил.
