Вот уже почти год каждый божий день в разное время раздаётся странный телефонный звонок. В поднятой трубке ни голоса, ни шороха, ни звука. Молчание в трубке долго не длится, обрывается гудками. Регулярность таких звонков настораживает. Неизвестность тревожит. Начинаешь представлять нелицеприятные картины, вспоминаешь дневниковые записи Ольги Берггольц об ужасающем молчании в телефонной трубке, после которого раздавался звонок в дверь и человек пропадал навсегда. Реже приходит на ум что-то из области романтических отношений, забывая о годах и поседевшей дурной голове.
Ремонт в доме – это переворот в сознании, переосмысление прошлого, вал нежданных разбуженных чувств, провал в глубокие тайники памяти, возврат к необратимому, преодоление собственной захламлённости и ненужного скарба, стремление к свободе, к разрыву прошлых цепей и бегу к новым. Какое наслаждение выбрасывать останки прежней жизни, не оправдавшие надежд, топтать их мысленно и воочию ногами, горько прозревая через своё обретённое песочное счастье. Ворох ненужных вещей, поглощающих запылённое пространство протечных комнат, давил многолетним грузом на психику, ослабляя дух и тело, скрепляя хрупкими узами союз, испещрённый сердечными рубцами пережитого. Правда безжалостно сверлит сердце, выкручивая руки застарелой сонной Привычке. А Привычка по привычке равнодушно закрывает глаза на Правду, стараясь из последних сил сохранять душевное равновесие, сберегая битые Правдой больные нервы. И на это мазохистское «благоустройство» мы кладём всю жизнь!
Откуда эта нелепая безотказность в выполнении людских просьб, звучащих для меня как приказ свыше? Не умею отказывать в лоб. В результате чужие проблемы облепляют, начинаешь увязать в них с головой, тратить уйму времени и сил на их разрешение, получая заслуженно незаслуженные словесные оплеухи. Не вырваться из плена жалостливого участия, не изменить свою натуру. Легче сделать, тяжелее отказать. Может, это синдром неустойчивых к просьбам взвинченных нервов после болезненно пережитых отказов детства?
Жадность впечатлений тянет усталое тело с ноющими ногами по кругу своих сомнительных щедрот к заманчивому возбуждённому шуму, к восторженной шевелящейся толпе, к ярким краскам непонятных конструкций, к ритму непривычной, не твоей, жизни, к скорости речей и оборванных непонятных мыслей, к бесцельной устремлённости поиска настоящего в сиюминутном. Заняты глаза – они смотрят, заняты ноги – они ходят, заняты руки – они держат, только голова пуста до звона в ушах. Жив лишь страх отверженности, неприкаянности постыдной старости, неэстетичности дряблого тела, ненужности тебя этой, выстроенной суетным тщеславием, жизни.
Всё так тревожно в мире: дикая вражда к России, откровенный фашизм в Украине, давление мощных держав на слабые, унижение страны санкциями за поднятую голову, каверзные мировые игры с нефтью, обвал рубля, неустойчивость и неопределённость в делах и отношениях… А у меня вопреки всему зреет странное чувство ожидаемой радости, какого-то большого события, которое перевернёт мою жизнь, наполнит смыслом, сделает её востребованной. И в мире, как мне кажется, всё утихнет внезапно от какого-то вселенского толчка, от неожиданных событий или природных катаклизмов, расставивших мировые приоритеты по-иному. Я чувствую приближение неотвратимых событий, как чувствуют животные приближение землетрясения или как чувствует мать первые почти неуловимые толчки ребёнка в своей утробе. Откуда это ожидание перемен? А может быть, эта вера и счастливое ожидание даётся мне свыше для того, чтобы у меня были силы выдержать испытания настоящего?
Ощущение величия воды приходит не сразу. В начале жизни её просто не замечаешь. Лишь слабея, с годами, вода становится бесценным кладом, олицетворяя собой жизнь. Она подобна материнскому лону, в котором покойно, невесомо и комфортно. Погружаясь в воду, я трижды её целую, ощущая божественный трепет и какое-то языческое поклонение перед ней. Вода принимает меня всю без остатка, со всеми мыслями, чувствами, состояниями. Я подчиняюсь ей полностью, отдаю себя в её целительную власть, растворяясь в её податливой, на первый взгляд, необъятности. Безграничное безмыслие, душевное равновесие и первозданность бытия охватывает и уносит в её мир, из которого не хочется возвращаться. Мы её дети, её рыбы, её моллюски и атомы. Выходя из воды, особо чувствуешь силу тяжести своего тела, его неуклюжесть и лишний вес. В воде ты молод, пластичен, лёгок и не одинок.
«Лицом к лицу – лица не увидать»
Смотришь на знакомого человека со стороны и непроизвольно открываешь то, что невозможно рассмотреть вблизи. Ты видишь его неуклюжесть или лёгкость, болезненную осторожность или неожиданную уверенность, доверчивость или закрытость, деланность или естественность и многое другое, что при общении прячется от глаз. Интересно, а как я выгляжу со стороны, предоставленная самой себе? Думаю, по-разному, в зависимости от душевного состояния. Обнаружила, что имею способность сживаться с той средой, в которой нахожусь. Если это поход за продуктами, то и вид хмурый озабоченной домохозяйки. Если это посещение вернисажа, то откуда что берётся, плыву как лебедь от экспоната к экспонату, стараясь держать и тело, и лицо, наблюдая себя чужими глазами. Если это прогулка по осеннему парку, то лихость небывалая и чёртики в глазах от удовольствия. А уж если день не выдался и на душе камень, то хожу, сгорбившись под ним, торопливо семеня, глядя только себе под ноги, непрерывно ведя внутренний диалог с тем, кто никогда его не услышит. Женщина выходит в мир как на театральную сцену, играя то недурно, то блистательно, то отвратительно, в зависимости от заложенного природой таланта, которому нужна подпитка зрительного зала. Мужчина менее зависим от зрителей, более честен в своём естестве, но неисправимо наивен, доверяясь женщине.
Мудрая Природа рациональна, прагматична и равнодушна. Она не терпит пустоты и бездействия. И если ты, её создание, не живёшь по её законам, то она тебя высушит, выкинет и уничтожит. Молодость берёт всё, что может, поддаваясь сиюминутному желанию, тратя себя бездумно, шарахаясь от нудной осторожной старости, забывая, что эта карга стоит у них за спиной и следует тенью. Природа поддерживает живое и ускоряет конец увядания. Так что же мы так возмущаемся и делаем драму из того, что дети наши, столкнувшись внезапно с нашей старостью, начинают брезгливо её избегать, чтобы не дышать с ней одним воздухом, чтобы не видеть немощного тела, не слышать жалобных стонов, раздражённых безысходностью речей? Так не лучше построить жизнь так, чтобы нести свою старость достойно, отрезав ложные надежды на последний стакан воды, не ожидая ни от кого благодарности за то, что происходило с нами помимо нашей воли, за то, что мы совершали по указке природы…
Человек – удивительное существо. Вроде бы и разум ему дан, и память. Но всё равно никакие глобальные выводы или накопленный другими опыт не делают его мудрым, не ограждают от повторения тех же ошибок. Вновь и вновь он будет упорно вляпываться в те же истории, конфликты или нежелательные ситуации, постигая лишь на собственной шкуре избитые вековые истины. А не глупость ли это при наличии разума?
Вдохновение – состояние эйфории и полёта. Перенос на бумагу чувств и мыслей – тяжёлая и радостная работа. Рукопись в руках – состояние нищего, держащего клад, обреченного на несбыточные мечты и больное воображение. Подготовка макета книги – сравнима с зачатием плода, который надо осторожно выносить в неподходящей для этого среде. А когда книга проходит все стадии типографской печати, резки, укомплектований, прессований, сшивки, склейки, то это состояние схоже с родовыми схватками, когда настроение и самочувствие резко меняются по непонятным причинам. Твои мысли и слова обретают живую душу, стремяшуюся выйти на свет божий через муки и страдания, войти в желанный мир, в котором её ждут, как ждут каждого рождающегося на свет младенца. Во время рождения книги надо замереть, сосредоточиться на священном выжидательном покое, не думать ни о чём мирском, проходя мысленно этот путь с ней, чтобы принять её на руки и подарить бессмертие.
Сокровенные тревожные мысли днём безжалостно гонишь, запихиваешь в далёкие ячейки памяти, закрываешь на непроницаемую дверь, стараешься забыть их, вычеркнуть, удалить, как болезненную коросту, сдавливающую сердце, лишь бы пребывать в ритме времени, бежать, делать, успевать, а главное – не думать о них, пытаясь освободиться от съедающей тебя острой потаённой правды. Но глубокая ночь легко и беззвучно открывает замурованные мысли и выпускает их в твой болезненный сон, где всё начинаешь переживать заново – тосковать, любить, терзаться, быть рядом с теми, кому это уже не надо, любить тех, кого уже нет, растворяясь в этой невозвратности, в горьком безвременье, просыпаясь на мокрой от слёз подушке.
