Ознакомительная версия.
Когда Федя ступил в третий десяток, мать с отцом требовали, чтобы он непременно женился. Водили в дом красоток из числа дочерей знакомых и сотрудников – и всё ему не по вкусу. Да и не хотелось в таком раннем возрасте расставаться с холостяцкой свободой.
А ещё родители доставали тем, что по ночам Федя жжёт много электричества. Он любил зачитываться «до утренних дворников», как говорил его отец.
Плюнул Бакланов на всё и ещё в студенческую бытность ударился в кочевье по съёмным квартирам, хоть и доводилось по ночам разгружать вагоны, чтобы оплачивать независимость. Даже когда мама развелась с отцом и подалась на Землю Обетованную к сестриной семье, он так и не вернулся в родительский дом.
После долгих препирательств отдел кадров принял автобиографию Фёдора в том виде, в каком он и настаивал.
Поработав в качестве вспомогательного персонала, Федя решил, что пора пробиваться повыше. Для начала надо поступить в аспирантуру. Карьерный рост в любом НИИ невозможен без учёной степени хотя бы кандидата наук. Бакланов любил повторять народную поговорку – «учёным можешь ты не быть, но кандидатом стать обязан».
В аспирантуру Федя попал только благодаря недобору на его специальность. Его и брать-то не хотели: парню звёзды с неба в руки не шли, реферат написан средненько, на вступительных едва набрал «четвёрки». Кроме английского. Заворожил он комиссию так называемым «Скаузом», ливерпульским диалектом, невесть откуда взятым.
Конечно, в науке одним английским далеко не продвинешься – надо же и в деле что-то соображать. Да вот не складывалось, а виной всему – лень ленская. Бывало, ухватится Фёдор за мелкую проблему, нацарапает статейку, а глубже копнуть – не по Сеньке шапка. В смысле не по Федьке. Так до сих пор и перебивается по мелочам. Диссертацию писал с натуги, в сроки не уложился и давно к ней охладел.
После столкновения с Маслаченко Федя снова приходит к запоздалому выводу, что диссер надо закончить и поскорее. И надо срочно увидеться с Гуру, как Бакланов про себя называет Виктора Ефимовича Приходько, научного руководителя по диссертации. Гуру едва ли не единственный на весь институт, кто до сих пор верит, что у Фёдора большой потенциал, и он должен, просто обязан, защититься, хоть и отстал по срокам.
На другие мысли времени нет: Бакланов наконец доходит до кабинета отдела цен. Взявшись за дверную ручку, делает паузу. Глубокий вдох – и сдержанный рывок.
– Доброе утро! – бодрое приветствие вкупе с натянутой улыбкой остаётся почти без внимания. Фёдора не удивляет безучастность к его персоне. Торопливо скидывает плащ и, найдя в шкафу свободные плечики, там же его и располагает. Расстегнув обе пуговицы пиджака, усаживается за стол, с ближнего края, рядом с входной дверью.
Комната маленькая. Столов целых шесть, расставлены попарно, в три ряда, так что в созданных проходах двум человекам разминуться можно только в профиль и впритык. Места едва хватает для сотрудников, гардероба и двух книжных шкафов, упакованных справочниками, пособиями. Отдельные полки чуть не ломятся от папок, так туго набитых документами, что тесёмки вот-вот готовы лопнуть.
В отделе с Фёдором пятеро коллег: трое пожилых мужчин, одна женщина ещё более почтенного возраста, и девушка, хоть и заметно моложе Фёдора, но уже кандидат наук. Отличница по школе, институту и, вообще, по жизни. Стервочка. Зовут её Валя Зиновчук. Она единственная, кто замечает появление Бакланова. Её ответ на приветствие ограничивается ухмылкой и кокетливым подмигиванием.
Все погружены в работу, только макушки торчат. Идёт коллективная вычитка методических рекомендаций перед отправкой в типографию.
Федя не знает, что делать и с чего начинать. Впрочем, как всегда. Безразличным взглядом окидывает сотрудников, убеждаясь, что никому до него нет дела. Ну, может, это и к лучшему – никто доставать не будет.
Наконец, к Бакланову подходит Зинаида Андреевна Примакова, доктор наук, три дня до пенсии. Как научный работник, очень сильна, много знает, но ещё больше – мнит из себя учёное светило. Раздражается, если кто в чём-то разбирается лучше, чем она.
Как личность – Примакова из тех, кто держит нос по ветру. С приходом независимости Украины быстро приняла новые условия игры и теперь активно выступает за повсеместное использование украинского языка. Считает, что на ТВ и радио должен быть синхронный перевод на украинский, если выступающий говорит по-русски. Упорно старается забыть 80-е годы, когда на институтском парткоме рассматривали дела двух сотрудников, участников национального марша. Тогда она первая выступила с обличительной речью. О том, что её отец служил в МГБ в отделе борьбы с национализмом, тоже предпочитает не вспоминать.
В руках у Примаковой – распечатки рекомендаций. Зинаида Андреевна предлагает Фёдору пересмотреть уже вычитанные разделы.
– Авось, – говорит, – что-нибудь заметишь. Хотя…
– Что – хотя? – настораживается Фёдор.
– Да нет, ничего, – отмахивается Зинаида.
Они прекрасно понимают друг друга. Ни Примакова, ни кто-либо другой не надеются услышать от Фёдора что-то путное, однако приличия ради к нему таки обращаются. Фёдора же хватает лишь на то, чтобы повыпендриваться.
А выпендриться хотелось ему всегда. Ох, как хотелось! Герострат отдыхает. Федя любит, когда о нём говорят. Не важно, что. Или почти не важно. Главное – не выпадать из центра внимания.
Всё началось ещё в дошкольном детстве.
Глава 3. До школы и после садика
...
С детсадовской поры Федя не любил, когда его обходили вниманием. Какой-то взрослый посеял в хрупкую детскую психику неоднозначную мысль: «Чтобы тебя заметили, надо делать то, чего не делает никто». Дети воспринимают многие вещи буквально. Со временем одни дорастают до понимания неоднозначных истин, а другие так и остаются детьми.
Однажды во дворе пятилетний Федя увидел новую игру – «классики». На квадраты, нарисованные мелом на асфальте, бросаешь кусочек кирпича или камушек и прыгаешь с одного квадрата на другой. Смысла Федя не понял, но в игру попросился. Не приняли. Почему? Да разве знаешь! У детей на то могут быть разные причины. Может, сочли его малолеткой. Сами-то уже в школу ходят, а тут какой-то шкет, не умеющий толком даже считать. Расстроился Федя, но виду не подал. Во дворе нашлась компашка таких же малолеток для игры в прятки, что Федю вполне устроило.
Федина мама возвращалась с работы. Сын бегом навстречу, а маму на ласку не пробило. Отругала его за то, что бегает по асфальту босиком. И не важно, что другим детям это позволено. Лето ведь!
Нагоняй – вещь неприятная, да ещё на весь двор, при всех, но Феде общее внимание очень лестно, пусть и ценой унижения.
Кто-то из мальчишек возьми да толкни его:
– Иди обувайся, пацан!
Равновесие потеряно, Федя пластом на асфальте, и хоть не ушибся до боли, но…
– А-а-а-а!!! – разревелся на весь двор.
Иной ребёнок, если сам ударится или поранится, терпит, чтобы только не заплакать. Но если кто его толкнёт или ударит, то даже от малейшего ушиба дитя подымет такой рёв, что сбегаются взрослые. И ревёт малыш не из-за боли, а чтобы его пожалели – раз, и наказали обидчика – два. В этом смысле маленький Федя из большинства не выделялся.
Вникать в подробности детской психологии недосуг. Работа, знаете ли, кухня, стирка, уборка – где уж там, не до Сухомлинского. Вот мама и давай жалеть орущее чадо и ругать якобы обидчика, в уверенности, что коль дитя плачет, значит, ему сделали больно. Физически – может быть. Но такое «сострадание» вредит детской психике, поощряя моральную слабость вкупе со стукачеством. Почему родители проявляют безразличие к душе ребёнка – за то с них и спрос.
Федина мама набросилась на пацана-забияку: «Ты что делаешь?! Я вот щас тебе уши надеру!»
Догнать мальчугана, конечно, не удалось, и оба его уха остались целыми.
Феде ясно, что отныне в глазах двора он – «маменькин сынок». Стыдобище-то какое! Ужас!
В игру его так и не приняли. Но как же это? Сами ведь играют, а Феди будто и на свете нет. Такое стерпеть – нет сил.
Дождался Федя, пока мама зайдёт в подъезд, за углом дома снял майку, трусики… и вбежал во двор теперь уж не только босиком, но и голяком.
Игра прекратилась. Короткая немая сцена сменилась детским улюлюканьем и смехом. Из окон показались и взрослые, удивлённые и шокированные. Федя как угорелый мотался туда-сюда, довольный и счастливый. Теперь-то его заметили! О нём будут говорить! И в игру возьмут непременно!
Дети в пятилетнем возрасте должны стесняться выставлять напоказ голое тело. Понимал это и Федя. Вот и решил эпатировать публику, зная, что привлечёт к себе внимание.
Развязка наступила жестокая, но предсказуемая. На шум выбежала Федина мама и давай гоняться за отпрыском по двору, вызвав новый взрыв хохота. Теперь уже и взрослые, выглядывающие из окон и находящиеся во дворе, надрывают животики.
Ознакомительная версия.
