Ознакомительная версия.
Его, по-видимому, принёс кто-то из родителей, скорее всего, мать, добрая женщина. Странное дело: Светка ей никогда не нравилась, но после того, как мы разбежались, у матери проявилась в Светкином отношении малопонятная нежность: то она собрала все её фотографии в альбом и как бы невзначай подсунула мне, теперь вот носит её письма. Чудеса. Должно быть, схожий механизм заставляет любить почивших тиранов. Подавив в себе желание прочитать письмо прямо в подъезде, сую конверт в карман и пешком поднимаюсь на второй этаж.
Здравствуй, Лерик.
Можешь мне не верить, но я понятия не имею, зачем строчу тебе письма. Просто сажусь и пишу. Прямо мания какая-то.
Как ты там без меня, бедный Лерик? Говорят, квартиру снял. Один? Вообще-то я почти уверена, что один. Не могу представить, что ты сможешь с кем-нибудь жить, кроме своей мамы. Извини, конечно.
Что у меня? Сегодня год, как мы с Сержиком официально живём вместе, а праздновать не хочется, потому что нечего. Я где-то прочитала, что супружеская близость проходит три основных этапа: первый, когда супруги начинают друг перед другом без стеснения переодеваться, второй – ругаться матом, и третий, извини, пукать. Мы с Сержиком пока на втором.
Честно тебе признаюсь: основным приобретением от моей семейной жизни оказалось вовсе не так страстно желаемая «до» регулярная порция здорового секса, а ничем неконтролируемый поток мужских неудобств. Я хотела мужчину, а получила ребёнка, которого можно трахать. Кстати о трахе: раньше, сразу после свадьбы, мы делали «это» два раза в день, потом как-то незаметно перешли на один, потом на три в неделю, а сейчас совокупляемся (ненавижу это слово, но именно оно в полной мере отражает то, чем мы занимаемся) один – два раза в неделю, обычно по выходным. И чаще, честно тебе скажу, не хочется.
Что ещё? Сержик толстеет. Недавно загнала его на весы – сто пять кэгэ. Он аж присвистнул. Сказал: «Ни хрена себе», слез с весов и пошёл жрать. Времени было полдвенадцатого…
Вообще, чем дольше я с ним живу, тем чаще вспоминаю тебя. Ты только не подумай, что я хочу к тебе вернуться – не дождёшься – просто ты всплываешь в моей памяти как прямая его противоположность. Недавно я даже назвала Сержика твоим именем. Слава богу, тот ничего не заметил. Он последнее время вообще меня не очень замечает.
Ну, всё, писать больше не о чем. Ответа от тебя, я так понимаю, не дождусь никогда.
Не твоя Света.P.S. Надеюсь, у тебя всё так же плохо, как у меня.Ещё раз перечитав две последние строчки, не спеша складываю из письма самолётик и иду с ним на кухню. Запускать лучше всего оттуда. Примёрзшая форточка открывается с костным хрустом. Морозный воздух врывается внутрь, попутно занося с собой эскадрилью снежинок-самоубийц. Беру самолётик в правую руку, зажигалку в левую; щелкаю колёсиком и подношу синий язычок к хвосту. Прикрываю пламя ладонью, пока оно медленно и нехотя перебирается на бумагу. Когда хвост основательно пылает и гарантированно не потухнет, плавно отпускаю самолётик в холодный прямоугольник, за которым чернота. Маленький факел почти сразу входит в штопор и после двух широких витков падает в снег. Какое-то время бумага горит, освещая кусочек сугроба вокруг, затем резко тухнет – от факела остаётся лишь одна ярко-красная точка. Через секунду гаснет и она.
Задраиваю форточку и сажусь на подоконник. Сигарета сама собой оказывается во рту, пальцы ещё раз щелкают колёсиком зажигалки. Сладковатый дым наполняет лёгкие, налетевшие мысли хватают меня под локти и волокут из кухни прочь, в моё не слишком-то давнее, но, надо полагать, навсегда ушедшее прошлое…
Я понял, что влюбился, когда в первый раз увидел её в домашней одежде: синей полосатой кофточке с коротким рукавом и облегающих трениках. Это было зимой девяносто первого. Не помню, зачем, мы зашли к ней домой с одной нашей одноклассницей, Танькой Васильевой. Я был посажен на диван в большой комнате перед телевизором, а Светка будто бы случайно прошла мимо, на секунду замерев, как раз на линии, соединяющей мои глаза и экран. Этой самой секунды оказалось достаточно, чтобы я зафиксировал её тонкую талию, обтянутые кофточкой острые груди и стройные ножки. Помню, в тот момент я подумал: «Какая же она тоненькая». Следующей мыслью было: «Хана, влюбился».
Со Светкой у нас развивалось так: мы начали встречаться в последнем классе школы, вскоре после описанного выше случая. Я ходил к ней домой, якобы для занятий английским. Мы запирались в её комнате и, ловя каждый шорох за дверью, обжимались на диване. На втором курсе института я её бросил (уже не помню, почему), на третьем вернулся (это было непросто), на четвёртом она бросила меня, потом мы на непродолжительное время сошлись на пятом, потом опять разошлись, потом, на шестом, она сделала робкую попытку начать всё сначала, но я тогда уже был с другой, поэтому взаимностью не ответил, а потом она как-то стремительно вышла замуж. И всё бы, как говориться, ничего, но только после окончательного разрыва стало понятно, что любил я её по-настоящему.
Как я ни старался, забыть Светку совсем или же вспоминать о ней редко, с лёгким апломбом первого владельца, не получалось. Я думал о ней постоянно и совсем в другом контексте. Есть такой кинематографический приём, когда необходимо одновременно показать, что происходит с героями ленты, находящимися в разных местах. В этом случае кадр делится пополам, и в каждой половине совершается некое действие: слева, например, едят, а слева, наоборот, пьют. Вот так мне и представлялась наша с ней несовместная жизнь. Слева она с кем-то спит, а справа с кем-то сплю я. Слева она одна, справа я сплю ещё с кем-то. Справа я один, слева она… ну, понятно. Я часами смотрел такое кино. Только не подумайте, что я специально наводил о ней справки или, прости господи, шпионил. Ни в коем случае. За меня всё делали общие знакомые. Эти добрые люди почему-то очень любят сообщать новости о бывших. Видимо, считают, что от таких рассказов становится легче. Встретишь такого, а он тебе: «Видел вчера Светку с мужем. Загорелые, с югов вернулись» – и стоит, довольный. Придурок. Или: «Светка недавно звонила, они с мужем квартиру сняли…» или: «Встретили в мебельном магазине Светку с Сержиком, мы там гардины выбирали, а они – кровать…» Короче, лучше любой разведки. А с недавних пор стали приходить ещё и письма.
Разумеется, я знаю, как от этого избавиться. Главное – определить проблему, а она в том, что я глобально и совершенно бесперспективно одинок, и ничего не могу с этим поделать. За последние четыре месяца у меня не было ни одного, даже самого пустякового романа. И, соответственно, секса. Вот если бы с головой окунуться в отношения, да так, чтобы разом забыть обо всём на свете: работе, курсе доллара, недописанном романе, Светке с её письмами, идиоте Сержике, Борисе Николаевиче, мать его за ногу… Но где раздобыть такие? Или вообще какие-нибудь…
Неожиданно мне вспоминается Зоя, её жаркие объятия и влажный, благоухающий «Монастырской избой» рот. Повинуясь мимолётному желанию, встаю, открываю скрипучие дверцы кухонного шкафа, где хранится всякий хозяйский хлам, и достаю оттуда оставшуюся с выходных недопитую бутылку «Каберне».
Считается, что творческих личностей тянет друг к другу. Правда, тянет. Но только когда личности молоды и ничего не достигли на творческой ниве. Это происходит оттого, что каждому нужна аудитория, а найти её проще всего в себе подобных. И ещё потому, что вместе всё-таки веселее. Позже такие союзы обычно распадаются, поскольку любая творческая личность по определению эгоистична.
Ваш покорный слуга в данном вопросе не исключение. Вот уже много лет мой круг общения состоит из поэта Коли Комарова по прозвищу «Дон Москито», актёра Серёжи Четверикова по прозвищу «Че» и сумасшедшего скульптора Олега Петрова, к фамилии которого, словно немецкое «фон», из-за того, что он на одном новом году пил шампанское из вантуза, приклеилось слово «Панк». Разумеется, у каждого из обозначенных товарищей есть и другие, вполне человеческие профессии, посредством которых те зарабатывают на жизнь, я лишь обозначил их направления в творчестве.
Дона Москито я знаю дольше всех, мы познакомились ещё в институте. Это произошло в курилке – небольшом помещении рядом со столовой – и, хотя там всегда толкалось с десятка два студентов, мы как-то вычислили друг друга среди толпы, и уже после первой раскуренной на двоих сигареты обменялись работами – я дал ему почитать свой рассказ «Локоть судьбы», а он мне – свою поэму «Муза», из которой я запомнил только начало: «Моя печальная муза – рыжая стерва в синих рейтузах»; с Че – самым старшим и самым мудрым из нас – мы сошлись на пьянке у общих знакомых; Панк Петров оказался соседом Че по подъезду и влился в коллектив последним.
Ознакомительная версия.
