Курт попросил у лейтенанта бинокль. Евгений Иосифович молча передал и погрузился в невеселые размышления о неудачах уходящего дня, о своей неприкаянной жизни. Как вначале все многообещающе складывалось! Сам Генрих Ягода[8], легендарный нарком НКВД, обласкал вниманием земляка из Рыбинска, сулил быстрое продвижение по службе. Потом опала и расстрел наркома, бегство из Москвы в глубинку. Новый подъем, новые надежды. И вот – снова крах. Теперь уже окончательный.
Настя достала из пропитанного водой узелка иконку Божией Матери и зашептала какие-то молитвы, перемежая русские слова с церковно-славянскими. Немец, опустив бинокль, стал вторить ей на своем: «Vater Unser im Himmel: Dein Name werde geheiligt![9]». Вдруг Настя замолчала и, толкнув лейтенанта в бок локтем, спросила:
– А вы почему не молитесь? Вам же батюшка Серапион говорил, что беды Господь попускает ради очищения нашего и наказывал молиться.
Евгений Иосифович собрался было саркастически улыбнуться, сказать что-нибудь позаковыристей насчет просчетов в деле антирелигиозного воспитания молодежи, но почему-то просто промолчал. Из глубин памяти всплыл образ деда, как тот в Рыбинске на пару с Гершоном Фишелевичем Иегудой – отцом расстрелянного наркома, пел «Адон олам» – молитву, воспевающую Властителя мира, царствовавшего еще до того, как было создано творение, который был, есть и пребудет вечно в своем великолепии и защитит в тяжелый час. Неожиданно для него самого слова молитвы на древнем иврите непроизвольно потекли с губ. Вначале он произносил их еле слышно, шепотом, постепенно голос стал набирать силу. И вот уже три молитвы на разных языках сплелись в одну и устремились к небу, к Единому для всех народов Богу, для которого нет ни иудеев, ни скифов, ни рабов, ни свободных, ни верующих, ни атеистов.
Некоторое время после столь своеобразной общей молитвы все сидели в тишине. Евгений Иосифович с удивлением отметил, что и внутри него самого, и вокруг стало немного теплее, все наполнилось какой-то тихой радостью. Он взглянул на своих спутников – они сидели, закрыв глаза, их лица были освещены едва заметными улыбками, как будто чья-то нежная невидимая рука погладила каждого по волосам. Потом Настя, открыв глаза, молча дотронулась ладонью до лежавшего на коленях у Курта бинокля. Тот отпустил сжимавшие кожаный ремешок пальцы, она взяла бинокль и стала рассматривать через окуляры береговую линию.
– Дикие места, – просветил ее лейтенант. – Оттуда помощь не придет: там нет ни пристаней, ни причалов.
– Ура! – закричала вдруг девчушка. – Вижу дым.
Евгений Иосифович перетянул бинокль к себе и поднес к глазам. Над лесом, недалеко от берега вилась тоненькая полупрозрачная струйка дыма.
– Ну и что? Какое это к нам имеет отношение? – спросил он Настю, возвращая ей бинокль.
– Если дым, значит, там печь топится или костер горит. Это знак. Неужели вы не понимаете? Там люди, там тепло. Бог говорит, что нельзя бездействовать, нельзя ждать, пока кто-то нас найдет, надо чинить лодку и ехать к людям, к теплу!
– Чем чинить?
– Думай и слушай Бога.
Это походило на издевательство.
– Нужны огонь, смола, дерево, пакля, инструменты, сухое место, – повысил лейтенант голос. – Твой Бог обеспечит нас этим?
– Если Бог дал сигнал, значит, услышал и не оставит в беде!
– Тряпками такую большую дыру не забьешь – вода вмиг все размоет.
Курт что-то спросил у Насти. Вероятно, хотел понять, о чем разговор. Настя пересказала.
С минуту помолчав, немец вдруг оживился и, жестикулируя, стал объяснять суть возникшей у него идеи. Настя едва успевала переводить. Для заделки пробоины он предложил использовать его промокший тулуп, лейтенантскую прорезиненную плащ-накидку и разрезанную на четыре части причальную веревку. К накидке по углам привязываются концы веревки, сверху расстилается тулуп, и все это заводится снизу снаружи под пробоину. Чтобы завести пластырь, предварительно приподнимают корму лодки и опирают о лейтенантские костыли. На бортах сверху, по кромке делаются прорези, через которые пропускаются концы веревок и стягиваются так, чтобы пластырь плотно прилег к днищу лодки.
– Сил не хватит притянуть за веревки такую махину, а будут зазоры, вода все мигом размоет, и ста метров не пройдем. Ко всем бедам останемся еще без плаща и тулупа, – возразил Евгений Иосифович.
– Кайн проблем! – отмел Курт возражения и предложил, после того как веревки будут натянуты вручную и соединены между собой, отпустить лодку и использовать освобожденные костыли для их скручивания. Когда натяг будет достаточный, застопорить костыли. На пути к берегу постоянно проверять степень натяжения и при вытягивании веревок подкручивать, вращая костыли. Главное не переусердствовать с натягом, чтобы не порвать плащ-накидку.
– Ура! – снова закричала Настя и поцеловала Курта в щеку.
Тот, довольный, разулыбался и игриво хлопнул в ответ девчушку по спине. Евгений Иосифович почувствовал, что у него тоже как бы прибавляются силы, даже боль в ноге стала не такой тревожащей, как раньше. Более того, возникло чувство благодарности к этому улыбающемуся немцу. И чего уж никак невозможно было ожидать, без всяких допросов, без «мер особого воздействия» лейтенант вдруг понял, что немцу можно верить. Верить, как самому себе и, пожалуй, даже немного больше.
Закипела работа. Первым делом освободили лодку от лишнего груза – сняли и опустили за борт ставший бесполезным мотор. Потом Курт при помощи костылей тщательно вымерил размеры и расположение пробоины, наметил на бортах места прорезей, определил длину веревок по каждому из углов. Настя и Евгений Иосифович беспрекословно следовали всем его указаниям. Один из костылей пришлось разрезать на две части, для надежности крепления и удобства регулирования натяга веревок. Когда пластырь был закреплен, Курт и Евгений Иосифович остались стоять снаружи, а Настя, как самая легкая, забралась в лодку и вычерпала воду. Затем Курт помог перебраться через борт лейтенанту и, с силой оттолкнув лодку от мели, запрыгнул в нее сам. На этот раз на носу с биноклем сел лейтенант, в его задачу входило корректировать курс и скорость, чтобы кратчайшим и безопасным путем добраться до берега. Курт, как физически самый сильный, сел на весла, а Настя устроилась на корме. Вода все же понемногу просачивалась через пластырь, и девчушка периодически вычерпывала ее черпаком.
Метров ста не доходя до берега, на их пути стеной встали торчащие из воды остовы деревьев и кустов. Пришлось в поисках безопасного прохода снизить скорость. Им оказалось русло впадавшего в водохранилище ручья, по берегам которого также шли стены мертвых деревьев. Выше по течению ручей поворачивал в сторону манившей наших героев струйки дыма, и вскоре, после очередного поворота, они увидели ее источник – избу-пятистенку с разрушенной трубой. Дым выходил немного сбоку от остова трубы, пробиваясь наружу через отверстия в крыше. Изба стояла под наклоном к ручью, торцом своим, где когда-то были хлев и поветь[10], частично уходя под воду. В отдалении от нее и друг от друга хаотично разбросанные по обеим сторонам ручья над водой возвышались обгорелые крыши еще нескольких домов, также со свернутыми трубами. Лавируя между обломками обгорелых бревен и всплывшими на поверхность жердями забора, наши герои подогнали лодку к избе. Курт, соскочив в воду, стал втягивать нос лодки на пологий берег, и тут произошло то, что, произойди раньше, могло стоить им жизни: плащ-накидка, не выдержав трения об усеянное мусором дно, разорвалась. Ее разлохмаченные половинки повисли на веревках вдоль бортов. В пробоину снова хлынула вода. Курт, поддерживая лейтенанта, помог ему переступить через борт лодки на землю и дойти до крыльца. Следом за ними выбралась Настя, в одной руке держа узелок с немецкой формой, в другой – свой пропитавшийся водой фанерный чемодан. Курт перехватил из ее рук вещи, отнес на ступеньки крыльца, вернулся к лодке, забрал костыли, остатки причальной веревки. Также отнес все к крыльцу. Лодка, наполовину заполненная водой, застыла на своей последней стоянке у берега неведомого ручья, в неведомой деревне сицкарей[11] посреди мологских лесов.
Настя, подняв руку, постучала в окно избы и громко окликнула хозяев:
– Есть кто-нибудь?
Ответа не последовало.
Входная дверь была не заперта. Путники прошли с крыльца в небольшие сенцы и оттуда в горницу. В лица пахнуло теплом, кислым запахом свежего хлеба. Справа от входа напротив устья русской печи сидела старая женщина с распущенными седыми волосами, глядя слезящимися глазами на догоравшие угли.
– Бабушка! – громко позвала Настя.
Та повернула голову, подслеповато щурясь, осмотрела вошедших:
– А гдзе[12] Павелко?
– Не знаем. У нас лодка потекла. Мы тонули – Бог спас. Погреться да обсушиться пустите?
Старушка поднялась с низенькой скамейки, подошла к незнакомцам, оглядела каждого с головы до ног, пощупала заскорузлыми пальцами одежду:
