Ознакомительная версия.
– О!
– Вот она!..
– Есть!
– Ещё одна!..
А у тебя – пусто!
После очередного приступа радости у более удачливого соседа, не выдерживают нервы:
– Чё орёшь?!
Белёсые ресницы счастливого соискателя удивлённо и чуть испуганно моргают – хлоп-хлоп:
– Нашёл…
– Ну и чё орать-то теперь?! Нашёл он… Золото, что ли нашёл, чтобы так орать?!
И снова – взгляд вниз, и по шпалам! Боковое зрение как нарочно отчётливо передаёт информацию о новых находках компаньона. Внезапно обострившийся слух в деталях доносит тщательно скрываемые приливы откровенной радости. А у тебя…
Всё, дальше так продолжаться не может!
– Меняемся! Ты идёшь здесь, а я там пройдусь.
– Это почему?
Ответ краток и аргументирован:
– По кочану!
Обмен дорогами проходит молча. Идём дальше. И здесь что-то нет ничего… А рядом, на пути, с которого ты только ушёл, фигурка наклоняется и тихонько, но явно радуясь очередной удаче, выдает нараспев:
– Ни-и-штя-я-як!
Ну почему так?!
День стоял пасмурный.
Все пацаны разъехались кто куда. Интересно, куда можно вообще в такую погоду ездить?! Не покупаться тебе, не позагорать.
Вышел я во двор, а там сидит на скамеечке один только Димка Вожжов. Ну да, ведь всем срочно приспичило куда-то ехать! И Кузе, и Лёше Котелку…
Делать нечего, поплелись мы на золотые россыпи вдвоём с Вожжовым.
Димка был на два года младше нас с Котельниковым, то есть было ему тогда лет десять. В нашей компании он слыл маменькиным сынком. Дима Вожжов был мальчик тихий, благообразный, матом не ругался, не курил. Сальные анекдоты ему приходилось слушать «за компанию». Давалось это парню мучительно, а в финалах коротких неприличных историй он отворачивался в сторону и краснел. В нашем кругу Димка вращался редко, и почти всегда – под присмотром матери или старшей сестры. Семья Вожжовых жила в нашем с Лёшкой подъезде, в шестьдесят первой квартире, на первом этаже. Окна выходили прямо во двор, а в них частенько торчали головы родственников Димона.
Походили мы по шпалам с этим, как бы его сейчас называли, ботаником, поискали свои легко конвертируемые гайки-шайбы, и со скудной добычей уныло побрели домой. Сзади громко и высоко загудел тепловоз. Усатый машинист, крупный такой дядя, высунувшись из кабины, кричал, явно ругаясь, и грозя кому-то кулаком. Развернувшись по ходу своего движения, мы никого не увидели и, следуя нехитрой логике, догадались – всё негодование бравого железнодорожника адресовано нам. Что такое, почему? Кто разберёт, да и когда разбирать уже? Тепловоз приостановил ход, и грозный дядя взялся за поручни лестницы.
Мозг сработал быстро и дал команду ногам – ходу! В голове с открытым ртом у Вожжова ещё пару секунд выстраивалась цепочка – сейчас машинист спускается по лесенке, а что будет потом? Мне же стало понятно сразу – потом может быть всё что угодно, только ничего хорошего для нас! Взяв с места в карьер, я обернулся к товарищу, и лаконично подвёл итог своим умозаключениям:
– Бежим!..
И добавил ещё, чтобы парень соображал быстрее.
Подействовало! Димка захлопнул рот, и ничуть не краснея от моего мата, скоренько припустил за мной. Так и бежали мы с ним, синхронно подпрыгивая, словно молодые сайгаки, преодолевая многочисленные рельсы железнодорожного разъезда.
Оставалось всего два пути, по которым ходили пассажирские и товарные поезда. Я коротко бросил взгляд направо. Наперерез нам летел «Сибиряк», фирменный поезд Новосибирск – Москва, возвращающийся сейчас из столицы домой. Вот тут бы нам остановиться, перевести дух, оглянуться. Но там же…
Эх ты, дядя!
Быстро проскочив оба пути, я скатился с насыпи и по инерции пробежал ещё несколько метров. Счастливый оттого, что мы таки сделали усатого, нервно улыбаясь, обернулся назад. Идиотская улыбка приклеилась сургучом к лицу.
Димка споткнулся и растянулся словно на заказ, как прилежный самоубийца. Ступни его ног лежали на дальней от меня рельсе, а кисти рук и плачущая голова – на ближней.
«Сибиряк» уже миновал железнодорожный переезд, и гудел, не переставая. Расстояние между летящей многотонной глыбой железа и тщедушным беспомощным человеческим телом сокращалось стремительно.
Страх сковал все мои мышцы, я просто стоял и тупо смотрел на Димку. На его лице застыла маска боли и ужаса.
Срывающийся на хрип гудок локомотива и грохот приближающегося состава вдруг ворвались в моё сознание и вывели из оцепенения.
В несколько прыжков я оказался у насыпи, взлетел на неё, и, стараясь не смотреть на приближающуюся махину, схватил парня за шиворот и штаны. Рванул в сторону от дороги с такой силой, что мы сразу полетели с насыпи вниз. Тут же мимо пролетел завывающий электровоз, а на том месте, где только что лежал Димон, гремели многопудовые колёса скорого поезда.
К вечеру распогодилось, на улице посветлело, потеплело.
Приехали Олег с Лёшкой, которых родители возили по магазинам, одевали-обували своих сыновей к новому учебному году, подтянулась остальная мелкая шпана.
Мы сидели на лавочке у пятого подъезда, в котором жили мы с Котельниковым и Вожжов. Пацаны делились перипетиями прожитого дня. Я уже вполне пришёл в себя и тоже поведал друзьям о дневном происшествии. Чтобы история получилась, пришлось некоторые нюансы утрировать, преподносить их в иных, более весёлых тонах. Но никто почему-то не улыбался. Все слушали меня серьёзно, в финале единодушно выдохнув:
– Ни фига себе!
Тут вышел из дома и Димка Вожжов. Чистенький, причёсанный, опрятный. В руке Дима держал бутерброд с добрым слоем масла и смородиновым вареньем сверху.
Мальчишки есть мальчишки, даже если они только из-за стола, всё равно попросят:
– Дай откусить!
– Ну дай хоть попробовать…
В оконном проёме первого этажа появилась всевидящая и всёслышащая голова Вожжовой-мамы. Ребятишки, как по команде, замолчали и отвернулись, стараясь не смотреть на жующего Диму. Только голова исчезла в глубине кухни, Витька Черных, махнув рукой в мою сторону, в сердцах выдал:
– Ты бы хоть с ним поделился. Он ведь тебе сегодня жизнь спас!
Вожжов перестал жевать и уставился на меня, прикидывая что-то там в своей голове. А мне вдруг стало так стыдно, будто это и не Черных, а я сам так сказал! Ну какая, в самом деле, может быть связь между тем, что произошло днём, и вот этим банальным бутербродом?!
От волнения я подскочил с лавочки, и с трудом подбирая слова, почти прокричал:
– Пацаны, да вы чё?! При чём здесь это?.. И не хочу я ничё… Не буду я!
Димка посмотрел на меня благодарно, улыбнулся и доел бутерброд.
Комсомол ответил: «Есть!»
Ранним летним утром шёл я по Омсукчану и радовался. Ведь на работу шёл, а всё равно мне радостно было! Тишина вокруг, воздух чистый, солнышко пригревает, сопки вокруг зеленеют. И я иду – молодой, полный энергии, в костюмчике наглаженном, рубашке беленькой, при галстуке.
Хорошо, и всё тут!
У секретаря парткома Дукатского горно-обогатительного комбината имени 60-летия Союза ССР Юрия Николаевича Ярыгина настроение в то утро было совсем другое. Не радовали его ни греющие лучи солнца, ни изумрудный бархат сопок. Накануне в райкоме партии с Юрия Николаевича спросили строго, вот и далеки сейчас были от него простые человеческие радости.
Меня – комсомольского вожака Дукатского ГОКа, партайгеноссе встретил сухо и деловито. Неплохо зная Ярыгина, я понял – ничего хорошего сегодня можно не ждать.
Набрасывая что-то в ежедневник, секретарь парткома строго, без сантиментов, спросил:
– Как у нас ведётся работа с резервом?
Ах, вот оно в чём дело! Теперь всё понятно, Юрий Николаевич!
Я отчётливо представил, как он, невысокий, худенький, лысенький, стоит на ковре перед райкомовской парткомиссией. Бездушные, чёрствые аппаратчики жёстко спрашивают с него, а Ярыгин, краснея, словно школьнику доски, пытается что-то отвечать, но получается не очень…
Где-то в глубине души грустно тренькнула сентиментальная струна, и мне даже стало немного жалко своего старшего товарища.
– Да нормально ведётся, – мягко ответил я.
– А нормально – это как?! – завёлся парторг.
– Ведётся! – хорошее настроение испуганно улетучилось в открытую форточку.
Как мог спокойнее я перечислил несколько фамилий комсомольцев, которые стояли в резерве для вступления в кандидаты в члены КПСС. Ярыгин прекрасно был осведомлён, кто там в том списке – вместе же составляли. Знал он не хуже меня и то, что никто из этих пяти-шести ребят и не думал пополнять ряды партии.
Тем не менее:
– Кого и когда вы готовите?
– Грибкова в августе, – глазом не моргнув, соврал я.
– Не надо ждать августа! Готовьте сейчас!
– Он в отпуске, будет только через месяц.
Ярыгин не тот человек, которого можно бесконечно кормить «завтраками». Он убрал свой ежедневник в сторону, сложил руки на столе, сузил глаза, и, слегка покраснев лысиной, зачитал мне все обязанности комсомола перед партией. Проще говоря, мои – перед ним. Самой главной обязанностью, чуть ли не святым долгом было «пополнение рядов КПСС наиболее сознательными и достойными представителями ВЛКСМ».
Ознакомительная версия.
