Ознакомительная версия.
Тут я снова обвел взглядом товарищей.
– …а в-третьих, и в самых главных, она с дыркой от прокрученного винта оказалась, прямо посередине, на самом видном месте. А тут хозяйка, Кларина мамаша, уже всполошилась вся: мол, голубчик, и чего вы это так долго? Все ли в порядке со столиком? Идите чай пить. А я ей: «Не беспокойтесь Тамара Павловна, вы лучше расскажите, что у вас с четверым вашим мужем приключилось? Как вам удалось так его надолго пережить? И вообще, посидите еще чуток на кухне, мне закончить технически очень сложную реставрационную работу необходимо. Вы мне здесь, на производственных площадках, только мешать будете. Дайте-ка мне лучше спичек коробочек».
Ну а когда она мне их дала, я спички в дырку паркетную натыкал, чтобы не чернела она бельмом в глазу, да они и по цвету почти подошли. То есть если приглядываться, то заметно, конечно. Но с другой стороны, кому это надо, к полу приглядываться?
– Ты их головками вверх натыкал? – спросил серьезно Илюха, для которого рассказ, похоже, становился все более и более поучительным.
– Ну конечно, – сказал я, – а чем же еще? Конечно, вверх. Там ведь пол такой старый, с коричневатым оттенком, так что головки серными своими наростами лучше всего по цвету вмастили. Я же говорю, хоть они и торчат немного, но если не смотреть, то и внимания не обратишь.
– А… – еще более задумчиво протянул Илюха и снова ушел в себя, теперь уже глубже. – И сколько ты их туда насовал? – из глубины еще раз поинтересовался он.
А я еще подумал, что надо же, как пронял его мой рассказ. Может, у него тоже дырка где-нибудь в квартире, и ему тоже надо ее чем-нибудь законопатить.
– Да штуки четыре-пять. Винтик, ну, которым я в паркетину вошел, значительно толще средней спички оказался.
– И всех их головками вверх? – зачем-то еще раз уточнил Илюха, покачивая меланхолично головой. Как будто постоянно сверялся со своими внутренними мыслями.
– Ну а как же? В любом деле последовательность должна присутствовать, если, конечно, к нему совестливо подходить.
– Ну конечно, – согласился Илюха и положил мне ладонь на запястье, поддерживая как бы морально. Зачем положил, зачем поддерживал? – тогда я еще не знал.
– А чего со столиком? Что ты с дыркой в столешнице сделал? Как ты инкрустацию на ней восстановил? Фломастерами, что ли, подрисовал? – козлиным от счастья голосом поинтересовался Инфант.
– Ну а что со столиком? – Я пожал плечами. – Ничего со столиком. Фломастерами я, конечно, пытался, даже акварелью пытался, но не вышло у меня ничего, навыков акварельных у меня недостаточно оказалось. В общем, я строго-настрого запретил хозяйке к нему подходить, сказал, что самая тонкая работа по реставрации еще впереди. А потом накрыл его тряпочкой и к стеночке приставил, подальше от ненужных взглядов.
Тут я развел руками, мол, а что мне еще оставалось? А потом продолжил:
– Правда, пришлось ему все три остальные ножки пообломать, потому что с ножками он слишком много места у стенки занимал. Высовывался слишком. Ну да это ничего – когда я реставратора туда приведу, он все зараз и восстановит. А то хозяйка рано или поздно тряпочку со столика смахнет, а там на самой поверхности дырка от сквозного винтика. Нехорошо будет, да и репутация моя может пострадать.
– Не пострадает, – неожиданно заверил меня Илюха.
Но я не понял.
– Почему не пострадает?
– Потому что не смахнет тряпочку со столика хозяйка, – пояснил снова Илюха.
И я снова не понял.
– Почему не смахнет?
– Не сможет она больше, – еще раз постарался объяснить мне мой товарищ, и голос его с каждым вздохом все больше и больше наливался скорбью. В общем, он меня окончательно запутал и сбил.
– Почему не сможет?
– Видишь ли… – и Илюха слегка пожал мое запястье, на котором по-товарищески лежала его ладонь. – Видишь ли, стариканчик… – и он тяжело вздохнул. – Видишь ли… – и опустил голову… – Сгорела хозяйка!
Я хотел выкрикнуть вопросительное слово «как?», но не смог, чего-то оно не выкрикивалось. Может быть, потому что я слишком живо представил, как именно произошла трагедия.
– А столик? – все же ухитрились произнести мои онемевшие губы.
– И столик сгорел, – и Илюха покачал траурно головой. – Нету больше столика.
И вот тут меня действительно словно связали по рукам и ногам, словно кляп в рот вбили.
«Как нету? – хотел прошептать я, но не смог. – Я ведь его только вчера видел, трогал его по гладкой, глянцевой поверхности, вкручивал в него до основания. И вот – нету! И больше не будет никогда! Не может такого быть!»
– Понимаешь… – заполнил паузу Илюха, все пожимая и пожимая мое запястье, просто-напросто одним непрерывным скорбным пожимающим спазмом. – Уже ночью, когда за окном темнота сковала улицы и приглушенные шаги поздних прохожих отдавались эхом в каменных арках, в это самое время хозяйка проснулась в своей одинокой спаленке. Что-то беспокоило ее, не давало заснуть. Нет, не воспоминания, не прошлая увядшая любовь, не семеро ее скоропостижно скончавшихся супругов… Нет, ей просто-напросто захотелось в туалет. По обычной человеческой надобности. И она не могла себе отказать. Да и почему надо отказывать себе в этом, тем более одинокой пожилой женщине?
Тут мы все пожали плечами, мол, а действительно, почему? И не нашли ответа.
– Она встала в чем была, – продолжал свой рассказ Илюха, – а именно в длинной ночной рубашке… Понимаешь, у нее несколько толстоватые лодыжки, и она не любила выставлять их напоказ, даже перед всеми своими мужьями. Вот и носила всегда длинные ночнушки до пят, так у нее в привычку и вошло. Пол холодил, и она вставила ноги в домашние тапки, очень удобные, мягкие, теплые, без задника, которые и ждали послушно всю ночь свою хозяйку прямо здесь, у кровати. Ничего не предвещало беды, ведь не раз она уже проделывала этот рутинный маршрут из спальни в туалет – ведь всего-то надо было пересечь гостиную. Но в эту роковую ночь гостиную ей пересечь было не суждено…
– Не суждено… – эхом отозвался я.
– Потому что где-то посередине пути что-то взвилось из-под ее ног, а потом взмыло вверх искрящимся фейерверком и тут же стало стремительно подниматься сжатым огненным жгутом. Любого бы от такой неожиданности посреди ночи кондрашка хватила – вздымающееся пламя в собственной гостиной. Уж не Божья ли кара за семерых похороненных мужей? Вот и Тамара Павловна не оказалась исключением. Отпрянула она в неловкой поспешности к стенке, именно к той, к которой был прислонен накрытый тряпочкой инкрустированный столик с обломанными ножками. Тут пламя с подола ее длинной ночнушки на тряпочку да на столик и перекинулось. А Тамара Павловна от сильного потрясения да и от нарастающего жара несколько помутилась головой. И видимо, в первые минуты представила она себя новой Орлеанской девой.
– Жанной д’Арк, – попытался я успокоить тут же встрепенувшегося и вечно голодного на свежие знания Инфанта. Но не успокоил. Потому что с историческими именами французских народных героев у него вообще был полный провал.
И вместо новых объяснений я протянул к нему свободную ладонь, накрыл ею его запястье и сжал его крепко, успокаивающе, мол, молчи, мудила, не мешай живому рассказу.
Так мы и сидели в кружок, сжимая друг друга за запястья, и перед нашим воспаленным коллективным воображением предстала тихая ночная комната и мечущаяся по ней в охваченной огнем ночной рубашке пожилая женщина. Которая в панике пытается еще сбить подступающее к толстоватым щиколоткам пламя. А от ее отчаянных взмахов еще и искры повсюду, которые неистовствуют безжалостным бенгальским огнем и ложатся прямо на инкрустированный столик и на тряпочку, которой он накрыт.
– В общем, – продолжал скорбный Илюха, – относительно воды и медных труб не знаю, но вот испытания огнем мамаша не выдержала. В конце концов оступилась, упала, потеряла сознание и так, оставаясь без сознания, и продолжала гореть еще некоторое время. Со столиком на пару. Да и кто выдержал бы, когда у тебя посередине ночи из-под ног трехглавым драконом пламя вырывается?! Любой бы поколебался. Особенно когда сильно писать хочется.
– А у нас в семье всегда говорили не «писать», а «пикать», – все же влез Инфант в тему своей не к месту взявшейся реминисценцией. – И слово «писать» с детства режет мне слух своей плебейской вульгарностью, не то что благородное слово… – Но тут я так настойчиво сжал его за запястье, что он тут же поостыл на благородные слова.
– И что Тамара Павловна, хозяйка в смысле, заживо сгорела, насмерть? – спросил я вибрирующим голосом, потому что жалко мне стало пожилую женщину. Ну подумаешь, семь мужей похоронила, может, она и не виновата вовсе, может, они ее любовный женский темперамент не выдерживали. А за любовный темперамент винить никого нельзя, особенно если он женский.
– Да нет, – быстро успокоил меня Илюха. – Погорела немного без сознания и перестала, затухла сама по себе. Если бы ты там, вокруг нее, не только спичек понатыкал, но и бензинчиком полил, тогда бы, может, и полностью сгорела. А так от одних спичек подпалилась, конечно, малость, но вся не занялась. Ее в больницу увезли, не так с ожогами, как с сильным расстройством нервной системы. А вот столик – тот сгорел. Да и то, он деревянный все же, хоть и инкрустированный. Лишь ножка одна и осталась, та самая, которую ты пытался так тщетно…
Ознакомительная версия.
