А может, и правда – лучше чтобы выгнала. Сам-то Плетнев ни за что не уйдет. А так вернулся бы в архив, по выходным с ружьишком в лес бы ездил. Ирку бы с собой взял – пусть посмотрит разочек, вдруг понравится. Впрочем, умом понимал, что жене куковать на болоте в сыром шалаше понравится как алкоголику лимонад.
– Плетнев! – взвилась Морозова, обнаружив, что подчиненный мечтательно разглядывает что-то в небесах за окном. – Работать, Плетнев! Из-за таких, как ты, в стране кризис!
* * *
Рабочее утро Золотова началось более оптимистично. Оно пахло денежными знаками. Вкусно пахло. Почти как в типографии.
Посетитель из тех, что хотел «решать вопросы», сидел напротив Золотова по другую сторону стола. Оба – люди деловые, слов на ветер не бросали, предпочитая язык жестов. Их общение со стороны напоминало театр пантомимы.
Золотов листал папку с бумагами, выразительно закатывал глаза – мол, вопрос сложный, ответственность на себя нужно взять немалую! – и на пальцах показывал требуемую сумму. Пальцы у Вячеслава Андреевича были дорогими. Каждый палец соответствовал тысяче условных европейских единиц.
Его оппонент в ответ щурил глаза – помилуйте, вопрос яйца выеденного не стоит! – выкидывал собственные пальцы. Складывалось впечатление, что на руках у посетителя пальцев, по определению, меньше, чем на руках у чиновника.
Золотов выразительно проводил большим пальцем по горлу, что означало – я бы и рад согласиться, да не один в цепочке! И снова выкидывал условные пальцы.
Посетитель чесал в затылке – да и я не один, согласовать допрасходы не мешало бы! – крутил своими тощими пальцами.
Даже ясновидящей вряд ли сообразил бы, что речь идет о судебном разбирательстве, – а гость Золотова хочет вернуть себе незаконно отобранный у него участок земли. Дело его правое, но страховка не повредит.
В этот непростой исторический момент в кабинете без стука нарисовался совершенно посторонний тип. Поглядел с любопытством на пантомиму. Неискушенному зрителю могло показаться, что два мужика от нечего делать играют в «камень-ножницы-бумагу». Но тип был искушен. И ввалился он свободно, по-хозяйски, отчего игроки заподозрили, что проиграли оба. У каждого по камню, причем на шее.
– Вячеслав Андреевич? Здравствуйте. А я к вам… Не помешаю? А то тихо у вас, – приветливо начал субъект и ловким движением извлек из кармана удостоверение, – Контрольно-ревизионное управление. Белов Сергей Викторович.
Посетителя как ветром сдуло. Хозяину кабинета тоже захотелось сдуться за ним. Но мешал стол и должностное положение.
– Доброе утро. Очень приятно, – голос Золотова зазвенел показным радушием.
– Хотелось бы надеяться, – усмехнулся в ответ Белов. Усмешка бонусов не сулила.
…И точно – весь расписанный по часам день, как взорванный поезд, покатился под откос. У деловых людей это называлось «упущенная выгода». Важные встречи срывались, народ нервничал и обрывал телефон. Абонент Овалов отметился 16 раз.
Но Золотову было не до Овалова. Своя шкура ближе к телу.
– Послушайте, Сергей Викторович, во-первых, я вообще не должен был этим заниматься. Патриотизм – не моя тема. Во-вторых, мне поручили организовать поездку накануне. И каким образом я должен был успеть провести тендер? Я нашел первого попавшегося перевозчика!
Между прочим, чиновник не врал. Все так и было – лицопузые как один отказались, навесили патриотизм на Золотова. Нашли крайнего. Самое обидное, что лично он ничего с этого патриотизма не поимел. Ну почти ничего. Просто требовалось срочно освоить средства, потому как всем известно: в другой раз ни копейки не дадут…
– Во-первых, патриотизм – дело общее. Во-вторых, вы заплатили перевозчику в два раза больше средней стоимости этой услуги на рынке, – не сдавался Белов, которому в своей конторе, видимо, на патриотизм не досталось.
– Я считал, это нормальная цена, – Вячеслав Андреевич посмотрел на проверяющего, как приговоренный на палача, занесшего над ним секиру.
– У вас нет интернета? – подначил палач.
– При чем здесь интернет? Я просто ничего бы не успел! – Приговоренный с искренним энтузиазмом пытался отсрочить казнь. – Ас меня бы спросили, почему призывники не поехали по местам боевой славы.
– Кстати… Сколько было призывников?
– Не помню. Человек сто. На трех автобусах. Там акт есть.
Вот тут попробуй придерись. Все бумажки в порядке.
Но Белов придрался:
– Да, верно. Только водитель утверждает, что автобус был всего один и заполнен на треть.
Вот упырь… Не поленился водилу отыскать.
– Видимо, он что-то перепутал.
Что такое слово водителя-гастарбайтера против грамотно оформленных бумаг?
Печати фиолетовые на месте, подписи сторон имеются. А гастарбайтер только деньги считать умеет, а всё остальное – с трудом.
– Боюсь, нет.
Палач дело знал. Зазубренная от шейных позвонков секира опускалась все ниже.
– То есть вы хотите сказать, что я присвоил эти деньги?
– Я хочу сказать, уважаемый Вячеслав Андреевич, что передам материалы в следственные органы. И пускай они разбираются – кто и что перепутал.
Да, изнанка у патриотизма оказалась неприглядная, мутная какая-то. Золотов вдруг живо представил, как изящная Жанночка на подгибающихся ножках тащит огромную сумку – передачу в СИЗО. От жалости к русалочке у Вячеслава Андреевича сжалось его большое и чуткое сердце.
Себя тоже было жаль. Следственный изолятор – не то место, где мечтает оказаться человек с чутким сердцем.
Жаль было до такой степени, пришлось наступить на кадык собственной песне и решительно отказать достававшему все утро Овалову.
В этот раз Макс предлагал окучить крайне серьезного человека с конспиративной кличкой Слепень. В миру же он носил вполне благозвучную фамилию Пронин и официально занимался разведением цветов. Сам он давно ни с кем не судился, предпочитая разбираться в рабочем порядке, не доводя дела до процесса. Но тут некстати сынок его огорчил – попался на хранении наркоты. В крупном размере. Мало того – решить вопрос во внесудебном порядке не удалось.
– Пацан в первый раз влетел. Ему условно будет, без вариантов. Но папаша хочет подстраховаться. Слав, че ты паришься? Мы с тобой честных людей не обуваем, а вор пусть платит. Славик, здесь такая ставка! Раз в пять больше обычного можно взять.
Овалов примерял на себя роль Робин Гуда, эдакого борца за права униженных. Золотов слушал его и удивлялся: как такой серьезный человек, как Слепень, мог обратиться к такому несерьезному адвокату? Наверно, идиот какой-нибудь посоветовал, из тех, что уже «обуты».
– Макс… Я не могу сейчас. Меня ревизия трясет.
– Там своя история, здесь своя! И они не пересекаются!
– Если не будет обысков и других следственных действий. А они реальны. Очень реальны.
– Слава, я тебе как юрист юристу – здесь реальные бабки. С такими ты неуязвим! Овалов потерял не только совесть, но и страх. Еще непонятно, что круче – нахлобучить Слепня или предложить деньги ревизору! То есть предложить можно, конечно, но вот чем это в итоге обернется – большой вопрос. Можно так предложить, что Жанночке придется с передачами не ходить, а летать. Как жене декабриста. Вернее, любовнице. А Жанночка вряд ли полетит. Да и Золотов не декабрист.
Нужно переждать. Будут еще варианты. Слепень-Пронин не последний в Москве лох. Золотов был тверд, как скала. Тем более что в основании скалы господин Белов, похоже, пробил сегодня маленькую трещину.
Нет в природе такого рабочего дня, который продолжался бы вечно. Любой, даже самый муторный и неблагополучный, к счастью, заканчивается.
Подошел к концу и рабочий день в следственной конторе Антона Романовича Плетнева. Подвигов он не совершил, но одно коррупционное дело в суд направил. Да и начальница – боярыня Морозова к любовнику укатила, оперу из убойного отдела. А поэтому с чувством выполненного долга позволил себе отправиться на «отчетно-перевыборное собрание охотничьего клуба» с другом Пашкой Гудковым.
К слову сказать, встреча эта планировалась загодя, поэтому от производственных успехов никак не зависела. И даже в случае полного служебного фиаско могла пролить бальзам на травмированную службой душу…
Собрание проходило в небольшой частной бане на окраине Калининграда в обстановке строгой секретности и в присутствии двух обнаженных егерей женского пола, выполнявших роль секретаря и председателя ревизионной комиссии.
Красный после парилки Плетнев, обмотавшись белоснежной простыней, делился с Гудковым сокровенным, прихлебывая напиток, именуемый в рекламе просто «пенный». А так как кружка была уже далеко не первой, то и плакался Плетнев в гудковскую простыню от всей души, так сказать – чистосердечно. Даже забыл про егерей, плескавшихся в хлористом бассейне.
