– Не запаривайся, – вмешался Санчес. – Сцен отменный! Мы его уже три раза играли. Эффект – супер! У мещан глаза по пятаку, некоторые бабки с непонятки в обморок грохались… – Санчес с блаженной физиономией бухнулся на диван, но тут же подпрыгнул, точно ему в задний проход воткнули паяльник. – Джим! Я такой сцен придумал, закачаешься! Называется «Диоген». Выходим днём с карманными фонариками на Невский и ищем… ну, допустим, Эдика.
– Какого Эдика?
– Неважно. Абстрактного. Кричим, зовём, у людей интересуемся: вы Эдика не встречали? Клёво, а?
– Белиберда, – кисло откликнулся Джим. – Слишком пародийно. Хороший моб строится на том, что естественно. Забинтованная рука – это естественно. Разные ботинки надеть по ошибке – тоже, в общем, естественно. Эффект должен достигаться иначе: придумывать надо такое, чтобы для одного человека было естественно, а для двадцати одновременно – гротеск. А тебя всё на театральщину тянет. Взять, допустим, твой сцен с хороводом…
– Не с хороводом, – обиделся Санчес и специально для Хрофта пояснил: – Я тут на Восстанке организовал улётный моб. Вышел из метро, крякнул уткой, и народ за мной типа выводком почесал… Правда, отпад? А Джиму не нравится.
– Никудышный сцен, – сказал Джим с укоризной. – Нарушено ещё одно железное правило моба: никто не должен выделяться. Сколько бы ни пришло мобберов, все они ведут себя одинаково, никто не должен переключать внимание на себя любимого. А тебе выпендриться захотелось.
Загромыхал поезд. Джим подошёл к креслу Хрофта, присел на валик и так, чтобы не слышал Санчес, проговорил:
– Ты его всерьёз не воспринимай. Для него флэш – действительно веселуха.
– А для тебя?
– Для меня? Наверное, философия.
– Чего ж вы его не турнёте? – бесхитростно спросил Хрофт.
– Жалко. Нас и так кот наплакал, а он всё-таки человек активный, что-то новое изобретает, других стимулирует. Опять же с сетевым администрированием знаком, сайт наш обновляет… Нельзя его прогнать.
Поезд промчался, хрустальные лепестки отбренчали, но вместо тишины квартиру наполнило дребезжание дверного звонка. Оно посыпалось из коридора в комнату громко и неприятно, напоминая перестук пустых бутылок, спущенных с верхнего этажа в мусоропровод.
– Это за мной, – сказал Хрофт и, не вставая с кресла, с наслаждением потянулся.
– Сейчас посмотрю, – Джим поправил пальцем очки и вышел в коридор.
Он клацнул замком, потянул дверь на себя и, распахнув её, шагнул к порогу. В живот ему уперлось дуло пистолета.
– Здравствуйте, – промямлил Джим.
– Здравствуйте, – с вызовом сказала Рита и толкнула его пистолетом в пряжку ремня. – Можно войти?
– Конечно… Прошу.
Джим попятился, освобождая дверной проём. Рита шагнула через порог, дверь осталась распахнутой.
– А теперь, будьте добры, отдайте мою сумку.
– Сумку? – На лице Джима появилось осмысленное выражение. – Без вопросов. Что ж вы… сердитесь? – Он покосился на пистолет, упиравшийся ему в живот. – Я бы вам её и так отдал. Без этого…
– Когда имеешь дело с сумасшедшими, осторожность не помешает, – отчеканила Рита. – Гоните сумку.
– Одну минуту…
Джим сходил в комнату, вернулся с сумочкой. Он нёс её бережно, как новорождённого щенка.
– В целости и сохранности. Я ждал, что вы позвоните на свой мобильный, мы бы тогда договорились о встрече, и…
– Я предпочитаю действовать нестандартно. – Получив в руки сумку, Рита убедилась, что содержимое на месте, успокоилась, положила в неё газовый пистолет и взялась за дверь, намереваясь выйти.
– Как вы меня нашли? – полюбопытствовал Джим.
– У меня телефон с секретом. Он сам нашёлся.
Из комнаты выглянул Хрофт в кожаных латах. Рита окинула его сардоническим взглядом.
– У вас что здесь, приют комедиантов?
– Нет, – ответил Джим, – всего лишь мобберов.
– Новая разновидность душевнобольных?
– Уверяю вас, мы совершенно безобидные люди.
– Ага. Только малость шизанутые.
– У каждого свои тараканы, – добродушно вымолвил Хрофт.
– Всего хорошего.
Она вышла из квартиры на лестничную площадку.
– Может, всё-таки останетесь, чайку попьём? – предложил вдогонку Джим.
– Нет, спасибо. Что-то нет желания.
Рита подошла к лифту. Его створки-челюсти разжались и выпустили из тесной утробы двоих молодых людей, одетых так же экзотично, как и Хрофт.
– О! – тихо воскликнула Рита. – В дурдоме пополнение. – И юркнула мимо них в кабину.
– Подождите! – закричал Джим. – У меня ещё осталась ваша книга. «Женщина в песках»!
– Она не моя, – глухо донёсся из лифта голос Риты. – Вы знаете, что с ней делать.
Створки хищно сомкнулись, и лифт поехал вниз. Молодые люди вертели головами, разглядывая номера квартир.
– Где семьдесят седьмая? – спросил один у Джима, который всё ещё стоял в проёме и о чём-то раздумывал.
– Здесь.
– Хрофт у вас?
– Тут я, тут! – Хрофт из-за плеча Джима помахал рукой. – Кто это с тобой, Асмуд?
– Вышата. Новенький. Мировой парниша.
– Ок, – кивнул Хрофт и похлопал по плечу Джима. – А это Джим. Мой кореш. У него свои игрушки есть. Не такие, как у нас, другие.
– Интересные? По какому эпосу?
– Не по эпосу… Короче, заваливайте сюда, он вам расскажет.
Рита вошла в служебный кабинет отца – майора полиции Семёнова – и отсалютовала отвоёванной у Джима сумочкой.
– Привет, па!
– Привет, Ритусик, – майор сощёлкнул с сигариллы в пепельницу серый сгусток табачного нагара. – Как сдалась?
– Отл! – Рита показала пять пальцев. – Предмет ерундовый, даже не зубрила.
Рита училась на филологическом факультете СПбГУ, заканчивала четвёртый курс, шла на красный диплом. Шла так целеустремлённо и уверенно, что у майора Семёнова не возникало ни малейших сомнений: дойдёт непременно.
– Как дела? – Рита села на стул. – Духота у тебя, открыл бы окно.
Семёнов нехотя поднялся, отдёрнул занавеску. Плямкнул шпингалет, и окно зевнуло пыльной скрипучей рамой. Рита брезгливо поворошила пальцем предметы, разложенные на столе, на двух чистых листах бумаги формата А4: кольцо с ключами и увесистым брелоком в виде надгробного памятника, портмоне, пузырёк с таблетками валидола, сложенную вчетверо и выпачканную чем-то багровым газету. Из-под всего этого выглядывал корешок книги.
– Вещдоки? – осведомилась по-деловому.
– Так… – майор апатично взмахнул сигариллой. – С ДТП принесли. Сегодня ночью на Кронверкском во дворе дядька один в стену на «четвёрке» въехал.
– Насмерть?
– В реанимации в коме лежит. Может, откачают, может, нет… кхм!
С «кхм!» Семёнов сроднился давно – побочный эффект службы на Новой Земле, усугублённый перманентным курением. Впрочем, Рита подозревала, что отец таким способом выкраивает время, чтобы сосредоточиться.
– С каких пор ты у гаишников хлеб отбираешь? – удивилась Рита и, заметив, что отец не спешит с ответом, добавила: – Не мнись, чего там! Нашёл секрет Полишинеля… Я об этом ещё час назад в маршрутке по FM-у услышала.
– Кхм! – Семёнов привстал и сплюнул в горшок с традесканцией. – Пресс-служба, итить её налево! Развели трепачей…
– Пап, в Конституции эРэФ прописано право на свободу слова. Тебе, как человеку с высшим юридическим образованием, нельзя оспаривать федеральные законы.
– «Свобода»! Знаем мы эту свободу… кхм! Если сама по радио слышала, зачем спрашиваешь?
– Хотелось от тебя услышать. По-родственному.
– Тёмная, понимаешь, история. Двор глухой, к тому же поздно было – часа два ночи…
кхм! Словом, свидетелей нет. По рассказам, водитель опытный, стаж двадцать шесть лет, никогда не лихачил, нарушений за ним не числится. И вдруг – в собственном дворе в стенку… С чего бы?
Рита постучала пальцем по горлу.
– Нет, – Семёнов с садистским кряхтением расплющил окурок о край пепельницы. – В крови ни алкоголя, ни наркотиков не выявлено. Он, говорят, спиртного в рот не брал, не то чтобы…
– Кто он такой?
– Искусствовед, – Семёнов заглянул в лежавшую на столе шпаргалку. – Калитвинцев Андрей Никитич. Архивный червь, углублённый теоретик. Копался себе в культурных ценностях, изыскивал, статейки сочинял… кхм! Если повезёт, и дальше сочинять будет. Знаю я эту публику. Предельно законопослушна и невыносимо тосклива. К криминалу он отношения не имеет – стопудово. И всё же селезёнкой чую: что-то не так…
– Откуда он возвращался так поздно? – спросила Рита. Спросила машинально, подумывая о том, как перевести разговор на другую тему.
– Из Русского музея, с работы. Вообще-то, рабочий день у него давно закончился, но он частенько задерживался до ночи, а то и до утра. Семьи нет, дома никто не ждёт… кхм! Вот и в этот раз уехал поздно. Сторожа говорят, уехал нормальный, не бледный, не шатался. Попрощался, как всегда, вежливо, шляпу надел и вышел. Я прикинул время: получается, что он прямиком домой отправился, никуда по пути не заезжал. И вдруг – ни с того ни с сего… Завернул во двор – и в стенку. Хорошо, скорость сброшена была, иначе б в лепешку. А так – черепом о стекло шандарахнулся… кхм! Лицо обезображено – жуть малиновая…
