– Ну что это за мальчишество, – сказал он наконец. – Хозяева Флюида так себя не ведут.
– Я что-то делаю не так? – спросил я удивленно.
– Нет, – ответил Менелай. – Ты делаешь не так не что-то, а все. Тебе нужно избавиться от кусочка меди. Почему бы тебе не опустить его под стол, чтобы я его не видел? После этого он исчезнет быстро и незаметно. Зачем создавать столько промежуточных стадий у меня на виду? Это неэкономно. Трансформу не проводят, когда ее объект доступен чужому вниманию… Конечно, за исключением случаев, когда целью опыта является именно демонстрация трансформы. На Ветхой Земле это называют чудесами. Но те, кто этим занимается, обычно живут недолго.
Он положил передо мной второй резонатор. У этой медной головы был большой блестящий нос и дырочка на темени – она, похоже, была снята со старых четок.
– Попробуй сам.
Я сжал резонатор в кулаке, убрал руку под стол, направил в горошину Флюид – и она послушно исчезла через несколько секунд.
Боль в моем животе при этом полностью прекратилась.
– То есть мне следует шустрить у людей за спиной? – спросил я.
– Так же поступает и Бог, – улыбнулся Менелай. – Ведь мы не видим, например, как седеют волосы. Или как растут ногти. Мы замечаем, что волосы поседели, а ногти отрасли. Хотя теоретически этот процесс занимает много времени.
Я поглядел на его голову. Щетинки над ней не торчали – он был тщательно выбрит. Но в парик, выколотый на его коже, добавилась татуированная седина. Я точно помнил, что во время нашей встречи на монгольфьере ее там не было. Видимо, Менелай с тех пор выбелил рисунок, чтобы случайно не нарушить монашеских правил, запрещающих косметику. Такое буквальное выполнение обетов впечатляло: Менелай явно не собирался возвращаться в эту скорбную юдоль ни при каких обстоятельствах.
– Все происходит постепенно, – сказал я. – Мы просто не обращаем внимания.
– Если бы ты занимался духовной практикой, – ответил Менелай, – то знал бы, что такой вещи, как «внимание», вообще нет. Как и все остальное в человеческой голове, это всего лишь остроумная игра слов. Мы называем словом «внимание» то обстоятельство, что в сознании происходит определенный процесс. Скажем, некий объект длительное время существует как центральный сегмент поля восприятия. При грамотной работе с Флюидом медиум сначала убирает этот сегмент из чужих умов. А потом делает с ним что хочет. Вспомни: что видят двое, видит Верховное Существо. А то, что видит один, – это личное путешествие. Если мастер Флюида – а Бог, как известно, лучший из его мастеров – захочет скрыть перемену, ее не заметит никто.
– Но у этого принципа есть границы, – возразил я. – Ведь есть не только память, но и память о том, какой была память. Некий центральный реестр ума, где записано главное.
– Изменить в человеческом сознании можно все. В каком угодно реестре и картотеке. Там нет ничего постоянного. Память – и личная, и историческая – это просто колода карт. Если к ней приближается шулер, мы можем за пять минут переехать в другой мир. А шулера треплют эту колоду, вырывая ее друг у друга, всю историю человечества.
– Историки говорят, у них все ходы записаны, – сказала я.
– Конечно, – ответил Менелай. – Кто бы сомневался. Но почему-то на той же самой колоде.
– А что, другой нет?
Менелай развел руками.
– Увы. Человеческому уму негде бросить якорь.
– Что, и я тоже просто колода карт?
Он кивнул.
– Кто тогда мной играет?
Менелай весело посмотрел на меня.
– Ни ты, ни я никогда этого не узнаем, – сказал он. – Ни один самый мудрый историк – ни здесь, ни на Ветхой Земле – никогда не выяснит, кто, как и почему меняет мир. По той простой причине, что мы способны замечать изменения лишь тогда, когда нам оставляют о них память. Сейчас тебе повезло, потому что твоей колодой играю я.
– В каком смысле?
Он сощурился.
– Ты помнишь про третий резонатор?
– Какой?
И вдруг я вспомнил, что перед последним опытом Менелай продемонстрировал, как именно следует сжать медную голову в кулаке – и даже объяснил, что медь особенно легко поддается трансформации под действием Флюида.
У него действительно был еще один резонатор – тоже со старых четок, с дырочкой сквозь оба уха, что показалось мне смешным… Он на секунду спрятал руку с ним под стол – а когда вынул ее и разжал кулак, его ладонь была пустой.
Я про это почему-то забыл – причем полностью, хотя сразу же повторил вслед за ним то же действие. Я помнил только, как он выложил на стол следующую медную горошину – и сказал: «Попробуй сам».
– Как… как…
– Вот именно так, – ответил Менелай. – Все тайные перемены в мире осуществляют похожими методами.
– А я смогу научиться этому? – спросил я.
– Надеюсь, нет. Смотрителю подобное не к лицу.
Я знал, что настаивать бесполезно – да мне и не особо хотелось. Такие навыки и правда полезны только фокуснику или шулеру. Но затронутая тема была очень интересна. Если, думал я, какая-то сила действительно тайно меняет наш мир, знает ли Менелай, что она такое? Или нет?
Но внятного ответа я не получил.
– Это не входит в круг интересов невозвращенца, – сказал Менелай. – Хотя, как ни странно, сильно занимает некоторых архатов. Если попадешь в Железную Бездну, поговори с тамошними монахами. У них интересные идеи на этот счет.
Опуская всю специфику, скажу, что к концу нашего общения я научился очень многим практическим навыкам – как пошутил сам Менелай, если считать Флюид велосипедом, теперь я умел на нем кататься. Но, даже научившись возводить из Флюида стены, я так же мало понимал его природу, как до начала занятий.
Последнее, что сказал мне Менелай при нашем расставании, удивило меня своей банальностью.
– Помни, Алекс – самое надежное на свете может оказаться просто миражом. Даже самое-самое знакомое и дорогое… Поэтому бери пример с меня – никогда не стремись узнать то, без чего можно обойтись. И не держись за то, за что можно не держаться. В этом залог счастья.
Он был прав, так прав… Но я пропустил его слова мимо ушей. А зря – наверняка этот монах видел будущее: беда уже летела на меня в ту минуту на своих черных крыльях, и я сам отчаянно зазывал ее в гости.
Мое счастье рухнуло внезапно, из-за одного глупого вопроса – и виною всему, конечно, был я сам. Это случилось через день после отъезда Менелая.
Был вечер. Мы с Юкой сидели на высокой террасе Михайловского замка, любовались закатом и пили чай.
Террасу окружала ограда с мраморными вазами и драконами, украшенными фосфорической эмалью – такая отделка была в моде век или два назад. Эмаль уже начинала понемногу отдавать свет, поглощенный днем. Ее таинственное сияние успокаивало.
На столе стоял походный чайник-самогрев, ваза с фруктами, тончайший глиняный сервиз и коробка бисквитов «Сны Горного Старца» с изображением бородатого ассасина, спящего среди голубых роз. Кажется, владельцем пекарни, где делали это печенье, был известный солик, рухнувший было в пучину зла, но нашедший в себе силу выбраться из личной бездны и стать кондитером.
После отъезда Менелая мне казалось, что я, как этот бородач на коробке, блаженно заснул на нездешнем лугу и вижу счастливый до неприличия сон.
Солнце, как часто бывает в начале осени, садилось не за сам горизонт, а за полосу фиолетовых туч. Эти далекие, словно из другой вселенной, облака причудливых и романтических форм отчего-то казались подлинным Городом, а наша каменная столица с ее шпилями, обелисками и крышами – всего лишь разминкой Создателя, пробующего себя на хрупкой глине, перед тем как начать творить из вечного небесного пурпура.
Облачный город был далек и огромен; закатное величие его башен, дворцов и пагод указывало на такие высокие и грозные умы, такие силы, такую благородную и полную ясности волю, что человеческое поселение по соседству казалось ничтожным.
– Вечный небесный город, – сказал я. – По сравнению с ним наша столица – горсть пыли.
– Но горсть пыли будет здесь и завтра, – ответила Юка. – А вечный небесный город навсегда исчезнет через час. Разве это не странно?
Я внимательно поглядел на нее – но ничего не сказал.
Со времени моей первой встречи с Ангелами мне не давал покоя один вопрос. Почему, почему они назвали ее «проекцией моего сознания»? И отчего – «в техническом смысле»? Что значила эта темная казуистика?
Теперь, когда мои занятия с Менелаем закончились, я мог спросить об этом Ангела Воды. Но идти в часовню я не хотел. Мне казалось правильным выяснить все при Юке – прямо здесь, на террасе.
На шпиле далекого собора блестела в закатных лучах золотая фигура ангела – если фашисты говорили правду, этого было достаточно.
