Ознакомительная версия.
Мы выходили с базара, переходили дорогу и смотрели индийские фильмы в кинотеатре имени Джафара Джаббарлы. Помню, как зал ревел, а я ждала эпизодов с плясками. Мне хотелось танцевать, как героини. Узнав о моем желании, мама записала меня в танцевальный кружок. Получалось хорошо, на конкурсы отправляли, готовили к поступлению в хореографическое училище. За месяц до экзаменов я влюбилась. По дурости забросила танцы. Жалею».
Мамина подруга Саадат (талантливая флейтистка, говорившая низким, как из трубы, голосом) пришла в Пещеру Воспоминаний с историей о мечте детства – волнистых попугайчиках.
«Мама не разрешала птиц – аллергия. С этой мечтой я и замуж вышла, но все не получалось ее исполнить, находилось сто помех. То Мехмет маленький, то клетку некуда поставить, то кошка в доме. Однажды я сильно заболела, попала в больницу. Лежу в палате, думаю: „Ну и дура ты, Саадат! Давно надо было завести птичку. Вдруг помрешь, не исполнив детского желания“. Наутро после выписки пошла в зоомагазин, купила двух попугайчиков. Зеленых. Не откладывайте мечты на потом, Финики».
Пещеру Воспоминаний навещал и дядя Рафиг (носивший закрученные темно-коричневые усы – настоящий восточный Мюнхгаузен!). Он был моряком и, возвращаясь из плавания, привозил истории городов, которые мы видели лишь на школьном глобусе. Я хорошо запомнил ту, что из Стамбула.
В 1632 году османский инженер-изобретатель Хезарфен Ахмет Челеби, смастерив себе крылья, перелетел Босфор. Прыгнул с Галатской башни и долетел до азиатского берега Стамбула. Люди смеялись над мечтой Хезарфена пересечь по небу пролив. Они так и остались на земле, а наш герой притронулся к облакам и получил в награду от султана Мурада Четвертого мешочек золота. «Финики, берегите в себе Хезарфена, не слушайте тех, кто в вас не верит, и чаще смотрите вверх – там звезды».
Отец говорил, что в путешествии важен не пункт назначения, а сам путь. Я с ним не соглашался, вспоминая маршрут своего маленького, но самого частого странствия – из дома на море, потом в Пещеру Воспоминаний.
Пройдя всю дорогу, я был обязан оказаться именно здесь. На дереве слушал истории абшеронских ветров – они проникали в домик сквозь окна, щели и даже на крыльях ненароком залетевших стрекоз. Часами напролет я бродил из одной вселенной в другую. Чем это было? Бегством от скуки? Спасительной иллюзией? Одно знаю наверняка: именно в Пещере Воспоминаний я начал сочинять миры.
После семидесяти дедушка Асад полюбил телевизор. Подолгу сидел перед ним, задерживая внимание на выпусках новостей или передачах про море. Бабушка ревновала, бранилась из кухонных недр. «Откуда такая напасть, Господи помилуй? Весь день перед чертовым ящиком! Раньше занимался делами, плавал, помогал по хозяйству. А сейчас засел дома, только раз в день с внуками к морю спустится. Во всем виноват мениск, будь он неладен!»
На семьдесят первом году в дедушкином коленном суставе обнаружили разрыв мениска – оторвавшаяся часть вызывала боль, мешала ходить. Врачи настояли на операции. После нее нога перестала слушаться. От морских заплывов и погружений на глубину пришлось отказаться. Так Асад и влюбился в телевизор, в него прятался от тоски по подводному миру.
Взрослые домашние удивлялись: такой отважный человек – и сдался. Бабушкина знакомая, розоволосая болтушка, называющая себя астропсихологом, объясняла дедушкино состояние неким периодом Сатурна, наказала по субботам кормить ворон или черных жеребцов. В следующие выходные бабушка поехала с ведром размоченного хлеба на местную свалку, обитель ворон, а маму отправила на ипподром искать вороного скакуна…
Мне нравилось новое увлечение Асада – больше времени проводили вместе. Пока он смотрел телевизор – в очках, со стаканчиком чая, – я сидел рядом, наблюдая за его эмоциями. Дедушка реагировал открыто, вслух. Во время новостей восклицал: «Человек – продукт среды. Создайте благоприятную среду – и получите хорошее общество!» Передачу про тернистый жизненный путь знаменитости комментировал: «Иногда человек не хочет знать, чего хочет на самом деле. Так ему спокойнее».
Я слушал его слова и ждал июля, когда мы с Асадом сядем в автобус и, как обычно, уедем за четыреста километров на юг – к горам, укрытым одеялом реликтовых лесов.
Там жил дедушкин друг Гусейн, худощавый мужчина с ниткой седых усов под носом-клювом. Он быстро передвигался, ловко взбирался на гигантские самшиты и по звукам из чащи определял, нет ли рядом диких животных, например леопарда. Когда-то он на них охотился, но после схватки со свирепой самкой (она разодрала ему правую ногу, оставив глубокий шрам) утопил ружье в горной реке, посвятив себя лесу и его жителям.
«Прежде на охоте я убивал легко, но сегодня уверен, что это не легче, чем познать себя истинного».
Дядя Гусейн построил на вершине горы дом из трех комнат, куда переехал с женой. Нам с дедом выделяли дальнюю комнату с окном, обрамленным желтыми розами.
Перед домом были пасеки. Не дыша, я подкрадывался к ульям, наблюдал за сосредоточенной работой жужжащих пчел. Мне казалось, что каждая из них трудится над своей мечтой – ежедневно, без выходных, не сдаваясь. Вдохновленный, я бежал с впечатлениями к дедушке.
«У пчел многому можно поучиться, Финик. Взрослея, человек сам лепит себя. Неважно, что было или не было, – это прошло, зачем туда возвращаться? Нет смысла списывать свои неудачи на посторонние причины. Разве что на собственную лень или банальное нежелание меняться. Мечта требует труда, Финик… Собирайся, пора на прогулку».
Дядя Гусейн вел нас по лесу, как по своему дому. Когда у дедушки начинала болеть нога и он садился на лошадь, я пользовался моментом, убегал вперед. Рассматривал покрытые мхом толстые стволы железных деревьев, отгоняя мысли про гулейбанов – громадных леших. Согласно восточной легенде, гулейбаны, да и демоны тоже, обходят стороной тех, кто носит булавку. Моя была прицеплена к изнанке брюк.
Ночами мы засыпали под одеялами из овечьей шерсти. В горной прохладе я проваливался в сон, стоило положить голову на подушку. Просыпался с рассветом. Не открывая глаз, прислушивался к прекрасному, доносившемуся из окна: окруженный оранжевыми горами, дядя Гусейн читал молитву. Я не понимал произносимых им слов, но невольно шептал спасибо. За ощущение новой жизни, рождавшееся во мне одновременно с рассветом.
17
Торопись любить в каждом вдохе и выдохе
Лучше всех нашу семью знала Иллюзия – в нескольких поколениях. Многое видела, слышала, но молчала. Каждые полчаса била в свой гонг, со стены наблюдая за жизнью тех, кому преданно служила.
В ответ Иллюзия хотела малого: от взрослых – время от времени заводить ее механику, от детей – не бросаться игрушками. Она хорошо помнила, как снежным вечером пятьдесят третьего племяшка прабабушки Пярзад Саида запустила в нее мячом, вдребезги разбив стекло на изящном ореховом корпусе. Пярзад, да упокоит ее душу Аллах, поняв, что это дело рук шкодливой Саиды, хотела ее наказать, но ушлая девчушка свалила все на кота Барона, и беднягу отшлепали газетой.
Иллюзией звали старинные гулко бившие настенные часы с ажурным маятником. Как она оказалась в нашей семье, никто не знает. Создал ее немецкий часовщик Май. Корпус из ореха редкого вида, бронзовый маятник, позолоченный пружинный механизм с серийным номером и выбитым на нем именем мастера.
Бабушка Сона трепетно ухаживала за Иллюзией и перед смертью попросила: «Что бы ни случилось, не продавай часы. В Иллюзии время наших предков. Заводи ее осторожно, не рывками, иначе механизм обидится».
Иллюзия дружила не только с некоторыми домочадцами, но и с азаном. Когда он доносился из ближайшей мечети, она затихала, будто невидимая рука придерживала пальцем маятник. А вот радио и телевизора Иллюзия не выносила: стоило их напористым звукам заглушить гонг, как она волшебным образом била в него снова, назло технической логике.
Теперь Иллюзия живет со мной, напоминая своим боем о том, что я дома, что время быстротечно, оттого бесценно, хотя многие из нас им пренебрегают. Именно поэтому Сона назвала часы Иллюзией.
«Людям кажется, что они умеют контролировать время, задерживать его или ускорять. Что время принадлежит им, а не наоборот. Финик, бережно распоряжайся минутами. Растрачивая время, растрачиваешь мечты. Торопись любить, каждую минуту, в каждом вдохе, выдохе. Времени мало, глупо тратить его на суету, конфликты, нелюбовь.
Что будет, когда эта часть нашего путешествия завершится? О смерти не надо думать, она все равно случится. К ней не нужно готовиться – прими как неминуемое пробуждение ото сна».
Никто не заберет из мира ничего, кроме опыта. Зато что-то оставит после себя. Хорошо, если полезное, вдохновляющее. Иногда за целую жизнь достаточно посадить одно дерево, под которым однажды укроется от дождя или зноя усталый путник.
Ознакомительная версия.
