С другой прогулки они вернулись впятером. Толстый белый щенок плебейских кровей стал их лучшей находкой. Находка – щенок оказался девочкой – была безнадежно беспородна и безнадежно невоспитанна. Брюки мальчишек покрылись жирными пятнами и белыми волосками. Ножки директорского стола приобрели покусанный и замусоленный вид. Лось выстругал для Находки жевальные палочки. Они валялись повсюду и собака грызла их с упоением, не забывая при этом о ножках директорского стола, ботинках Лося и щиколотках мальчишек.
Несколько раз они ночевали на крыше в спальных мешках. Лось рассказывал о созвездиях. Они брали с собой фонарики, термос и одеяла, а один раз взяли и Находку, которая скучала без них и жалобно выла в пустом кабинете. На крыше Находку привязали к каминной трубе, но это понравилось ей еще меньше, чем одиночество внизу.
Еще был запуск воздушного змея – желто-лилового с раскосыми глазами. Он повис над двором, таинственно улыбаясь и трепеща хвостом, а они по очереди держали его за нитку, наблюдая, как от порывов ветра меняется выражение китайского лица. Был обед по рецептам австралийских аборигенов. Огонь для него пытались добыть трением палочек, но получили с помощью зажигалки. Еда получилась ужасной, как следовало ожидать, но аборигены были невзыскательны и остались довольны. Тогда же прилетела та странная птица и принесла с собой трехдневный дождь и запахи осени. Жука пришлось спрятать в гараж, а лапы Находки мыть после каждой прогулки.
Когда наконец вернулся серодомный народ – взбудораженный, загорелый, переполненный впечатлениями и рассказами, – они встретили их с сожалением. Потому что лето кончилось, и все они, кроме взрослого, знали, что второго такого лета уже не будет.
Старшие и младшие, воспитатели и няньки заполнили Дом так быстро и привычно, будто и не уезжали. Директорский кабинет перестал быть самым интересным местом в мире и превратился в… директорский кабинет – место паломничества учителей и воспитателей, телефонных звонков и ответов на них. В то, чем и полагалось быть директорскому кабинету. Находка отправилась во двор. Раскосого змея несколько раз запустили, потом забросили на чердак и забыли. Чудесная птица и трехдневный дождь никого не заинтересовали. Стены Чумной комнаты украсились связками ракушек и лесных орехов.
Курильщик. Последний бой Помпея
В Серодомном Лесу сегодня вода протекает на нас с небес,
Выбирайся из мха и соседа буди. Дождь идет и танцует Лес!
Не видно глаз и нету лица,
и вымокла шерсть, и так без конца,
И нету правды в письме моем, том,
что лежит под черным дуплом.
Просунь же руку, достань и прочти
черных зверей на белой бумаге,
Они тебе скажут, и ты не молчи, расскажи другим правду.
Ту правду, которой там вовсе нет, придумай сам и беги,
В колючей траве оставляя след
шестипалой когтистой ноги.
Беги и пой, кричи и танцуй, ты урод,
пусть знает весь мир —
Ты родился от дерева и от струй лесного ручья под ним.
Припев:
Ура, Ура! Куснем муравья!
Закинем уши на горб!
И дружно спляшем и дружно споем!
Мы – гордый лесной народ!
Тишина, съевшая мир с перемещением стаи в Могильник, продолжалась, как будто они все еще не вернулись. Шумное утро растворилось в ней без следа. После уроков Сфинкс и Слепой влезли на подоконник и молча курили там, каждый со своей пепельницей. Горбач увез гулять Толстого. Македонский спрятался на кровати Горбача. Табаки сидел столбиком, горестный и тихий, демонстрируя свою скорбь. Магнитофон шипел вхолостую. Самая неприятная тишина там, где много людей молчат. Мы варились в ней до обеда, и в столовой я понял, что больше не в состоянии ее выносить. Она давила, как что-то живое, что-то, что может задушить. Потом я сообразил, что тихо не только за нашим столом. Во всей столовой царила тишина. Даже музыка, включавшаяся обычно очень громко, казалась приглушенной. Можно было расслышать, как в кухонном блоке за стеной переговариваются и стучат посудой. И я по-настоящему испугался. Даже руки задрожали.
Звонок к окончанию обеда тренькнул и захлебнулся, как заколдованный. Обычно сразу после него поднимался грохот, и вторая наперегонки кидалась к выходу в такой спешке, словно воздух столовой вдруг делался непригодным для дыхания. В этот раз они почему-то не побежали. Только от Фазаньего стола отъехала пара колясок, но, покружив у двери, вернулась.
– Пованивает безобразиями, – прокомментировал Шакал. – Чуете?
Не почуять было трудно. Как только мы начали подниматься, от стола шестой к нам подошла делегация из трех Псов, и Лавр торжественно вручил Сфинксу какую-то записку.
– Помпей просит вожаков всех стай собраться в Кофейнике для обсуждения важного вопроса, – зачитал Сфинкс. Пожал плечами и передал записку Слепому.
Кажется, после этих слов заговорили все одновременно. Тишину разнесло вдребезги. Между столами забегали Логи. Фазаны сбились в кучку с таким видом, как будто ожидали нападения.
– Это подлость! – крикнул Стервятник, перекрывая возбужденный гул голосов. – У людей траур!
Помпей извиняющимся жестом поднял руки.
– Я сочувствую, – сказал он. – Но это не меняет дела.
Стервятник презрительно скривил рот, и Птицы дюжиной кривых зеркал отобразили его гримасу.
Выезжали мы в окружении подпрыгивавших, тараторивших Крыс. В дверях образовался затор, и в нем застряла половина тех, кто желал идти рядом и заглядывать нам в лица. Большая игра Дома резко перешла в активную фазу.
Небо за окнами было белесым. Туман, казалось, накрыл Дом огромным комом ваты. И еще стало очень холодно. Как будто температура упала сразу на несколько градусов. А может, меня просто знобило от волнения.
Возле Кофейника толпа немного поредела. Фазаны отпали, остальные разбились по группам. Вожаки гуськом прошли в Кофейник. После их ухода стало гораздо тише. Все ждали.
Со стороны Крыс доносились приглушенные звуки музыки.
– А ведь я говорил, – бормотал Лэри, изжевывая незажженную сигарету, – я предупреждал… Вот, дожили…
– И что теперь? Драка? – спросил я с наигранной бодростью, от которой самому тут же стало тошно.
– Нет, ужин при свечах, мой солдат! – огрызнулся Табаки.
Горбач сказал, что вовсе не обязательно всем здесь торчать. При этом сам не сдвинулся с места.
– Ты прав, – сказал Сфинкс. – Узнаем все от Слепого.
И тоже никуда не ушел.
Македонский дал Толстому булку. Горбач закурил.
Даже понимая, что все это игра, я ужасно нервничал. Слишком хорошо все исполняли свои роли.
Наконец дверь Кофейника отворилась. Первым показался Помпей. Повернувшись к Псам, он показал им большой палец. Псы радостно взвыли. Потом вышли Слепой со Стервятником и, тихо переговариваясь на ходу, убрели в сторону спален. Рыжий так и не появился. Как будто во время совещания его съели.
– Господи! – простонал Лэри, заметив, что Помпей направляется к нам.
Начавшие было расходиться стаи поспешно вернулись на зрительские места.
Высокий, смуглый, с пижонским гребешком, Помпей остановился рядом. Летучей мыши при нем не было. Может, она уже издохла.
– Поговорим? – спросил он Сфинкса.
– Ты говорил со Слепым, что тебе еще?
– Ну… со Слепым разве поговоришь по-человечески?
Помпей закурил. Он стоял среди нас, как у себя в спальне. Ни капельки не нервничая. Даже немного красуясь. Нервничали почему-то мы.
– Не так давно узнал об одном старом Законе, – сообщил Помпей, между затяжками. – Он меня жутко расстроил. Такая, знаешь, первобытная хрень… Из-за нее я с этим и затянул. Конечно, не верилось, да и ребята говорили, что он больше не действует. Но все же…
Псы подтянулись ближе, чтобы ничего не упустить.
– Мне кажется, – продолжал Помпей, рассеянно поглядев на них поверх наших голов, – его придумали трусоватые вожаки. Вот я и опасался, понимаешь?
Невидимый лед со Сфинкса можно было сбивать молоточком.
– Больше не опасаешься? – спросил он.
– Я в себе это подавил, – гордо сказал Помпей.
– Поздравляю.
– Но все-таки хотелось уточнить. У вас он действует?
– Нет, – отрезал Сфинкс. – Это все?
– Ты как-то грубо разговариваешь, – нахмурился Помпей. – А ведь я, по большому счету, о вас беспокоюсь.
Табаки за спиной Помпея очень натурально изобразил приступ рвоты.
– Не надо беспокоиться, – сказал Сфинкс. – Мы все свободны.
– Ну и слава богу, – с облегчением вздохнул Помпей.
– Не слава богу.
– Ты что, сторонник этого дерьма?
Сфинкс покачал головой. Он смотрел на Помпея оценивающе, как будто что-то прикидывал. Решал для себя какой-то вопрос.
– Нет, – сказал он наконец, отворачиваясь. – Бесполезно.
Помпей принял деловой вид. Даже сигарету отбросил.
– Эй, договаривай. Ты о чем?
– Ни о чем. А где твоя летучая мышь?
Меньше всего Помпей ожидал такого вопроса. Сначала он удивился. Потом обиделся.
