Ознакомительная версия.
Я помнил, что могила Терентия Осиповича тоже выпирает, и мысль, что ее придется потревожить, чтобы протянуть таинственную траншею, – да, такая мысль мелькнула. Пройдя вдоль траншеи, тянувшейся за вторым экскаватором, я остановился (уместный образ) как вкопанный: гроб Терентия Осиповича уже стоял на холмике свежей земли. Конечно, я не мог быть уверен, что в гробу лежал именно Терентий Осипович, но гроб нависал именно над его могилой – кому же там было быть, как не ему?
Я подошел к гробу вплотную. Одна из боковых досок гроба отвалилась, но свет прожектора в образовавшуюся выемку не попадал. Ничего сквозь нее не было видно. Без того, чтобы открыть крышку, не убедиться было, что это Терентий Осипович. Только как это сделаешь?
Пока я раздумывал, из приехавшей машины протянулась гибкая труба. Она выползала из гигантской катушки, которая вращалась с неожиданно тонким звуком. Водные коммуникации прокладывались через кладбище – ночью, чтобы никого не смущать. Трубу аккуратно укладывали на дно траншеи. Все, словно завороженные, смотрели, как, обеспечив водоснабжением живых, городские власти принялись за усопших. Незаметно для других я сделал шаг к гробу и положил руку на полуистлевшее дерево крышки. Ощупал ее. Там, где крышка соединялась с гробом, оказалась небольшая щель. Запустив в нее пальцы, с усилием потянул крышку вверх.
Усилия не понадобилось: крышка легко поднималась. Я еще раз бросил взгляд на окружающих – все по-прежнему наблюдали за укладкой трубы. Одним движением приподнял крышку и сдвинул ее на край гроба. В бьющем сверху луче прожектора стали видны останки человека. Этим человеком был Терентий Осипович. Я узнал его сразу.
Прилипшие к черепу седые волосы. Торжественный мундир, почти не тронутый тлением. Таким, собственно, он был и при жизни. Отсутствовал, правда, нос, и на месте глаз зияли две черные дыры, но в остальном Терентий Осипович был похож на себя. Какое-то мгновение я ждал, что он призовет меня идти бестрепетно, но потом заметил, что у него нет и рта.
[Гейгер]Настя в больнице.
Иннокентия к ней сегодня не пустили, велели прийти завтра. Он позвонил мне, сказал об этом. А еще попросил меня найти описание аэроплана “Фарман-4”.
Спрашиваю:
– Зачем?
Он:
– А пусть будет, мы ведь восстанавливаем всеобщую картину прожитого. Прибавьте это к прочим нашим текстам.
Прибавляю, это не сложно. Раскрыл энциклопедию и пишешь.
Но. Чувствую себя неуютно. Не знаю, стоит ли поддерживать такие начинания.
Ладно… Будем считать, что всё нормально.
Итак, “Фарман-4”, биплан – с двумя парами крыльев. Двухместный. Выпускался в 1910–1916 годах. Двигатель – 65 лошадиных сил, винт диаметром 2,5 метра. Весил 400 кг, был способен поднимать 180 кг. Фюзеляж делали из сосны, крылья и рули были обтянуты кремово-желтым полотном. Sehr raffiniert[13]. На “Фармане” летал Фролов (звучит, как стишок). На нем, к сожалению, и разбился.
Зачем я всё это пишу, не знаю. Непросто это делать. И всё же проще, чем писать о результатах анализов Иннокентия.
[Иннокентий]Писал вчера ночью, пока прямо за столом не заснул. Мне снился аэроплан Фролова. Во сне я даже название его вспомнил: “Фарман-4”. Вот ведь память – даже четверку сохранила, кто бы мог подумать! Снилось, как его самолет разбегается по аэродрому, а взлететь – не взлетает. Авиатор видит, как под его ботинками трава, цветы, листья какие-то – всё сливается в темно-зеленую массу. Может, и лучше было бы, если бы не взлетел-то… Ехал бы себе и ехал – чем плохо? Подпрыгивал бы на кочках, подрагивал бы крыльями.
Только ведь не таким мы его любили.
[…]Остался ночевать у Иннокентия. Часов до трех беседовали.
Он водку достал – сначала одну бутылку, затем другую. Я не стал возражать – уж какие тут возражения? Мы обе бутылки и выпили.
Вообще-то я боялся, что он начнет о своем здоровье расспрашивать. Не начал.
Его сейчас гораздо больше здоровье Насти волнует. Он очень боится, что ребенок погибнет.
Разговор как-то соскользнул на нынешнее устройство жизни. Иннокентий назвал его анархией. Я заметил, что за анархией обычно приходит авторитарное правление. Что, в сущности, очень грустно.
А Иннокентий – сиделец Иннокентий! – сказал, что авторитаризм, возможно, меньшее зло, чем анархия.
Сравнил население страны с глубоководными рыбами. Они, дескать, только и могут жить что под давлением.
Отношу это к количеству выпитого.
Неприятное открытие. За время нашего сидения Иннокентий несколько раз поперхнулся. Явные нарушения глотания, и дело здесь не в горле. Это проблема головного мозга.
[Иннокентий]Был сегодня у Насти. Чувствует она себя неважно и выглядит так же – бледная, даже зеленая. Никогда ее такой не видел. Сидел у нее до позднего вечера, пока не выпроводили. Во время обеда съел почти всю ее порцию, потому что она есть не могла. По мнению лечащего врача, из-за интоксикации организма.
Еда, прямо скажем, не из “Метрополя”. Вот я думаю: здешние повара ведь не добиваются специально, чтобы обед был таким невкусным, верно? Просто не кладут в него чего-то предусмотренного, проще говоря – воруют. Наши люди. Ничего не могут с собой поделать.
А Гейгер говорит: нельзя на таких давить, ни на каких нельзя. Спорили с ним вчера полночи о преимуществах демократии. Я эти преимущества и без него вижу. Где-то они, может быть, естественны и уместны, а у нас вот никак не могут проявиться. На исторической родине Гейгера, например, могут, а у нас – нет.
Я думаю, всё дело в личной ответственности. Лич-ной. Персональной. Когда ее нет, нужны какие-то внешние меры воздействия. Если у человека, например, проблемы с позвоночником, на него надевают корсет, вещь довольно жесткую. Но она держит тело тогда, когда его не держит позвоночник. Именно так Гейгеру и скажу. Приводил ему морской пример, а теперь приведу медицинский.
[Гейгер]Осматривал на днях Иннокентия и обратил внимание на то, что руки и ноги у него немного похудели. Причина – уменьшение мышечной массы. Это свидетельствует о проблемах в спинном мозге.
Сегодня делали Иннокентию позитронно-эмиссионную томографию. Радости мало. А почему я, собственно, считал, что дело ограничится головным мозгом? Охлаждение ожидаемо повлияло на весь организм. В том числе и на спинной мозг. Но – как, как именно повлияло? Если бы это понять…
[…]Сегодня Настю выписали. В ходе лечения ей, оказывается, сделали УЗИ. А при выписке сообщили и главную новость: у нас будет девочка. Дочь. Весь день сегодня об этом думаю. Мне почему-то представлялось, что будет мальчик. Это не значит, что девочка – хуже, просто есть вещи, которые кажутся само собой разумеющимися.
С одной стороны, мальчику я мог бы больше посоветовать, потому что прошел этот непростой путь. С другой стороны, мой путь начинался почти век назад. Имеет ли сейчас какую-то ценность этот опыт – большой вопрос. Так что в смысле опыта то, сын у меня или дочь, большого значения не имеет. Как мужчине мне приятнее, наверное, дочь. Да и всё лучшее в моей жизни, если разобраться, связано с женщинами.
Перечитал сейчас – какие глупости! Понятно ведь, что отвлеченные рассуждения здесь неприменимы. Любят ведь конкретного человека, а не мальчика или девочку. Вот родится этот человек, перестанет быть абстракцией – тогда… А будет ли у меня это тогда?
[…]Я опять дома. Мы – опять дома! Мы с нашей дочерью: только что узнала, что у нас девочка. Почему они сразу не сказали, что у меня дочь, – боялись сглазить? Не верили в благополучный исход? Или это просто-напросто неистребимая совковая недоброжелательность? Гадать бессмысленно, да, в общем, и неинтересно.
Мне кажется, наша дочь вытащит из этой ямы нас обоих – и его, и меня. Когда мы из больницы ехали в такси, я сказала:
– Платоша, милый, от тебя всецело зависят две дамы. Теперь ты просто не можешь раскисать.
И он даже улыбнулся в ответ, но до того измученно, что я чуть не расплакалась. Уж лучше бы, честное слово, не улыбался. Я прижалась к нему, положила ему на плечо голову, а потом обхватила его руками. Шофер смотрел на нас в зеркало, а мы так и ехали всю дорогу – обнявшись.
[Иннокентий]Звонил Яшин, сказал, что есть для меня кое-что интересное. Когда я приехал, он принес мне папку с материалами о моем кузене Севе. Пришла она по запросу архива в прокуратуру – глубоко же Яшин копал… Профессионал, я им просто-таки любовался. Бумаги вынимал лист за листом, и как-то так очень ловко. В белых перчатках, сам рыжий. На первом же листе я нашел себя – в списке тех, кого распределили в 13-ю роту. За Севиной подписью. Против двух фамилий там стояла пометка, предписывавшая особую строгость содержания. Одной из этих фамилий была моя. Неужели Севе так хотелось от меня избавиться?
Ознакомительная версия.
