Ночью Самсона подняла с постели какая-то неведомая сила. Он давно понял, что иной раз силам, подобным этой, целесообразно повиноваться без рассуждений. В ванной он, не глядя в зеркало, побрился на древнегреческий манер и принял прохладный душ.
Потом вернулся в комнату, где спала Аннет, долго возился с замком чемодана, открыл его, оказался не тот: с белым смокингом и лакированными штиблетами; открыл другой, нашел джинсы, старую куртку из мягкой кожи. Все это надел на себя. Вбил опухшие ноги в замшевые туфли. Подошел к столу, глотнул прямо из бутылки.
И почти тут же почувствовал себя лучше. И все же ощущение, что его хватили кувалдой по башке, не проходило.
Самсон уже выходил из номера, когда его остановил голос Аннет:
– Я никуда не пущу тебя на ночь глядя! Одному шастать по Парижу!..
Самсон зашелся трескучим старческим смехом.
– Даже когда я ребенком был, никто мне не говорил таких слов. Всем было наплевать на меня.
Самсон подошел к девушке, сел рядом с ней на кровать.
– Понимаешь, Аннет… – сказал он, – Поль мне нужен… Поль… он часть меня… Я знаю, он бродит по ночам по набережным, вдоль Сены… Мне только так и удастся увидеть его. Я уверен. Днем он не дается в руки. Он неуловим. При свете дня он исчезает. Он одинок. Так же как и я… Это какое-то наваждение. Нет-нет, не думай, я не сошел с ума! Если хочешь, если не боишься! – вставай, одевайся и – в путь!
Лунное золото уличных фонарей, матовое сияние витринных стекол, разноцветные огни синематографов и иных заведений с фонариками у входа, время работы которых ограничено лишь концом света, – всё сливалось в один сверкающий поток. Словно изнывающая от изобилия огня вселенная отпустила ночной земле внеплановую долю животворной энергии, принявшей подобие пылающей реки.
Взявшись за руки, Самсон и Аннет летели по ночным улицам, едва касаясь подошвами камней мостовых и плиток тротуаров. В ушах звенел беспокойный ветер.
Что это было? Объединенный дивный сон, привидевшийся одновременно и нетрезвому путешественнику, который стремился попасть в прошлое, и его отчаянной возлюбленной, похожей на дерзкого мальчишку?
Или, действительно, посетил Самсон той волшебной ночью заколдованные берега темноводной, манящей Сены, когда пролетал вместе с невесомой Аннет между серебряными платанами над камнями набережных, вдыхая пьянящий, плотный воздух, пахнущий ночной рекой? Этого не знает ни автор, ни сам король, ни его прекрасная спутница со скуластым лицом.
«А еще говорят, нельзя возвращаться назад, в прожитые годы, – думал Самсон с воодушевлением, – вон мы как несемся! Кто бы мог представить, что я еще могу летать с такой сатанинской скоростью! Уже одно это заслуживает того, чтобы на время покинуть Асперонию и приехать сюда.
Ах, какая девушка! – он сбоку посмотрел на возбужденное лицо Аннет, омываемое ветром с Сены. – Как хороша! Но что же мне с ней делать? Взять с собой? Что бы я себе ни говорил, а рано или поздно возвращаться придется. У меня нет сил расстаться с этой девчонкой! Кажется, я наконец-то полюбил…
А как же Сюзанна? Выдам-ка я ее замуж за Нисельсона, вот что я сделаю! Она, конечно, огорчится… Чтобы она успокоилась, удостою-ка я ее в последний раз своим благосклонным вниманием, трахну на прощание, как полагается, по-королевски, и выдам замуж!
Думаю, граф будет доволен, во-первых, он должен будет благоразумно и благодарно осознать, что его предшественниками были не какие-то конюхи или лесорубы, а сам король и представитель святой католической церкви, незабвенный каноник Пиллигрини, царствие небесное этому достойному человеку, давшему очаровательной Сюзанне все то, чем она потом щедро поделилась со мной. И этого добра, которым она делилась со мной, у нее в запасе еще столько, что хватит на целый батальон Нисельсонов…
И, во-вторых, не голую же я, в самом деле, отдам ее графу, а с приданным! Отберу у старого вора Шауница кусочек его роскошного поместья…
И, в-третьих, чтобы граф не слишком ревновал невесту к ее прошлому, будем считать, что я воспользовался своим неотъемлемым средневековым правом, священный правом первой ночи.
Так и объявим ему, что мои прежние отношения с Сюзанной – это не что иное, как лишь сильно затянувшаяся первая ночь, положенная мне по праву как королю и главному феодалу страны в соответствии с древней традицией да к тому же еще и освященная церковью в лице ее добродетельного служителя – приснопамятного каноника Пиллигрини. И что граф должен не ревновать невесту ко мне и к покойному священнику, а благодарить Бога за то, что Сюзанна блюла – как могла – свою честь и поэтому предшественников у него было всего двое», – решил Самсон.
– Я больше не могу! – взмолилась Аннет и остановилась. Она совсем запыхалась. – Эта беготня меня доконает! Вместо того чтобы спать, мы, распугивая прохожих, носимся по улицам, как какие-нибудь филины…
– Ты хотела попробовать, каково это – быть фавориткой короля. Терпи, милая, у них нелегкая доля. Если ты думаешь, что в обязанности возлюбленной порфироносца входит лишь лежание в постели до одури и раздача оплеух служанкам, ты на неверном пути. В Асперонии насчет фавориток…
– Пошел ты к черту со своей дурацкой Асперонией!
– Тсс! – зашипел Самсон и прижал палец к губам. В неверном свете уличного фонаря он увидел темную, почти черную фигуру человека, который, стоя в позе нищего, украдкой пересчитывающего медяки, еле слышно что-то напевал или молился.
– Это он, это он… – зашептал Самсон, уверенный, что видит спину своего друга. Черный человек стоял возле дерева, склоненного к воде, и, казалось, наклонялся вместе с ним, рискуя опрокинуться в реку.
Человек нагибался все ниже и ниже. Самсон, скованный непонятным чувством, недвижимо стоял на одном месте. Аннет прижалась к нему и дрожала как в лихорадке.
Секунды тянулись, и вот настал миг, когда голова незнакомца перевесила, и черный человек с громким всплеском обрушился в воду. Раздался жалкий захлебывающийся крик.
Самсон думал недолго.
– Я спасу тебя, мой друг, – вскричал он, подбегая к краю набережной, – я спасу тебя! Держись, Поль!
Вспоминая потом все перипетии той необычной ночи, Самсон пришел к выводу, что Господь в соответствии с какими-то своими таинственными замыслами поколдовал и на время лишил его разума.
А то, что Самсон сколько-то минут был в невменяемом состоянии, не подлежит никакому сомнению. Ибо чем иначе можно объяснить его в высшей степени безрассудный поступок, когда он, не проверив предварительно глубины Сены у берега, неосмотрительно сиганул за черным неизвестным человеком в неизведанные пучины ночной реки?
Что им двигало? Какие такие побудительные мотивы! Кем ему приходился неизвестный, решивший свести счеты с жизнью?
Неужели и вправду Самсон поверил желаемому, но маловероятному? Тому, что несчастный самоубийца и впрямь Поль?
Кто он ему, этот провонявший мочой и плохой водкой парижский клошар, возникший на берегу, как фантом, порожденный пьяными фантазиями короля?
Вытащить на берег обмякшее тело черного человека оказалось труднее, чем Самсон предполагал. Одежда обоих купальщиков намокла, отяжелела и сковывала движения. Помогла Аннет.
Когда Самсон и бездыханный незнакомец очутились на берегу, вдали раздались лающие звуки автомобильной сирены. Звук медленно приближался. Кто-то из одиноких, страдающих бессонницей наблюдателей ночного неба, которых всегда полно среди пожилых горожан, видимо, «засек» падение тела в реку и сообщил по телефону в полицию.
Самсон с холодным любопытством рассматривал лицо утопленника. Изможденный, опустившийся, вероятно, много лет спивавшийся человек лет сорока. На этом сходство с Полем заканчивалось. Это был явно не Поль… Король был вне себя от злости.
У Самсона появилось жестокое желание скинуть тело назад в Сену. Это свидетельствовало о том, что рассудок возвращался к нему.
Звук сирены приближался. Нельзя было медлить ни секунды. Встреча с представителями власти не входило в планы короля. Самсон, разбрызгивая вокруг себя грязную воду, потряс головой, крякнул и сделал шаг к Аннет.
Утопленник вдруг судорожно, с глубокими грудными хрипами, вздохнул. Открылись пронзительно синие глаза черного человека, набухшие губы его раздвинулись, и он произнес, покосившись на Самсона:
– Ты похож на большую собаку, добрый человек… Мне нечем тебя отблагодарить. Разве что проклясть?! Не надо было делать этого… Тебе никогда не хватало чуткости, Сонни, окаянный ты балбес…
Внезапно мир наполнился тишиной.
Долгие годы, выкрученные, как мокрое белье, съежились и превратились в короткое воспоминание.
Окуклились, затвердели и осели на дне памяти такие мелочи как совесть, покой, долг, надежды, страдания, боль, радость, блаженство и прочее, из чего состоит жизнь каждого из нас.
Самсон опустился на колени и положил руку на плечо Поля.
