Ознакомительная версия.
“Я, нижеподписавшийся,___________, находясь в здравом уме и твердой памяти, удостоверяю, что добровольно расстаюсь с жизнью, и потому снимаю с дирекции и персонала отеля «Танатос-spa» всякую ответственность за то, что может со мной случиться”…»
Директор спа-отеля Генри Берстекер, невозмутимый человек в очках с золотой оправой, очень гордился своим заведением. Он пригласил сюда прекрасного китайского массажиста, оборудовал несколько кабинетов для натуральных грязевых обертываний, внедрил самый прогрессивный метод лимфодренажа, построил отдельный корпус с бассейном для лечебной гимнастики.
– Вы владелец отеля? – спросил его Смирнов.
– Нет, herr Smirnoff, «Танатос-spa» – акционерное общество, но я автор идеи и по договору – пожизненный директор. У нас тут, знаете ли, ценят ноу-хау.
– И чего, никто не судится с вами? – полюбопытствовал Смирнов.
– А за что? Мы предоставляем нашим клиентам то, что они желают, и ничего больше! Да и власти заглядывают сюда крайне редко. Очень долго это плато считалось совершенно недоступным. Легенда гласит, что каждый, кто приходит сюда, погибает. Не много желающих, сами понимаете.
– И родня не поднимает скандал?
Директор почти оскорбился.
– Семьи наших клиентов исключительно рады тому, что нам удается так элегантно и ко всеобщему удовольствию разрешить проблемы самого деликатного свойства.
Наташа тоже будет исключительно рада, подумал Смирнов. Она элегантная женщина.
– Что касается заранее оговоренных пятидесяти тысяч долларов, – продолжил директор, – то прошу вас не отказать в любезности и по пути вручить их кассиру. Его кабинет рядом с моим. Вы же прихватили наличные? И да, не забудьте перед ужином сходить в спа! У вас как раз есть два часа. Обертывания и массаж водными струями с серебром дает такой цвет лица, так омолаживает, что вы станете ходить на него еще и еще. Мышечный тонус, хорошая работа кишечника, лимфодренаж… – слышал Смирнов спиной, спешно уходя по коридору в сторону лифта.
В номере сто тринадцать, пламенеющем в лучах великолепного заката, Смирнов не обнаружил никаких ужасных приспособлений.
– Когда подают ужин? – спросил Смирнов у лакея, провожавшего его в номер и застывшего у двери в ожидании дальнейших распоряжений.
– В восемь тридцать, сэр, – ответил лакей.
– Здесь принято переодеваться к столу?
– Большинство джентльменов следуют этому правилу, сэр.
– Хорошо. Я переоденусь… Распакуйте мои вещи и приготовьте черный галстук и белую рубашку.
Спустившись в гостиную, после скраба лица и массажа водными струями, помолодевший Смирнов и в самом деле увидал декольтированных дам и мужчин в смокингах. Первым к нему подскочил Берстекер:
– О, господин Smirnoff, я искал вас! Очень, очень рекомендую вам разделить ужин с одной из наших клиенток, миссис Кирби-Шоу…
Смирнов поморщился:
– Че-то не догоняю… Я ж не в Куршевель приехал.
– Миссис Кирби-Шоу сидит у пианино, посмотрите на нее. Чем черт не шутит? – тонко улыбнулся директор. – Приятного аппетита!
Она и впрямь была хороша. Темные волосы, уложенные мелкими буклями, тяжелым узлом спускались на затылок, открывая высокий лоб. Ореховые глаза. Раз есть деньги так держать себя, то почему вдруг ей понадобилось уходить? Она подняла на него глаза, и Смирнов поклонился.
Когда ужин, приготовленный мишленовским поваром и безупречно сервированный, подошел к концу, Смирнов уже знал – по крайней мере, в основных чертах – всю жизнь Клары. Она была замужем за шоколадным магнатом из Цюриха, богатым, добрым, но отчаянно нелюбимым. Полгода назад она бросила его и бежала с русским поэтом, с которым познакомилась в Нью-Йорке, когда приехала туда на модный показ. Она ушла от мужа, но молодой человек, приехавший за ней в Европу, узнав об этом, рассвирепел, избил ее и хлопнул дверью. Ему нужна была не она, а деньги ее мужа. Проплакав месяц, она запросилась назад, но муж не простил и пригрозил «голой по миру пустить».
– И чего, совсем не страшно помирать? – спросил Смирнов.
– Страшно. Но жить еще страшнее. А вы как попали сюда?
Выслушав до конца рассказ Смирнова, она отчитала его, как учительница начальных классов.
– Какое отвратительное малодушие! Умереть только потому, что ваши акции упали в цене? Через год или два, если только у вас достанет мужества жить, вы все это позабудете, может быть, даже восстановите то, что потеряли. Вам нужно найти любящее сердце, и все придет в норму, поверьте мне. Бывают такие женщины. Надо жить, – настаивала Клара. – Умереть каждый может, а вот жить…
– За полтинник? – удивился Смирнов. – Ну это все-таки не каждый.
– Вас очень скоро полюбит достойная женщина, – пела Клара. – Женщина, которая не побоится трудностей, которая рождена, чтобы спасать…
Смирнов глядел на ее розовую помаду, идеальный маникюр, любовался ожерельем из некрупных и прозрачных, как вода, бриллиантов, и на душе у него становилось трепетно и хорошо: а чем черт не шутит, вот девка… и холеная, и душевная… с горностаями…
– А вы не думаете, – спросил Смирнов, накидывая на плечи Клары горностаевый палантин, – что… уже этой ночью?.. Чик – и никакого больше чирик?
– О нет, – сказала она. – Вы же только что прибыли…
– А вы?
– А я здесь уже три дня.
Прощаясь, они договорились пойти после завтрака в горы.
Наутро, после ледяного душа, предвкушая удовольствие от завтрака и прогулки, Смирнов заметил, что, когда брился, улыбнулся себе в зеркало. Давно такого с ним не случалось, последние пятнадцать лет уж точно. В молодости бывало, а как разбогател – никогда.
Смирнов надел белый полотняный костюм, который они когда-то купили с Наташей в Форте-дей-Марми. У теннисной площадки он нагнал Клару Кирби-Шоу, она, тоже одетая в белое, прогуливалась по аллее в обществе двух молоденьких австриячек.
– Как вам спалось? – как можно учтивее поинтересовался Смирнов.
– Отлично. Вот, думаю, не примешивают ли к нашей еде снотворное?
– Да нет, – протрубил он. – Я сам спал как сурок и проснулся наутро в отличном настроении. Несмотря ни на что!
Обитатели «Танатоса» могли целый день наблюдать романтическую пару в белом. Они бродили по аллеям парка, любовались розами, шли мимо скал, вдоль оврага, то взявшись за руки, то отчаянно о чем-то споря. Когда начало смеркаться, они, обнявшись, пошли назад к отелю, и мексиканец-садовник деликатно отвернулся, чтобы не смущать их слишком уж откровенным рассматриванием.
После ужина Смирнов увлек Клару Кирби-Шоу в маленькую уединенную гостиную и весь вечер шептал ей что-то на ухо, держа за руку. Затем, когда она ушла к себе, решительно поднялся на этаж администрации и без стука вошел в кабинет Берстекера. Господин Берстекер проверял счета. Время от времени он брал красный карандаш и зачеркивал одну строчку.
– О, господин Smirnoff. Как же я рад видеть вас! Все в порядке? Вы довольны пребыванием?
– Я передумал, – сказал Смирнов. – Че там нужно подписать, давай переоформим…
Берстекер в изумлении поднял на него глаза:
– Вы говорите серьезно, господин Smirnoff?
– Ты думал, я оправдываться буду? Тебе неприятности нужны? И деньги мне отдай. Быстро, я сказал! Нау!
– Но сейчас уже вечер, – промямлил Берстекер, – касса закрыта. Давайте подождем до утра и на свежую голову все обсудим? Если вы, конечно, будете так любезны…
– В Гаагском трибунале обсуждать будешь, деятель! Завтра в восемь утра жду денег, за вычетами. Чаевые дам… Но ты смотри у меня, чертов банщик, а то я сам такую баню тебе устрою, что мало не покажется. Кровавую. Не пробовал для омоложения?!
Директор благодарно кивнул. Про баню он недопонял.
– Мы с миссис Кирби-Шоу уезжаем вместе, – гордо сказал Смирнов. – Сделайте чек-ап и ей.
– Как угодно, господин Smirnoff, – закивал Берстекер. – Мы работаем для вас!
Как только звук удаляющихся шагов стих, директор нажал кнопку звонка и вызвал Саркони.
– Ночью подайте газ в номер сто тринадцатый. Часов около двух.
– Сначала усыпляющий?
– Не надо… Он и так будет спать отменно…
Едва портье вышел, в дверях показалась миссис Кирби-Шоу.
– Мне кажется, я заслужила похвалу, – сказала она. – Разве не красивая работа?
– Да, чисто и быстро… Я оценил.
– Значит, его – сегодня?
– Да.
– Жаль, – вздохнула она. – Такой импульсивный… Дикий. Огонь так и прет из него.
– Завтра у тебя еще один русский. Шестьдесят два года, стиральные порошки и детское питание. Меломан, любит оперу… Возьми свой гонорар.
Он протянул ей конверт.
– И все-таки жаль этого русачка, – сказала Клара. – Такая наивность души.
Когда она ушла, Берстекер взял красный карандаш и, приложив металлическую линеечку, тщательно вычеркнул из своего списка одну фамилию.
Говорунья (фр.).
Ознакомительная версия.
