И опять Артем Александрович не успел раскрыть рта. Впрочем, женщине, похоже, его подтверждение было без надобности, и она продолжила без всякой паузы:
– Однако руководство нашего профсоюза полно решимости добиваться всеобъемлющего пакета гражданских прав для работников всех предприятий. И кое-что нам удалось достигнуть в этом направлении. Между тем одно лишь руководство профсоюза не может сделать ничего, если его не будут поддерживать низовые организации. А у вас на комбинате профсоюзом даже и не пахнет…
– Да-да, вы совершенно правы, – наконец-то вставил свое слово Сорокин. И хотел продолжить, но не тут-то было.
– Вот я и говорю: надо решительно бороться за свои права, не ждать, пока кто-то подаст их вам на блюдечке с золотой каемочкой. Вот вы у себя провели акцию. Акция, конечно, весьма робкая, но и она дала положительные результаты. Не правда ли?
– Да, но…
– Вы служили в армии, воевали, были командиром…
– Я был всего лишь сержантом, – едва успевал Сорокин вклиниться в непрерывный поток слов, истекающий без всяких видимых усилий изо рта женщины, обрамленного ярко-красными губами, но она будто не замечала его слов, она будто отрабатывала некую роль, затверженную ею до самой последней запятой:
– … у вас награды, вам не к лицу бояться людей, которые целиком и полностью зависят от вашего личного труда и труда ваших товарищей. Более того, вы, как человек военный, должны знать, что, атакуя противника, нельзя останавливаться на промежуточном рубеже. Всякая остановка грозит гибелью и потерей завоеванных позиций. Пора от писания хлестких речевок переходить к активным действиям. Вам, работникам комбината, необходимо создать профсоюзную ячейку. Для начала, быть может, негласно, но затем выступить открыто в защиту своих прав. Более того, мне кажется, что вы… именно вы, Артем Александрович! – смогли бы возглавить эту ячейку. Наш профсоюз поможет вам в этом. Он обеспечит правовую и юридическую защиту своих членов… Более того, мы пошлем вас на специальные курсы за счет комбината, и вы сможете квалифицированно, как это делается на Западе, отстаивать права наемных работников. Нельзя трусить, Артем Александрович, нельзя останавливаться. Надо твердо и решительно выступить за свои права, не ждать, когда правительство, которое больше печется о прибылях олигархов, обратит внимание на людей наемного труда. Я уверена, что вы сделаете соответствующие выводы из своего первого, вполне успешного опыта… – женщина замолчала и пытливо глянула в растерянные глаза Сорокина, и тот поспешно согласился, не желая выглядеть в ее глазах трусом и недотепой:
– Да, конечно, я понимаю, но и вы тоже должны понять, в каких условиях мы живем и работаем, – обрел наконец твердую почву Артем Александрович. – Вы даже представить себе не можете, какие дикие у нас порядки. Вся администрация города, в том числе и милиция, ходит на коротком поводке у Осевкина. А он, между прочим, – бывший бандит. И методы у него чисто бандитские. Вы знаете, сколько у нас пропало людей? Не знаете. И мы тоже не знаем. И никто их не ищет. А кто пытался искать, тоже исчезали неизвестно куда. Попробуйте создать тут профсоюз. Завтра же все будут уволены. И это в лучшем случае. Тут вот на самую простую акцию – и то пришлось людей уговаривать…
И тут в глазах женщины Артем Александрович заметил что-то такое, – что-то похожее на торжество, – и это его насторожило и заставило замолчать, еще не понимая, что произошло: ему показалось, что перед ним сидит совсем другая женщина – чужая, холодная и жестокая. Но длилось это всего какую-нибудь секунду, не больше. Женщина точно смахнула со своего лица набежавшее на него облако, снова мило улыбнулась, покивала головой, подбодрила:
– Продолжайте, Артем Александрович, продолжайте. Я вас внимательно слушаю. Все, что вы говорите, очень ценно для понимания вашего положения. Я доложу об этом своему руководству. Уверена, что они найдут способ обуздать этого вашего Осевкина, паскуду и сукиного сына.
Послышался стук калитки, радостный визг Купидона, уверенная дробь каблуков по дорожке, выложенной бетонными плитами, – и Сорокин увидел свою жену, Нину Петровну, направлявшуюся в дом. Однако, прежде чем взойти на крыльцо, она остановилась, глянула в сторону беседки и, к облегчению Артема Александровича, направилась к ней.
– Здравствуйте, – произнесла Нина Петровна, подходя к беседке и берясь рукой за поддерживающий ее столб. – А мне сказали, что у нас гости, вот я и поспешила.
– Это вот… товарищ… из Москвы, – решил рассеять недоумение жены Артем Александрович. – Из профсоюза химической промышленности. Изучает наши порядки. – И, обернувшись к гостье, пояснил: – А это моя жена, Нина Петровна.
– Я догадалась, – приветливо улыбнулась гостья, снова не назвав себя. – У вас, Артем Александрович, очень милая жена. Уверена, что и ваши дети похожи на своих родителей.
– Да-да, похожи. Особенно сыновья, – поторопился поведать он, со стыдом чувствуя, что старается как бы задобрить профсоюзницу, а зачем это нужно, не знает.
– Так, может, чаю? – спросила Нина Петровна.
– Чаю? Ах, нет-нет! Спасибо большое, но меня уже напоили и даже накормили.
– Это у Невроевых? – уточнила Нина Петровна,
– Да, у них. Чудесные люди. И очень хлебосольные, – произнесла женщина, поднимаясь. – Рада была познакомиться. Но у меня еще много работы: еще многих надо обойти и расспросить. Так что вы уж извините…
– Артюша, проводи гостью, – велела хозяйка и стояла, глядя ей вслед, пока та не исчезла из виду.
Сорокин закрыл калитку и, мучительно наморщив свое лицо, пытался понять, что же произошло. А что произошло что-то непонятное и тревожное, в этом он был совершенно уверен. Но когда он это почувствовал, определенно сказать не мог.
– Ну ты чего там застрял? Уснул, что ли? – прикрикнула на него Нина Петровна. – Слава богу, что она тебе ничего не всучила, – засмеялась она, намекая на то, как какая-то аферистка года три тому назад всучила ему за десять тысяч какой-то электрический аппарат, который будто бы лечит от всех болезней, стоит более сорока тысяч, но ему, как бывшему десантнику, воевавшему в Чечне, она сделает скидку. Короче говоря, задурила мужику голову, и теперь этот аппарат, не способный выполнить ни одну из многочисленных разрекламированных функций, валяется в столе у Сережки, разобранный на составные части. – Так чего она тебе напела? – спросила Нина Петровна, с насмешливым сочувствием глядя на своего мужа.
– Да вот, – замялся Артем Александрович, – хочет создать у нас профсоюз.
– И ты поверил?
– А почему бы нет? Нельзя же не верить никому, – обиделся Артем Александрович.
– Ох, Артюша, не забывай, где ты живешь и в какое время. Мало тебя в Чечне дурили твои командиры, посылая на убой? Мало тебя дурят сейчас? А ты все веришь и веришь. Как малое дите, право.
– Ну как же так, Петровна? Ведь она кругом права – вот в чем дело.
– Ну и что? Я тебе тоже могу такое напеть, что только слушай… Кстати, как ее зовут?
– Не знаю, – смущенно пожал плечами Артем Александрович. – Я не спрашивал.
– А документы какие-нибудь она тебе показывала?
– Да, но… я не успел разглядеть.
– Господи, учат тебя, учат, а все не впрок.
Нина Петровна помолчала, тоже что-то соображая, затем выпалила:
– А ты знаешь, Артюша, я эту бабу, кажется, видела на этой неделе. Правда, она была в очках и с мужиком, тоже в огромных очках. Морды, скажу тебе, не приведи бог присниться. И волосы вроде бы потемнее у нее были, а все остальное сходится.
– Где ты ее видела? – насторожился Артем Александрович, вспоминая, говорила профсоюзница или нет, когда приехала из Москвы.
– Из ресторана они выходили, – ответила Нина Петровна. – А я возле универсама стояла, Ритку ждала. В том-то все и дело, что очень похожа на ту бабу. Ох, Артюша, чует мое сердце, не к добру это. Ох, не к добру!
– С чего бы это нам опасаться, – проворчал Артем Александрович, пряча глаза: его благоверная еще не знает, что всю эту бучу они учудили с Сережкой, а то бы… Лучше ей и не знать: все-таки она работает «наверху», встречается с мэром и прочими городскими чиновниками. И зарплата у нее хорошая, и не задерживают ее, а то бы они давно пошли по миру. Но профсоюзнице этой он кажется себя выдал. И тут он вспомнил ее торжествующий взгляд, кривую усмешку на узких губах, и внутри у него все как бы заледенело. И не из страха за себя, а за жену, за детей… Будто сквозь вату он услыхал голос Петровны:
– Ужинать-то будешь? А то у меня все готово.
Минут десять назад он зверски хотел есть, но сейчас это желание куда-то исчезло, остался лишь страх – и ничего больше. Да такой страх, какого он не испытывал даже в Чечне.
– Не хочется, – произнес он хрипло. И добавил: – Я потом, попозже. – И побрел к картофельным грядкам, мучительно пытаясь отыскать выход из создавшегося положения, борясь с противоречивыми впечатлениями, оставшимися от посещения профсоюзницы. Но выход не находился. И тогда он, махнув рукой на колорадских жуков, решительно развернулся и чуть ли ни бегом бросился через свой огород, затем через соседский к бывшему подполковнику Улыбышеву.
