Ознакомительная версия.
С другой стороны, что может делать нормальный человек на набережной в пятницу, в конце рабочего дня? В это время все сидят в ресторанах, или возвращаются домой, или делают покупки в магазине, сверяясь по телефону с женой.
Да и я не особенно похож на человека, который станет разгуливать в подобном месте. Во всяком случае, раньше этого за мной не водилось.
Мы с Оксаной любили этот район Москвы. Сидели на шестидесятом этаже, в ресторане с панорамным видом, лениво потягивая белое вино, и нехотя разговаривали, рассматривая укутанный зыбким маревом город. Однажды мы справляли ее день рождения, и всем тогда было безумно весело то ли от вина, то ли от хорошей компании. Я пытаюсь вспомнить детали того вечера, но у меня не получается. Видимо, человеку не свойственно запоминать моменты, в которые он был счастлив.
Вместо этого вспоминается холодный балкон моей квартиры, на подоконнике которого пепельница, а в ней окурки со следами ее помады, хинкали, которыми я кормил ее с похмелья в Питере, огромная прореха на простыне в бельгийской гостинице. Какие-то незначительные вещи, ни о чем не говорящие детали, которые, видимо, и определяли нас.
Еще вспоминается другая осень, в которой мы идем по набережной, но от реки не веет холодом. Напротив, на улице слишком тепло для этого времени года. Воздух был пропитан солнцем, а весь город гулял в парках или катался на речных трамваях и, кажется, даже листья в тот год не хотели желтеть.
Остановившись у моста, мы долго смотрели на воду, и Оксана сказала что-то вроде «хочется, чтобы это продолжалось вечно». А я тогда ответил: вряд ли мы это заслужили.
Она засмеялась и продолжила свой лирический пассаж, но что конкретно говорила, я не помню. Скорее всего я был занят своими мыслями, или вставил в уши пуговицы наушников, или просто отвернулся. Я всегда был занят чем-то своим.
Мы слишком мало разговаривали. Даже в последний раз, когда у нас случились эти разборки, я в основном отмалчивался. Хотя наутро мне казалось, что мы сказали друг другу все и даже больше, сегодня я уверен в том, что мы не договорили.
Будь она жива, мы бы нашли объяснение тому, почему эта история произошла именно со мной. У нее всегда все было по полочкам. Одно логично цеплялось за другое, предопределяло третье и выливалось в четвертое. Как-то, обсуждая одно интеллектуальное кино, Оксана вскользь заметила: «Это история о том, как определенные обстоятельства предлагают человеку возможность измениться». Вероятно, что-то такое она бы сказала и на этот раз.
Но обстоятельства, душа моя, не сотрудники банка или страховой компании. Они ничего не предлагают человеку. Они лишь пробуют на прочность, потоком надвигаясь на тебя. Обтекают, если не находят пазух слабости. А найдя, забиваются в них и разрывают твою сущность на мелкие кусочки.
И вот я валяюсь здесь, на набережной, разбитый вдребезги, и тот кусок, в котором осталось больше цинизма, говорит, что мне не хватает тебя. А другой, в котором, кроме цинизма, ничего и не осталось, стонет, что на самом деле мне не хватает тех дней, когда ничего не произошло, когда мы что-то еще могли изменить.
Но никаких нас больше нет. Ты не знаешь, какой теперь день и чем все закончилось, а я не знаю, на каком кладбище тебя похоронили.
Мы очень любили этот район. Теперь придется научиться полюбить другие места и другие виды из окна. Теперь многому придется учиться заново.
Москва-Сити – маленькая площадка, со всех сторон сдавленная небоскребами, в полированных боках которых отражается багровое солнце. Солнца так много, что кажется, будто оно только взошло. Я задираю голову вверх, но там лишь сходящиеся как кроны деревьев башни, и между ними никакого солнца нет. Его последние лучи падают из-за крыш, преломляются в огромных стеклянных поверхностях и создают этот оптический обман. Меня эта иллюзия настолько удивляет, что я смотрю по сторонам в поисках таких же, как я, городских сумасшедших, приходящих сюда вечерами, чтобы понаблюдать это явление. Такая смешная городская традиция, вроде наблюдения садящихся в Шереметьеве самолетов.
Но, похоже, солнце здесь никого не волнует. Люди перебегают из офиса в офис, застревают в огромных вращающихся дверях торгового центра или стоят группами по трое и молча курят, глядя перед собой.
Встав так, чтобы башни с отражающимся солнцем занимали весь задний фон, я вытягиваю вперед руку с телефоном и щелкаю себя пару раз. Выбрав наиболее удачный кадр (стоит ли говорить, что все селфи более-менее одинаковы и среди них нет удачных или неудачных), я собрался было залить фотографию в инстаграм, но тут заметил в собственной ленте фотографию из его квартиры. То самое селфи с друзьями. Издевательская фотография, последний ехидный привет. Кроме нее, еще несколько свежих селфи, выложенных двойником. Он на фоне телекамер, он, стоящий на балконе моей квартиры, он, сидящий за рулем моего авто, и все в таком духе. Я за два года выложил сюда меньше своих фотографий, чем он за месяц. Видимо, приучал к себе аудиторию.
Аудитория ставила «лайки» в таком же количестве, что и к моим настоящим фотографиям. Справедливости ради стоит сказать, что так же произошло и в жизни – никто особенно не заморачивался некоторыми несоответствиями между нами. Ни один из наших (теперь уже общих) знакомых не сказал себе: кажется, что-то идет не так. Подведи я сейчас всех, кого так или иначе коснулась наша история, к тем фотографиям в его квартире, максимум, что они бы сказали, глядя на изображение двойника: это просто два одинаковых селфи. Трудно сказать, какое более удачное.
Видимо, он что-то такое понимал на уровне животных инстинктов.
Отправной точкой этой истории был я. Слишком уставший, слишком пресыщенный, слишком опустошенный. Слишком зацикленный на самом себе. Считающий всех остальных декорацией.
Все, что он сделал, – поговорил с людьми, смотревшими на меня в тот момент, когда я в очередной раз фотографировался на их фоне. Узнал, кем они меня видят. Кем бы они хотели меня видеть в идеальном мире.
Он стал моим более удачным селфи. Моим отражением в зеркале, пойманным в объектив.
Следующие пятнадцать минут я трачу на то, чтобы удалить все его фотографии из своего аккаунта. Тру с таким остервенением, будто они не в сети, а прямо в моем телефоне. В запале, кажется, стираю пару своих. Впрочем, теперь это особого значения не имеет.
Темнеет. На улице становится холодно. Стекла небоскребов наполняются всполохами неона и автомобильных фар. Я поднимаю воротник пальто, достаю сигареты. Ветер несколько раз гасит огонь зажигалки. С пятой попытки мне наконец удается прикурить.
С больших ступеней, ведущих к реке, открывается потрясающая панорама ночного города. С левой стороны «книжка» мэрии, напротив гостиница «Украина», между ними бегущий Кутузовский проспект. Подсветка выхватывает кусок травы у подножья рекламного щита. Трава удивительно свежего зеленого цвета, какой бывает только весной. А на ней красная опавшая листва и какой-то странным образом не увядший полевой цветок, и все это выглядит излишне живописно. Как на постановочной фотографии.
«Теперь важно не то, кем ты был, а то, кем ты стал», – гласит надпись на рекламном щите.
Хотя я-то знаю, что по-настоящему важна теперь только эта осень. И эта листва. И то, что где-то там, за звездой, венчающей гостиничный шпиль, скоро начнется новый день.
Я иду вперед. Я стараюсь не захватывать боковым зрением витрин. Не то чтобы мне не нравилось собственное отражение. Скорее я избегаю встречаться с ним глазами.
странные друзья (нем.).
торчки (нем.).
Ознакомительная версия.
