Теперь, словно включили громкую связь, их голоса стали слышны. Члены команды обсуждали находку: остов птичьего крыла. Судя по их реакции, находка выглядела странно: по одним признакам – крыло; по другим – плавник. Похоже, речь шла о переходной форме, которая под влиянием каких-то чрезвычайных обстоятельств выползла на берег, но так и не сумела расправить зачатки крыльев, сформировавшиеся каких-нибудь пару миллионов лет назад…
Он слышит шум машины. Всё ближе и ближе… Чьи-то голоса. Приехали? Кто? Или почудилось? Отложив книгу, он идет. Торопливо, почти бежит. Перед соседским забором – «рафик» или микроавтобус, черт знает как это называется… Какие-то парни – стоят, разговаривают… Среди них – она: женщина, с которой он… —
* * *
Парня она узнала сразу: тот самый, которого послала подальше. Поверх футболки накинул кургузую курточку. Крайние буквы закрыты:
ОСИ И ЗАБИВА
Полы курточки – шоры, сужающие поля зрения.
– Здра-аствуйте, хозяйка, – ее недавний знакомец улыбается. – Вот, ездим, осматриваем. Как говорится, спешим на помощь людям. Я гляжу, – он показывает пальцем на бывшую тропинку, заваленную ветками, – у вас тут – ваще… Фронт, как говорится, работ.
– Не у меня. В лесу. А еще вон там – у соседа.
Она думает: чего я лезу? Пусть сам разбирается.
– У этого, что ли? Так я у него был, позавчера, – он оглядывается на парней, которые успели вылезти из «рафика». Стоят в сторонке. – А сам-то он где, дома?
– Не знаю. Сходите.
– Да мы-то схо-одим, – парень выпячивает подбородок, чешет, будто сомневается. – Сходить, как говорится, недолго. Только подумать надо, – возвращается к «рафику». Что-то говорит своим – вполголоса, слов не слышно.
Она не вслушивается. «“Рафик” проехал, значит, дорога чистая…»
– Стойте, я сейчас, – уходит в дом, возвращается. – Ну вот, теперь пошли.
Идет, прижимая к груди папку с документами. Парни – следом. «Все лучше, чем одна… При них в любом случае…» Она уверена, он подпишет и так, но в их присутствии проще.
– Ух ты! – парень в красной футболке смотрит ошарашенно. – Это ж ни хрена себе… Сколько тут!.. – вертит головой. Шевелит губами. – Раз, два, три… – сквозь месиво веток проглядывают темные стволы. – Гляди, гляди, а там-то, вон, еще и на крыше.
Она говорит:
– Мне глядеть нечего. Это ты гляди. Упустишь оптового клиента. Чего застыл, давай, заходи.
Она пропускает их вперед.
– Ну и где?.. – ее знакомец озирается. – Хозяин!
– Я здесь, – он стоит у калитки, за кустом сирени. Сирень давно отцвела.
Парень в футболке приосанивается:
– Ну чё, договариваться будем? Если с вывозом, каждый ствол – пятнадцать, ну, ветки – тоже, сжечь или отволочь в лес. И учтите, другие запросят больше, хорошо если двадцать, а то и двадцать пять. Те еще рвачи, особенно черные. Сами видите, работа ювелирная, ну, это, снять, которые на крыше, – тут одни влезли, отпилили, а дерево – ух! Крыша – в хлам, и шифер, и стропила. А у нас все с собой – и лестница, и веревки. Ну чё, считать?..
– Я… Не знаю, – он смотрит на нее, будто ждет совета. Так и не дождавшись, кивает. – Да.
– Короче, считаю, – парень ныряет под ветки, скрывается в густой хвое. – Раз, два, три… ага, вон еще, и эта, шесть, семь, восемь, вроде все… А там, дальше, тоже считать? – из-под веток выныривает голова. – Ну там-то, за домом, у вас ваще… Штук восемь, это уж к бабке не ходи, а остальное – когда разгребем, как говорится, по факту… – раздвигая ветки, плывет обратно.
Она уже сосчитала: 120 тысяч – без тех, что за домом.
– Эй, друг ситный, – она останавливает парня. – Совесть-то где? Ты чего думаешь, все идиоты? Сам говорил: покраска дома – полтинник. В два слоя. Старую краску счистить, пройтись харчоткой. Неделя как минимум. А тут?
– Так это – когда?.. Вчера. Нынче – другая петрушка. Форс-мажорные обстоятельства, – произносит важно.
Она усмехается: не на ту нарвался. Ишь ты, сосновский самородок. Ничего, видали и покруче.
– Ну, молодец. Слова выучил. А теперь давай по-человечески: семь, максимум семь с полтиной. 110 тысяч за пару дней – неплохо, а? Вот и я говорю: такой зарплате и президент с премьером позавидуют.
Парень поднимает глаза.
– Дак чё? И пусть завидуют. У них там нефть, а у нас, – он щерится, открывая мелкие мышиные зубки, – лес. Ты, тетенька, тоже, небось, не бедствуешь. Машинка-то – а? – не жигуле-ек. А нам, – он оборачивается к остальным, – типа выкуси? Раньше надо было – по-человечески. А теперь-то не-ет… Короче. Или по-нашему, или – вон вас таких, до Васкелова, только успевай поворачиваться.
Она снова усмехается, на этот раз плохой усмешкой:
– Ты, птица моя, когда с дерева слез? Думаешь: раз! – и всё на тарелочке – на гоп-стоп, голыми ручонками? А я бы на твоем месте ох как призадумалась. Тетенька, говоришь? Так вот, племянничек: я телефон-то возьму, звоночек сделаю – один, но правильный. Будет тебе и машина, и лестница с веревочкой.
– Дак давай, – он передергивает суставами. – Звони. Как приедут, так и отъедут. А дачки ваши останутся: сухие, деревянные… Поехали, ребята. Тут хозяева строгие, несговорчивые… Счастливо оставаться. Простите, коль что не так, – кланяется дурашливо, смотрит на небо. – Ух ты! Никак снова собирается? Ничего, до вечера долго, поработаем…
Она смотрит, как они идут к «рафику».
«Ну да. Это вам не генетика – 1700 спермин. Забирай выше, – она оглядывает стволы, стоящие на краю леса, – косо срезанные, похожие на колья. – По Сеньке и шапка, по создателю – и души…»
Они идут медленно, ждут, когда их окликнут.
Она оборачивается, ловит отчаянный взгляд. В его глазах – страх.
«Страх – пытка. Хватит. Я не позволю…»
– Послушайте! Но так же тоже нельзя. Обдерут как липку. Раз уж я… Сейчас я уеду. В Репино. Там у меня бригада. Договорюсь… Сейчас сколько? Часам к пяти успеют – во всяком случае, очистят крышу. Переночуют, а завтра остальное.
– А они, ваши, за сколько? Потом-то я, конечно, но тут у меня… Тысяч пятьдесят – да, но ведь те, ваши, тоже…
Она прикидывает: даже если по шесть, а меньше не получится, все равно выходит под сотню. Надо сказать: потом подъедете, отдадите. Но она говорит:
– Пятьдесят?.. Это что – все ваши деньги?
Он кивает, смутно припоминая какой-то недавний разговор… Вот только с кем? Не успел вспомнить. Она говорит:
– Полтинник я пришлю. С бригадиром. Потом отдадите, когда сможете.
Он смотрит молча.
Она тоже молчит, не понимая, зачем? Может так случиться, что он – отец ее будущего сына. Наверняка не отдаст. «Тоже мне, благотворительница…» Мотнула головой: нет. Благотворительность ни при чем. Какая разница, кому платить – ему или там, в Соснове. Уж там-то полный бардак. Контора наверняка закрыта. Ублюдок советской инженерии прав: форс-мажор. Местные деятели не растеряются, выкатят по полной…
– Да, – он наконец оживает. – Спасибо, я отдам. Подвезу куда скажете. Не сразу, мне надо сдать работу…
– А кем вы работаете? – она открыла папку. Усмехнулась: «А вдруг захочет узнать, кем работал его отец?»
– Переводчик. – Он смотрит, недоумевая: «Странно. Над чем она смеется?..»
Она вынула лист:
– Что переводите?
Он затрудняется с ответом:
– Разное. Книги.
– Хорошая профессия, творческая. Вот, – указала пальцем. – Здесь.
– А это, – он прочел шапку, – ваша фамилия?
– Да, – она кивнула.
Он хотел сказать: «Был один писатель, давно. В “Юности” или в “Новом мире”. Потом куда-то исчез». Подумал: да нет, при чем здесь? Просто совпадение…
– Ничего, – улыбнулся благодарно. – Просто редкая.
Она подула на его подпись и убрала в папку.
– Да, чуть не забыла, – оторвала клочок бумаги, нацарапала. – Мой телефон. Когда сеть восстановят, позвоните, у меня высветится. Всё, – оглянулась напоследок. – Пора.
Он смотрел, как она идет к калитке – мимо чашек и тарелок – за границу поверженного рая. «Нет, кажется, все-таки в “Новом мире”… Замечательный роман – особенно по тем временам, – вспомнил свое тогдашнее ощущение: читаешь, вроде бы ничего особенного, вполне себе расхожая стилистика, конфликт хорошего с лучшим, но в глубине, вторым слоем, не сразу, надо вчитаться, – ощущение бессмысленности существования, будто герой, простой советский парень, знает о себе больше, чем позволено. Удивительно, что вообще напечатали».
Вспомнил: про деньги говорил парень, этот, которого она выгнала. Сказал: займите у соседки. Будто заранее знал… —
* * *
В трубе, которую только что перекрыла, что-то шуршит. Она наклоняется, ловит ухом. Все ясно: входной кран провернулся не до упора. Она сует металлический прут, затягивает, сколько хватает сил. Теперь шуршания не слышно, но она уверена – подтравливает. «Сказать Василию Петровичу. Поедет за стиралкой, пусть купит еще и кран. Привезет и заменит. Заодно сольет трубы. Если не заменить, за зиму прорвет».
