Щупляков не проехал и ста метров, как увидел, что возле тротуара остановилась машина мэра, открылась дверца, журналист нырнул в машину, и она покатила. Но совсем в противоположную сторону от железной дороги. И этот факт был тоже зафиксирован в электронной памяти аппарата.
«Фу ты, черт!» – выдохнул Олег Михайлович, не зная, радоваться ему или огорчаться такому повороту событий. Собственно, никаких событий пока не видно, но они явно назревают – инстинкт его еще ни разу не подводил. Тем более что Чебаков не внял совету Осевкина и зачем-то потащил журналиста к себе на дачу. Улестить? Дать информацию против Осевкина? Неужели между ними пробежала черная кошка? Или под Осевкиным зашаталось его кресло?
И Щупляков поехал следом, тоже не зная, к чему это его приведет. В конце концов, он имеет право ехать в любую сторону. Хотя бы за грибами. Их, говорят, нынче столько, что хоть косой коси. А жена очень любит жареные грибы. С картошкой.
Машина мэра вскоре повернула на шоссе, ведущее к озеру Долгое. Ехать за ней не имело смысла. Тем более светиться на этом шоссе, где у Щуплякова нет ни дачи, ни каких бы то ни было интересов. Он свернул на дорогу, ведущую на север и ехал по ней до тех пор, пока не заметил поворот на грунтовку, съехал на нее и покатил дальше.
Машина осторожно пробиралась по узкой, извилистой дороге. Прошедший ночью дождь наполнил водой каждую впадину, которая могла таить в себе что угодно, хотя, судя по свежим следам, по ней уже проехали в глубь леса по крайней мере две машины. Скорее всего, грибников. Однако встречаться даже с грибниками Олегу Михайловичу не хотелось. Ему вообще не хотелось ни с кем встречаться после всех своих мучительных размышлений, которые так ничем и не закончились, и он, заметив прогалину, а вдалеке белые стволы берез, повернул в ту сторону, осторожно объезжая сосны и ели, круглые воронки от бомб, иные так метров по десяти в диаметре, оставшиеся от войны, уверенный, что после дождя среди берез можно встретить подберезовики, что жене будет приятно, если он привезет домой хотя бы с десяток грибов. Он ехал до тех пор, пока не уткнулся в наполненную водой канаву, которая когда-то, вполне возможно, была окопом. Проехав метров пятьдесят вдоль нее, уткнулся в другую канаву, пересекающую первую, и, решив не испытывать судьбу, поставил машину среди кустов лещины, так чтобы не было видно с просеки (действовал все тот же приобретенный инстинкт предосторожности), взял из бардачка пакет, складной нож с фиксацией лезвия, из багажника достал резиновые сапоги с короткими голенищами, переобулся. Подумав, что, пожалуй, не стоит оставлять в машине цифровик, тем более пистолет и документы, собрал все это в сумку, поставил машину на сигнализацию и отправился искать грибы.
Увы, березовая роща только издалека казалась привлекательной для грибов. На самом деле деревья росли среди густой осоки, там и сям попадались глубокие бочажины с черной водой, приходилось перелезать через буреломы, и он проклял себя за столь безрассудное решение. В добавок ко всему, он набрал в сапоги воды, она хлюпала там, раздражая его все больше, так что он в конце концов, плюнув в одну из бочажин, повернул назад, но не по своим запутанным следам, а напрямик, и лишь выйдя на окраину рощи на сухое, среди кустов черники сразу же приметил несколько белых, таких ядреных, таких восхитительно красивых, что даже резать их было жалко. Однако жалость эта была недолгой, и в пакет стали шлепаться грибы один за другим, доставляя Олегу Михайловичу хоть и краткое, но все-таки удовлетворение и отвлечение от бесплодных размышлений.
Огибая березняк, протянувшийся узкой извилистой полосой среди ельников и чернолесья, Щупляков впереди услыхал стук топора, взял чуть правее, чтобы не встречаться с дровосеком, и тут лес неожиданно оборвался, замерев перед обширной поляной, зарастающей юными березами. Он прошел немного вдоль опушки леса и вскоре услыхал негромкую музыку. Потянуло дымом костра и запахом шашлыков, а еще через пару минут послышались голоса. Сам не зная, зачем, Щупляков пошел на эти голоса. Ему оставалось продраться через густой еловый подлесок, как вдруг до его слуха донесся знакомый задыхающийся смех. Щупляков замер, боясь пошевелиться. Сквозь ветви виднелись два внедорожника, вокруг костра сидели трое на поваленной березе. Женский голос рассказывал что-то смешное, мужские голоса взрывались безудержным смехом, и один из них таким особым – задыхающимся – смехом, как бы застревающим в глубине человеческой утробы, который нельзя спутать ни с чьим другим. «Осевкин!» – молнией промелькнуло в голове у Щуплякова, и по телу его будто пробежало полчище муравьев, покусывая кожу своими острыми челюстями.
Справа, метрах в сорока, вдруг затрещало, Щупляков присел за елкой, даже перестал дышать на какое-то время. Вот чья-то темная фигура проявилась на фоне белесого неба, двинулась в сторону костра, волоча за собой сухую лесину. За этой фигурой тащился треск ломаемых сучьев и шевеление верхушек молодых елок и берез.
Щупляков, переведя дух, быстро сместился влево и, останавливаясь и прислушиваясь, двинулся к костру, ориентируясь на белый дым, столбом поднимающийся вверх, прикрываясь густым березовым подростом, верхушки которого общипаны лосями, Он достиг обломанной ветром ели, комель которой держался на полутораметровом пне, и только здесь, прикрываясь им, приподнялся и увидел всех, кто сидел возле костра с наветренной стороны, вполоборота к нему, Щуплякову. Их было четверо: трое мужчин и одна женщина. Двоих из них Щупляков знал слишком хорошо: это были Осевкин и его телохранитель по кличке Колун, молчаливый детина с маленькими глазами, глубоко упрятанными в подлобье. Третьего он видел впервые. Как, впрочем, и женщину, сидевшую к нему лицом, прикрытым большими темными очками и широкополой шляпой. Все четверо одеты вовсе не для прогулок по лесу. И, судя по уверенным следам, оставленным на проселке машинами, очень хорошо знали это место.
Так вот с кем Осевкин спешил на встречу!
Ничего не скажешь, милая компания, решившая отдохнуть после трудовой недели, отведать шашлыков и позубоскалить.
Увы, разобрать с такого расстояния, о чем говорила женщина, было совершенно невозможно: голос ее заглушался треском ломаемых Колуном сухих веток и громким мужским хохотом. Громче всех и заразительнее хохотал Осевкин. Его смех то взлетал до сиплого визга, то опадал, задохнувшись, до сипения. Такого смеха Щупляков от него не слышал ни разу. Даже не подозревал, что хозяин ФУКа может смеяться так заразительно и беспечно. Видать, эти люди были настолько свои для Осевкина, что притворяться перед ними не было никакой нужды. Сфотографировать эту компанию тоже не получалось: и далековато, и слишком опасно высовываться: хотя бы одна пара глаз из четырех могла заметить подозрительное колыхание веток, и тогда… А ведь еще должен где-то быть шофер Осевкина. Стук не его ли топора остался где-то слева?
Присев, Щупляков двинулся в обратную сторону, прощупывая глазами заросли, вслушиваясь в каждый треск и каждый шорох. И однако, едва не напоролся на осевкинского шофера, который сидел на лесине и что-то строгал топором, держа его за обух. Пришлось отступать, обходить, держа все время под контролем ту часть леса, где находился шофер. Только удалившись от поляны метров на триста, Олег Михайлович выпрямился во весь рост и поспешил к своей машине. Он не мог знать, как долго эта компания пробудет возле костра, а ждать, когда они уедут, чтобы уехать самому, ему не хотелось. Да и опасно: могут обратить внимание на свежие следы машины, решат, что за ними следят… Четверо против одного – шансов не слишком много.
Но даже сев за руль, Щупляков не почувствовал себя в безопасности. Включив двигатель, он развернул машину, не без труда выбрался на просеку, затем и на шоссе. Но даже там не смог вздохнуть с облегчением. Не доезжая до города, он свернул в сторону, помыл машину, черпая ведром воду из канавы, с чувством исполненного долга поставил машину в гараж, поднялся на лифте на свой этаж и, держа в руках пакет с грибами и веточками черники, густо усыпанные сизыми ягодами, представляя, как обрадуется им жена, открыл ключом дверь своей квартиры.
Олег Михайлович еще не успел включить свет в прихожей, как увидел в полумраке на полу неподвижное тело своей жены. Слышалось тяжелое, с хрипом, дыхание. Попытки растормошить ее не дали никакого результата. Еще через полчаса «скорая» везла ее, оглашая окрестности, в городскую больницу, а оттуда, после обследования, в Москву: с женой случился инсульт, в местной больнице помочь ей ничем не могли.
* * *
С тех пор, как Щупляков покинул лес, миновало семь с половиной часов, хотя ему казалось, что он совсем недавно вошел в свою квартиру. Все остальное время с того мгновения спрессовалось в несколько минут. Он сидел в приемном отделении больницы Склифосовского, ожидая результатов предварительного обследования. Время тянулось невыносимо медленно. Оно почти остановилось. Наконец в помещение, где стоял один стол и две кушетки, покрытые несвежими простынями, вошел высокий молодой врач с аккуратной бородкой и усами, с болтающимся на груди «намордником», спросил:
