Неужели вам не совестно полагать, что дело здесь – в куличах?
Трудно по жизни стеснительному человеку, нелегко. Вечно он что-то мнется, там жмется, здесь сомневается, не может себе позволить, переживает. Наглому намного проще, но и риск больше – раз плюнуть нарваться на неприятность, даже и физическую. В смысле, в морду или по ней. Это ни к чему, лучше избегать. Но это все, если занимать в соответствии с моральным кодексом строителя коммунизма активную жизненную позицию. Кто не знает, – этот кодекс был приступочкой у крылечка кодекса уголовно-процессуального. Ну и … с ними обоими, как говаривал старик Хоттабыч, поминая Сулеймана ибн Дауда. А бывает и по-другому, когда ничего от тебя не зависит, не нарывался ты, совершал себе непредумышленные действия и – попал. Липкая и густая тьма общественного презрения обволакивает тебя от кепки до ботиночных подметок, как, скажем, темный горьковатый шоколад обнимает белое по сути эскимо. В старом фильме «Близнецы» жовиальный Жаров кричит кому-то по телефону – позор, мол, позор, диктую по буквам: Петр, Ольга, Захар, омлет, рафинад, П-О-З-О-Р! Во-во, омлет-рафинад.
Я лично попал в такую яично-углеводную смесь трижды и все три раза виноват был не я, а Всесоюзная пионерская организация им. В. И. Ленина, то же самое с ними, что и с древнебиблейскими персонажами. Пионерами были все, все мучались с завязыванием галстука обязательно правильным узлом, всех вызывали прорабатывать на совет дружины, макулатуру и металлолом, в конце концов, тоже собирали все. Некоторые отряды «детей рабочих» не могут успокоиться до сих пор – вот и пропадают километры медного провода, а на даче что-нибудь алюминиевое оставят ночью без пригляда только Билл Гейтс да Роман Абрамович. Не всем, однако же, пионерское членство доставляло такие морально-психологические травмы, как мне. Официально обращаюсь в Генеральную прокуратуру с просьбой о полной реабилитации и установлении бронзового бюста на родине трижды пионера-героя – в сквере перед кинотеатром «Эстафета», улица Новое шоссе, близ станции метро «Тимирязевская». Правда, позорные подвиги случились со мной, когда мы жили уже в центре Москвы.
Наш дом был построен к 50-летию В. О. С. Р. (см. Словарь аббревиатур) на задворках церкви Николы-в-Кузнецах. Архитектор выиграл конкурс, посвященный полувековому юбилею начала съемок самого крутого гангстерского боевика за всю историю кинематографа (все актеры исполняли роли без дублеров и страховки). В серию дом не пошел, потому что сумасшедший зодчий ухитрился в 14 этажей поместить всего 50 трехкомнатных и 15 однокомнатных квартир, причем небольших. Хороши только 14-метровые в длину лоджии. Из этого дома в мае 1969 года я вышел навстречу первому позору. Второму и третьему – тоже из него.
Очень жарким был тот май. Учащиеся томились от перегрева в душных классах, а школьная форма была рассчитана на всепогодное употребление. В серых штанах и пиджаках потели мальчики, в темно-коричневых платьях с черными фартуками потели девочки, потел даже сухой и длинный председатель родительского комитета Константин Сергеич, проверявший на входе в школу наличие мешков со сменной обувью. Потели – шутка сказать! – завуч и директор, хотя олимпийское должностное положение, казалось, должно было их гарантировать от проявления общечеловеческих слабостей. Перед последним уроком было объявлено, что ввиду жаркой погоды завтра разрешается придти в пионерской форме. После уроков обсуждать всякую ерунду принято не было, сказали – в пионерской, ну и ладно. В комплект пионерского обличья входили – шорты (юбка) синие, рубашка белая, галстук красный.
Подозревать я начал еще по пути в школу на следующий день, будучи в шортах. Встречные и попутные школяры были все в обычных штанах и белых рубашках. На меня оборачивались. Сознательно плетясь и придя впритык, я удостоился от Константина Сергеича замечания за поздний приход и появления некоей эмоции во взгляде, обычно бесстрастном, как гриф в зоопарке. В подозрительном перешептывании и намекающем переглядывании прошел первый урок. Перемена взорвалась гоготом и улюлюканьем, меня гоняли по коридорам и этажам, не давая забегать в туалеты. К концу перемены ляжки мои горели от щипков и шлепков. Мокро-багровый и несчастный, я просидел второй урок, а остальные перемены провел в классе. После уроков десятиклассники вытащили меня из школы и водрузили на пьедестал рядом с бюстом Островского перед школой. Омлет, рафинад. Через двадцать лет после окончания школы на встрече с одноклассниками меня приветствовали вопросом «почему не в шортах?».
Второй позор случился зимой. Перед уходом в школу мне полагалось гулять с двумя нашими собаками. Одну звали Малыш, вторую – Чик, вот же взбрендило родителям. Собаки были маленькие, Малыш слушался, а Чик – только деда. Суббота, 7.30 утра. Стоя под длинными балконами нашего дома, я уже призвал Малыша, чтобы идти домой, поскольку очень торопился в школу. Чик призывы игнорировал. Надо было успеть многое списать.
– Чик, Чик, Чик, Чик, Чик, Чик – монотонно орал я.
Из лоджии пятого этажа высунулся взлохмаченный мужик, явно с бодуна.
– Парень, кричи хотя бы «чик-чирик», на воробья похоже будет! – мучаясь, прокричал похмельный страдалец.
Пришлось испариться.
В школу можно идти пешком, но было холодно. Я решил проехать остановку на трамвае. В руках у меня была книжка про Братца Кролика, – английский оставался невыученным. Последним, за мной, в трамвай вошел хорошо поддатый дядька.
– Слушай, а ты не шпион? – шуткуя, спросил он.
– ???
– Книжку читаешь не нашу. Где твой пропуск?
– Куда?
– Везде. Документы, документы давай. Ну, шпион, где твой пропуск?
– Вот мой пропуск, – ответил я и вытащил из-под шарфа один из языков пионерского галстука. Расчет мой был на ухмылку дядьки, но я недооценил патриотизм окружающих, – они довольно загудели.
В середине третьего урока дверь класса неожиданно открылась, и вошла взрыдывающая Раиса Афанасьевна, завуч по английскому нашей спецшколы. Когда она начала говорить, я понял, что мне кранты, раньше или позже.
– Дети, сегодня утром я ехала на работу в трамвае и стала свидетелем прекрасного мужественного поступка советского пионера, с риском для жизни давшего отпор пьяному хулигану. Хулиган издевался над мальчиком, глумился над его желанием учиться, учиться и учиться по завещанию Ильича, а пионер… – дальше было еще минут десять совершенно тошнотной патетики. Я целиком спрятался за спиной впереди сидящего. Уходит! Заскрипела, закрываясь, дверь, и я выпрямился. Раиса Афанасьевна оглянулась.
– Вот этот мальчик! – заверещала она.
К концу шестого урока уснащаемый все новыми вариациями рассказ о пионере-герое потряс почти все классы, и до завершения третьей четверти, стоило мне в школе куда-нибудь войти, «вот этот мальчик!» – был общий вопль.
Третий и последний раз пионерское проклятие настигло меня за месяц до выхода из организации по причине вступления в ВЛКСМ. В седьмом классе я очень вырос. 1 метр и 83 сантиметра. 14 лет. Классная руководительница и старая коммунистка Антонина Михайловна запрещала ходить без пионерских галстуков тем, кто еще не стал комсомольцем. Кого ловила – жаловалась родителям на недостойное поведение, и иди оправдайся. Трамваи «А», в одном из которых я стал пионером-героем, довозили меня до Садового кольца, а дальше – две остановки на троллейбусе «Б». Апрель. Опять утро. Опять мужики, трезвые на этот раз, но очень уж невысокие. Толкотня. Лезу к дверям, выходить-то надо, и неаккуратно сдвигаю в сторону мужчину в шляпе и при галстуке, не пионерском. Схватив меня за мой галстук, пионерский, этот, вероятно, не очень чадолюбивый субъект возопил:
– Ах, негодяй, третьегодник, зараза! Все б вам у родителей на шее сидеть, паразитам! Иди, давай, толкайся, хоть тройку получи, небось в другой класс переведут!
От остановки до школы, я, в отличие от отца Федора, двигался не фривольным полугалопом, а полноценной рысью. Галстук выбросил в урну около школы, многие видели. Уборщица сволокла его директору, святотатца искали, но не нашли. Всем было ясно, что с меня хватит.
Ладно, ладно, нечего морщиться и поводить эдак плечом, демонстрируя недоуменное непонимание, а то и презрение снисходительное, – со всяким бывает, было и будет, без притворства не проживешь. Ну, разве где-либо в далях немыслимых или горах высоких и джунглях каких-нибудь непроходимых – может, там никто и не симулирует, но – вряд ли, сомневаюсь. Наверняка и там изображает себя хитрая тварь животная павшей в борьбе за выживание, а другая животина подойдет к ней поближе – так, нюхнуть дохлятинки, а та ее в момент – хвать, ам, ну и выживает, эволюционирует даже, мимикрию совершенствует и рефлексы хватательные. Или накроется пастух буркой, ляжет посреди отары, придет ночью волчок хватать овечку за бочок, предварительно разорвав ей горло, а притворявшийся бараном горец как засандалит в него из ружьишка пристрелянного, тут и сказочке конец. Опасное это дело – симуляция, особенно для того, кто на нее покупается ввиду доверчивости избыточной. Вот Станиславский – тот, молодец какой, то и дело «Не верю!» покрикивал, – вот и уцелел, в отличие от доверчивых Мейерхольда, Таирова, Михоэлса и прочего Бабеля. Или Мандельштам – он-то хотел, чтобы ему поверили и перестали прицеливаться, но не выдержал до счастливого финала, – сорвалось с языка мятежного про «кремлевского горца», – заглотнули не поперхнувшись – плыви, мол, красавец наш, «дельфином молодым», а что вода сильно холодная – так ведь не баня это турецкая в Тифлисе, а «седые мировые пучины», прохладные до полного замерзания. Ничем в смысле притворства люди от животных не отличаются; не всегда, конечно, поедают добычу самостоятельно, в прямом значении, и не всегда симуляцией от именно летального исхода защищаются, но это все – только из-за интеллектуальной оснащенности, словами выражаемой, а на деле-то – разницы никакой.
