Ознакомительная версия.
– Послушай, Виктор, – говорю я ему, – я тебя очень уважаю. Ты очень хороший человек и специалист. Но дело не в этом. Ты здесь не должен руководить. Нам предстоит принять приборы, идущие в полёт, и это огромный труд, а шоу закончилось.
– Тогда я подпишусь на чистом листе протокола.
И он загодя подписывает чистый лист, чтобы вложить его затем в готовый протокол, но так, чтобы его собственная подпись стояла выше всех, и этим нас обезоруживает. Да, бог с ним, пусть покрасуется, лишь бы не мешал.
В дальнейших поездках делать ему было нечего, и он брал на себя руководящую роль. Сидел не общей комнате испытаний, где творилось главное действие, а с французским руководством проекта в отдельном кабинете, «надувая щёки», мусоля генеральный протокол, где только слова-слова и графики будущих встреч. Здесь есть возможность подправить состав делегаций и вставить не только свою и своих креатур. В этой поездке его сопровождают двое: Сонька и Сева – цуповский администратор, начинающий своё карьерное восхождение.
Виктор не забывает о других, в этом нужно отдать ему должное. Только расплачивается за чужой счёт. Зачем нам брать бесполезных сорных людей в редкие командировки? Но в этом венец политики застойного периода. Ведь девяносто процентов итогов присваивают себе руководители и только десять процентов остаётся исполнителям. Пережимая струйку ресурсов, Виктор делает это по-божески, и за это спасибо ему. Наверное, так поступает и мафия и на этом держится. Но я – божий человек и настраиваюсь против него.
Действует Виктор предельно просто, согласно правилам «дал-взял». На следующей встрече в Москве он не мешал, а предложил по завершению встречи взять такси и отправиться с французами на Ленинские горы, учинить там летучий брудершафт с выпивкой и видами Москвы. Я тогда был изнурён работой и не столько работой, как окружающим её политесом и сразу поехал домой. Французам поездка понравилась. Они и сами во Франции организовывали нам развлечения и оценили по достоинству усилия Грымова.
По нашим выездным понятиям Грымов был самонадеян и смел, задерживая целый автобус, и пока он гулял с Сонькой по Парижу, вся делегация и прикомандированный к ней сотрудник КГБ были вынуждены перекуривать у машины и ждать, теряясь в догадках.
Между тем вечерний приём развивался по всем правилам куртуазного искусства. Самые бойкие уже подходили к столам, и официанты наливали им искрящееся шампанское и могли что угодно налить и смешать из разнокалиберных бутылок, больших и маленьких, пузатых, плоских, прозрачных, тёмных, шеренгой выстроившихся на столах. И всё рассыпалось. Первоначальный порядок был нарушен. Гости высыпали и во двор, где были вспомогательные столы и получалось не так на виду. Началась новая кристаллизация.
Я видел, как возле этой красивой и рослой женщины теснились подобные ей мужчины, точно клонированные, рослые и красивые, как на подбор. Я знал, что у пчёл пчелиную царицу окружают трутни местного улья. Они лишь затрудняют контакты с ней. Избранник будет не из них. Избранником станет чужой. Она мне всё больше нравилась, и как бы присутствовала во всём: и в сидящей на камне зелёной женщине и в скульптуре музея Вольта с большим животом, выставленной во дворике ратуши. Просто она и есть красота, которой нет пока определения. А спасёт ли красота мир? Скорее разрушит. Вот теперь она разрушила мир моего спокойствия и, наверное, не только мой. Хотя с французами об этом бесполезно спорить, у них свои понятия красоты.
– Фреди, кто это? – спрашиваю я знакомого инженера из «Аэроспасиаль», из баллистического отделения, что в Каннах на набережной Круазетт.
– Не знаю, – отвечает он.
Должно быть, она, действительно, иностранка, и здесь её не знают. Но Фреди не знает и многих из КНЕСа.
– Марк, познакомь меня с будущей космонавткой, – прошу я знакомого из медицинской группы. Мы выходим на свежий воздух, где у входа, прямо у крепостной стены расставлены столики, и подходим к Клоди Деэ. Она в составе французской медгруппы отвечает за эксперименты. Однако я видел её на фото в кнесовской газете, на ступеньках центрального офиса КНЕС в группе космонавтов. «Шестеро смелых» заголовком статьи. Кандидаты на космический полёт.
Во время очередной встречи в Тулузе нас пригласили в одну из комнат, где шло посвящение в рыцари. Прописывался космонавт. Кандидата на будущие полёты приняли в КНЕС и шло широкое застолье. В тарелках, в раскрытых коробках была принесённая еда, а угол комнаты был уставлен тяжёлыми бутылками шампанского. Когда подходила очередь, будущий космонавт брал в руки мачете и отсекал очередное горлышко.
Умеют веселиться французы, хотя на вечере в мэрии они ведут себя очень скромно и выпивают чуть-чуть: плеснут себе на самом донышке. Должно быть, французская житейская мудрость гласит: не веселись на виду у начальства. А мы? Море нам кажется по колено, хотя моря, как известно, очень глубокие. За одним из стоящих снаружи столиков мы с удивлением видим Ле Станга – одного из замов руководителя французского космического центра, мы рядом вместе с представленной нам будущей космонавткой. Мы говорим общие слова и пьем за совместный успех.
Существует точка резкого поворота судьбы, но мы её не замечаем и осознаём, как правило, задним числом, когда уже грош цена нашей наблюдательности. Началом нашего расхождения с шефом, наверное, можно считать разговор в тёмной и длинной комнате в конце коридора первого этажа единственно крупного здания третьей территории, куда заскочили торопящиеся Таисия и шеф. То было время общего опьянения без вина открывшихся шлюзов перестройки. Снялась вдруг разом система сдержек и противовесов, и всё, что держалось на поверхности стоячей воды, хлынуло в проран.
Шеф и Таисия – современные Лиса Алиса и Кот Базилио – вдруг замелькали вместе, готовя какие-то решения. Возможности будоражили всех. Казалось, всё теперь зависит только от тебя, от собственной энергии. Они составили деловой тандем.
Недавно закончился второй французский космический полёт. На Землю в числе возвращаемого оборудования вернулся французский блок электроники «Эркос». По протоколу блок этот не требовалось возвращать. Он экспонировался в космосе. Телеметрия регистрировала попадания в него тяжёлых заряженных частиц, и выяснялась возможность применения различных электронных схем в космосе. Но блок был спущен на Землю, и предстояло решить, как поступить с ним теперь: вернуть французам или извлечь какую-то собственную пользу.
Что могла предложить Таисия? По скудости ума или прежние связи так требовали она предложила отдать «Эркос» в какие-то отечественные разведывательные лаборатории. Мол, там, покопавшись в нём, его снова соберут и передадут по назначению. Конечно, было это по-детски наивно и беспочвенно: не просечёшь чужие схемы и своих попыток не скроешь. Нужно просто по-моему передать французам их блок и по-хорошему договориться с ними поделиться результатами.
Столкнулись мы лбами в длинной и тёмной комнате, и не вопрос Таисии: «Кто это предложил?», я ответил шефу, словно её и в помине не было: «Может, мы обсудим этот вопрос не на уровне „домохозяек“?» Я сказал «домохозяек», хотя слово «домработниц» вертелось у меня на языке. С ним вышло бы обидней, хотя и этого оказалось достаточно. Она умела держать удар и проглотила мои слова. Однако всё проходило прилюдно. И пошло-поехало.
Оскорблённое женское самолюбие не сравнишь с мужским. Мужчины поругались, грохнули по столу кулаками, послали друг друга, как говориться «вдоль забора», и дальше по делу. А женщины… Не даром сказано, что если бы войны велись женщинами, они бы закончились полным уничтожением. Женщины последовательны. И у нас началось последовательное расхождение.
В Ницце был этому очередной поворот. Но в тот вечер мы этого не чувствовали. Мы возвращались ущельями местных улиц в тумане подпития. Где-то пересёк нам дорогу битком набитый автомобиль, и за рулём была эта самая «девушка моей мечты». Я и случайный попутчик из нашей группы выбирались наугад лабиринтами ступенчатых улиц. Дома торопливо спускались к морю, теснились по сторонам, оставляя узкий проход пешеходам. Мы зашли в какую-то ярко освещенную фруктово-винную лавку с непривычным для нас стандартным набором специй и овощей, консервов, напитков и вин, удивляясь, что всё здесь не так, как у нас, взяли по баночке пива и пошли дальше, и эхо вторило нашим шагам и русским взлётам речи.
Затем многие купались, вызывая, должно быть, местное изумление: «Ах, эти русские» купаются в ноябре, но вода по-летнему была тепла. Я поплыл в направлении застывшего посреди залива парохода и нарочно так бил руками по воде, что брызги летели до небес. И не понять: то ли это сверкают они, то ли такие близкие южные звёзды?
На берегу шеф спрашивает меня:
– Куда ты плыл?
– Я плыл, как рыба на свет, как бабочка на огонь, потому, что влюблён в американку. Я мечтал встретить такую и полюбить.
Ознакомительная версия.
