Ознакомительная версия.
Она обняла его.
– Может, еще встретимся?
– Может быть…
Они в то мартовское утро просто спали в объятьях друг друга. И каждый из них знал, что биологические часы другого – простая наука – поставлены ровно на 12.15. – время, когда надо вставать и собираться в путь.
…В Адлерском аэропорту гудели самолеты. Они прощались.
– Вадим, не забывай меня. И еще – будь поласковее с Люсей.
– Эва, какая Люся! При чем здесь Люся! Я люблю тебя!
– Ты не понял. У Люси два месяца назад родился мертвый ребенок. Она разводится с мужем.
– Бог с ней, с Люсей. Эва, останься!
– Нельзя, Вадим. Не забывай меня.
Она пошла к трапу самолета.
Вадим лежал на диване, НА ТОМ САМОМ диване и ему чудились исходящие от него запахи Эвы. И хотя он, конечно же, умом понимал, что за прошедшие десять лет на этом диване сидели, лежали, трахались две, а то и три сотни жильцов номера «люкс» и ни о каких запахах Эвы не может быть и речи, они настойчиво преследовали его. Вдруг ему пришла в голову совершенно бредовая мысль: Эва должна была оставить в номере какой-то знак. Для него, СВОЕГО. Ведь она тогда, перед отъездом, точно предсказала, что он вернется в этот номер, и будет жить с Люсей. «Жить». Какой же все-таки бывает смешной этот “великий и могучий” русский язык.
…После отъезда Эвы Вадим зашел в свою комнату и, удивленный, остановился на пороге: какая-то женщина раскладывала свои вещи по кроватям, доставая их из чемодана. До него дошло: ну, конечно же, Эва выписалась из Дома творчества, а на ее место пришел другой человек.
– Извините, – сказал Вадим – я тут жил раньше. Один момент.
Вадим покидал барахло в сумку и пошел в свой законный номер «люкс». Там была Люся.
– В мою комнату поселили женщину – объяснил свой приход Земцов. – Есть два варианта: или возвращайся в свой номер, или живи здесь. Я не против.
Люся молчала.
– Ну, решайся.
– Я останусь здесь.
«Началось, – подумал Вадим, – Два раза за месяц попасть в гарем – это перебор».
Он подошел к Люсе, взял за руку и внимательно посмотрел на ее пальцы. Эва не соврала: люсины ногти представляли собой печальное зрелище – кальций не восстановился после родов. «Значит, у нее и в правду был мертвый ребенок. Как тихо она себя вела все эти дни».
– Ну-ка сядь, Люся. Давай поговорим. Выкладывай, что тебе сказала Эва. Молчишь? Хорошо, я тебе скажу сам. Сказала тебе Эва примерно так: да плюнь ты на все, что у тебя там было в Воронеже…
– В Белгороде, – бесцветным голосом поправила Люся.
– …в Белгороде, и начни жизнь заново. А для начала, чтобы стали несущественными все проблемы с мужем, потрахайся с этим кобелем Вадимом.
– Она не называла тебя кобелем…
– Тем лучше. Я и на самом деле не кобель, Люся, хотя нас с Эвой жизнь сделала циниками. И представь себе – я полюбил Эву, хотя и точно знаю, что эту ночь, прилетев в Ригу, она проведет в постели с мужем. Ты, Люся, насколько я помню, инженер, а мы с Эвой – журналисты, представители второй древнейшей профессии. Понимаешь, о чем я говорю?
– Понимаю, – тусклым голосом сказала Люся. – А что, все журналисты такие?
– Хорошие журналисты – да, – сказал Вадим. Он и на самом деле был почти, что уверен в этом. – А солдаты империи – тем более.
– Какие солдаты? – удивилась Люся.
– Это я так. Все. Начинаем новую жизнь. Ты же хотела со мной жить – вот и будешь жить. Только учти – я очень крутой.
Ему вдруг стало совершенно ясно, что надо делать. В сущности, тоже самое, как и тогда, когда девочка Вера замерзала в пургу, под коркой ледяного наста. Он – солдат империи, перед ним – наконец-то – поставлена задача и он должен ее решить. Все просто.
– Иди в душ, – приказал он. – Сначала очень горячая вода, потом – только холодная. Потом опять горячая. И так пять раз подряд. Ступай.
Она подчинилась.
Он спустился на первый этаж и купил в аптечном киоске бутылочку брома. Вернулся в номер и зашел в душ. Люся отвернулась лицом к стене. Он попробывал рукой воду – она действительно была очень горячей.
– Хорош, – скомандовал он. – Пошли в комнату.
Он насухо вытер ее полотенцем. Грудь Люси показалась ему опасно твердой, живот, напротив, сморщился и отвис.
– Ложись на кровать, – опять скомандовал он. – На живот.
Она снова подчинилась.
Он сел сверху на ее ноги и минут пятнадцать массировал всю – плечи, шею, поясницу. Потом принес из ванной таз с водой, вылил в нее бром и обтер ее намоченным в растворе полотенцем.
– Это для успокоения нервной системы. Посиди так минут пятнадцать. А, знаешь, Люська, ты – мировая девка. И сиськи у тебя – просто класс. Наверное, половина Белгорода на них заглядывается. Рассказывай.
Люся несмело улыбнулась:
– О чем?
– О себе. О своем муже. Что у вас там стряслось…
Люся рассказала. В последнем классе школы она встречалась с одним своим одноклассником. Встречи как встречи. Поцелуи в сиреневых зарослях, стыдливо расстегнутая блузка. И ничего больше. А потом он ушел к другой, и за ней стал ухаживать давний поклонник, тоже их одноклассник. Они поженились и все было хорошо. Пока тот, первый, не рассказал по пьянке ее мужу о родинке на груди Люси. И жизнь превратилась в ад. Ад сплошной ревности. Она не знает, виноват ли муж, что у них родился мертвый ребенок. Но его ненавидит. «Хорошо, что ненавидишь, сказал ей Вадим, хуже, если была бы равнодушна».
Потом они часа три гуляли по берегу моря. Вадим ей читал стихи – и свои, и чужие. Уже стемнело. Вадим довел Люсю до входа в Дом творчества и сказал, чтобы она шла домой, а он еще покурит с полчасика. Земцов нашел знакомую корягу метрах в пятидесяти от Дома творчества, сел, закурил и стал думать об Эве.
Вдруг из темноты метнулась какая-то тень, он ощутил страшный удар чем-то тяжелым по голове и потерял сознание…
Нет, точно, Эва должна была оставить о себе какой-то знак. Земцов понимал насколько глупо он себя ведет, разыскивая через десять лет в номере следы женщины, пробывшей здесь меньше двух недель, и, тем не менее, начал методично, как их учили, сантиметр за сантиметром, обследовать одну комнату, другую, ванную, лоджию… Никаких Эвиных следов он не нашел и сел за письменный стол.
Письменный стол был неизменным атрибутом всех номеров Дома творчества. Видимо, его создатели предполагали, что за этими столами будут создаваться шедевры социалистического реализма. Но вряд ли кто-нибудь написал за ними что-то серьезнее, чем слезное письмо домой с просьбой выслать денег на обратную дорогу. («Понимаешь, дорогая, вытащили деньги из заднего кармана в автобусе…») Стол в номере Земцова был испещрен, написанными авторучкой, карандашом, фломастерами, выцарапанными маникюрной пилкой, автографами разных Вань и Гиви, Свет и Нино. Попадались и полные подписи. Например «В.З.Диван.» Он посмотрел на нее вновь. Что-то тут не так. А что, собственно? Какой-нибудь Диванов, Диванян, Диванидзе. Самая обычная на Юге фамилия. «Диван» ведь по-тюркски не только мебель, но и что-то вроде царевой думы, и даже книга стихов.
И тут до него дошло. Какой же он тупой, правильно говорила Эва! Здесь было написано: «В(адим) З(емцов)! (Осмотри) Диван!!»
Он лихорадочно выдвинул диван на середину комнаты. Так и есть: на задней стенке дивана дерюга, прикрывающая его начинку, была в одном месте небрежно помечена помадой. Дерюжка в этом месте отходила от деревянной основы. Он просунул руку и вскоре нащупал, что искал.
Полароидная фотография обнаженной женщины, сидящей на этом же диване. Лицо почти полностью прикрыто согнутой в локте рукой. Но сомнений никаких – Эва. Ее волосы, ее грудь, ее единственные в Европе ноги. И вообще, это в ее стиле – оставить такой портрет. Но женщина на фото выглядела явно старше… Он перевернул снимок. «В. от Э. 1990 г.» Господи, да она была здесь год назад или даже менее. Поставила полароидную камеру на автомат и щелкнула сама себя. (Ему не хотелось думать, что Эву снимал кто-то другой.)
Но как она могла догадаться, что он здесь будет? Поразмыслив, Вадим решил, что ничего мистического в этом нет. Она читала его прежние репортажи в центральной прессе из Спитака, Сумгаита, Сухуми. Что же удивительного, если она решила, что и в Пицунде он рано или поздно появится, поселится в этом номере, их номере. Он заметил: у него, как у старика, дрожала рука, держащая фотографию.
…И запахи ему не чудились. Наверное, Эва, уезжая, вылила на диван флакон своих странных духов. Это тоже в ее стиле.
…Вадим ощупал затылок. Волосы были липкие от крови. Он с трудом поднялся, подошел к морю, зачерпнул воды ладонью и вылил себе на голову. «Ну, генацвали, – злорадно подумал он о дежурном по отделению милиции. – Напугаю тебя так, что всю жизнь заикаться будешь. Небось, привезли тех троих в кутузку и тут же выпустили за приличную взятку. А они меня успокоили колом по голове».
Ознакомительная версия.
